Бетагемот

«У насекомых... да, по шесть ног». Он отмахнулся от нового захода: на загривке уже горели точки укусов.

— Вопрос только в том, пойдешь ты сейчас или потом.

— Потом, урод! Я знаю, на чьей ты стороне!

— Тогда обсудим, доставить тебя в больницу или в крематорий? — пробурчал Лабин. Рой нацелился в лицо. Он жестоко хлопнул себя по лбу. На ладони остались три расплющенных трупика. У каждого — по восемь ног.

У кого там по восемь ног? У пауков? Пауки летают?

И охотятся стаями?

Он вытер ладонь о подвернувшийся под руку клочок зелени, устилавшей набережную. Стебли отдернулись от прикосновения. Он инстинктивно убрал руку. Какого?..

Модификанты, без вопросов. Или случайный гибрид. По листве шли волны перистальтики.

«Сосредоточься. Не отвлекайся».

Новый заход пикирующих бомбардировщиков. Их ста­ло поменьше — может, большую часть роя он уже унич­тожил. Лабину казалось, что он уже задавил сотню роев.

Скребущий звук за барьером.

Он выглянул из-за желоба. Фонг карабкался по сухой полоске бетона на дальней стороне слива. Стену за его спиной украшало впечатляющее граффити: стилизован­ное женское лицо с пустыми белыми глазами и резким зигзагом вензеля: MP.

Фонг заметил его и выпустил три пули наобум. Ла­бин не потрудился даже пригнуться: его микроволновик уже был настроен на широкий луч, слишком рассеян­ный, чтобы убить, но достаточно мощный, чтобы разо­греть последний обед Фонга вместе с кишками. Беглец скорчился от рвоты, содержимое желудка плюхнулось в мелкую воду, бегущую по слою слизи. Оскользнувшись, беглец покатился вниз по желобу. Лабин поставил ногу на кстати подвернувшийся сухой участок и потянулся, чтобы перехватить падающего. Эскадрилья пауков вы­брала именно этот миг для последнего штурма. Лицо и шею облепили кусачие твари. Лабин пошатнулся, ловя равновесие, и Фонг пролетел мимо, задев ногой лодыж­ку охотника. Лабин грохнулся, как груда очень злобных кирпичей.

Оба выскочили из желоба.

Падать было не далеко, но приземляться жестко. От Мерримак осталась лишь тень прежней реки: они рухну­ли не в воду, а на мозаику галечных отмелей и засохшего ила, чуть смоченную струйкой из стока. Лабина самую малость утешило, что он шлепнулся на Фонга.

От удара того опять вырвало. Кен откатился в сторону и встал, стирая рвоту с лица. Засохший ил трескался и разъезжался под ногами. Лицо, шея и руки безумно че­сались, но атаку членистоногих камикадзе Лабин, кажет­ся, отбил. Из правой руки сочилась кровь, считающаяся сверхпрочной мембрана лопнула от локтя до запястья. Острый осколок камня длиной с большой палец впился в мякоть ладони. Кен выдернул его, и руку словно про­нзил разряд тока. Из раны хлынула кровь. Промокнув ее, он увидел в глубине разреза узелки жировой ткани, теснившиеся булавочными головками из слоновой кости.

Микроволновик валялся в нескольких метрах от Ла­бина, и он, морщась от боли, подобрал его.

Фонг так и лежал навзничь, весь в синяках, с левой ногой, вывернутой под неестественным углом. Кожа у него краснела на глазах, на лице вздувались пузырьки от лучевого ожога. Фонг был явно не в форме.

— А неплохо, — заметил Лабин, рассматривая упав­шего.

Фонг поднял на него стеклянный взгляд и выдавил что-то вроде: «Что...»

«Ты не стоил таких трудов, — думал Лабин. — Из-за таких, как ты, потеть не стоит. Ты — пустое место. Как ты смеешь быть таким везунчиком! Как ты смеешь меня злить!»

Он пнул Фонга под ребра. Одно сломалась, порадо­вав треском.

Беглец завопил.

— Ш-ш-ш, — успокоил его Лабин и, наступив каблуком на раскрытую ладонь, повозил взад-вперед. Фонг завизжал. Лабин поразмыслил над его левой ногой — еще целой, — но решил не ломать. В асимметрии есть своеобразная эстетика. Поэтому он наступил на сломанную и хорошенько нажал.

Фонг взвыл и потерял сознание. Это ничего не меня­ло: Лабин возбудился уже от первого перелома.

«Давай», — подгонял он себя.

Неспешно обошел изломанное тело и остановился у головы. Ради опыта занес каблук.

«Ну давай же, это пустяки. Никому нет дела».

Однако у Лабина были правила. Конечно, с Трипом Вины им не сравниться, но в том, собственно, и смысл. В том, чтобы решать самому. Исполнять собственные ал­горитмы. Доказать, что он не обязан сдаваться, доказать, что он сильнее собственных желаний.

«Кому доказать? Кому до этого дело?»

Но он уже знал ответ.

«Парень не виноват. Виноват ты».

Лабин вздохнул, опустил ногу и стал ждать.

— Человек по имени Ксандер дал тебе пробирку, — спокойно объяснял он получасом позже, присев на кор­точки рядом с Фонгом.

Тот смотрел круглыми глазами и мотал головой. Как видно, возвращение к реальности его не обрадовало.

— Пожалуйста... не надо...

— Он сказал, что в ней противоядие, способное, если его рассеять по округе, убить Бетагемот. Я раньше тоже так думал. Я знаю, ты хотел добра, — Лабин нагнулся к лежащему. — Понимаешь меня, Фонг?

Беглец сглотнул и кивнул.

Лабин встал.

— Нас обоих дезинформировали. Полученная тобой пробирка изменит все только к худшему. Если бы ты не старался меня убить, мы бы сэкономили много... — Ла­бин вдруг задумался: — Кстати, любопытно, а почему ты так хотел меня убить?

Фонг явно разрывался от нерешительности.

— Мне действительно интересно, — продолжал Кен без малейшей угрозы в голосе.

— Ты... говорили, кто-то мешает лечению, — выпа­лил Фонг.

— Кто?

— Кто-то. По радио говорили. — Одинокий, беспо­мощный, переломанный, он все равно, как мог, выго­раживал своих. «Неплохо», — невольно признал Лабин.

— Мы не мешаем, — сказал он вслух, — и ты, если в последнее время связывался в Ксандером, Аароном и их друзьями, должен сам это знать. Они очень больны.

— Нет...

Если это был протест, у Фонга не хватило сил на ре­шительность.

— Я должен узнать, куда ты дел пробирку, — сказал Лабин.

— Я... съел, — выдал зараженный.

— Съел... то есть выпил содержимое?

— Да.

— Ты его не распространил, а выпил все сам?

— Да.

— Можно спросить, зачем?

— Говорят, это лекарство от Бетагемота. Я... у меня уже первая стадия. Говорят, умру к зиме, а в анклавы не попасть...

Лабин не осмелился коснуться этого человека — от изолирующего костюма остались лохмотья. Только осмот­рел обнаженную, покрасневшую кожу, вздувающиеся на ней волдыри. Если на ней и были явные признаки Бета­гемота или Сеппуку, то теперь все скрыли ожоги. Вспо­мнить бы, видел ли он симптомы до первого выстрела.

— Когда ты выпил? — спросил он наконец.

— Два дня назад. Я хорошо себя чувствовал, пока ты... вы... — Фонг слабо дернулся и поморщился от боли.

Два дня. Сеппуку действует быстро, но все симптомы, с которыми сталкивался Лабин, проявлялись у заражен­ных позже. Возможно, появятся через несколько часов. Самое большее, через день или два.

— ...со мной, — бормотал Фонг.

Лабин взглянул на него:

— Что?

— Что будет со мной?

— За тобой прилетит подъемник. К концу дня ока­жешься в больнице.

— Извините, — сказал Фонг и закашлялся. — Мне ска­зали, что я умру к зиме, — слабым голосом повторил он.

— Умрешь, — заверил его Лабин.

Кларк никого не вызвала.

Она контактировала с Рикеттеом теснее всех, если не считать того, кто его избил, и оказалась чиста. И готова была поручиться, что люди из Фрипорта тоже незаражены.

А вот парни с пальцами на кнопках могли с ней не согласиться.

Лени знала все доводы. И, что ошибаться лучше в безопасную сторону, тоже. Просто они ее не убеждали, так как принимавшие решение сидели в далеких непри­ступных башнях, суммируя колонки голых цифр и бай­есовских вероятностей. Возможно, эксперты не ошиба­ются, и править миром могут только создания без сове­сти — трезвые, дальновидные, рациональные, те, кого не трогали эмоции, которые в простых смертных пробуждала гора трупов. Люди — не цифры, но, вероятно, правильнее всего обращаться с ними как с цифрами.