Ковчег

— Эх, Зануда, Зануда, — тяжело вздохнул старик. — Погляди вокруг. Разве ты не видишь, как бурлит мир? В какой беспорядок пришла человеческая культура? Сколько скопилось знаний, при малейшей их компиляции подрывающих устои всего материально-духовного построения, водруженного за историю существования человечества? Любой человек, вновь «откомандированный» для земного существования, уже не справляется с разрушительной мощью тех противоречий, что вдруг выявились из хаоса бессистемно накопленных знаний. Человек выглядит беспомощным, надломленным, апатичным, жалким. Он не понимает, чего ему желать и к чему стремиться. Он ищет убежища в фантазиях прошлого и будущего, ― но боится настоящего, в котором ему нужно оправдывать свое предназначение. Он потерян, слаб и заслуживает презрения. Разве ничто не предвещало появления таких, как мы? Разве ничто не предвещало того, что час великой трансформации близок? Миры погибают, побежденные новыми. Так было всегда. Почему именно мы? И почему теперь? Просто до нас ни в чьих руках не находился инструмент, пригодный для такой работы, как создание Нового Мира! Но вот он обнаружился — и решение рождает само себя. Кто успел, тот и сел, как говорится. Разве не ждет все необратимое своего дерзкого исполнителя? Если существует механизм и существует возможность его запуска ― то всегда найдется рука, которая потянет рычаг. Так уж все устроено, что миллиарды жизней творят и совершенствуются лишь для того, чтобы горстка индивидуумов-революционеров простейшей манипуляцией длани стерла их в назначенный час в ничто! А масштаб драмы только подчеркивает величие исполнителей…

— Вы чокнутые… — прошептал Занудин.

— Думай как хочешь. Но только учти. Здесь ты нужен. Здесь таится корень твоей будущей великой жизни! А там, среди людей… — старик презрительно поморщился. — Ждут ли тебя, помнят, оценят твое благородство? Считаешь, примут с распростертыми объятиями, руки и ноги тебе облобызают, радуясь твоему возвращению?! Очень сомневаюсь на сей счет…

Дядюшка Ной продолжал наносить удар за ударом — и все ниже пояса… Старик запугивал, что никому Занудин в этой жизни не нужен, что за язык (если вздумает болтать о «Ковчеге») его непременно запрут в психиатрическую лечебницу, а дом, в котором жил, пустят с молотка ― если уже сейчас какие-нибудь лихоимцы и нувориши не успели прибрать его к рукам. Улица или психушка — вот все, что его ждет. Но дело, мол, не в этом, а в том, что Занудин и сам обязан себе признаться ― он ненавидит мир, в котором ему выпало родиться, и никогда не будет в нем счастлив. Слушая старика, Занудин не смел вставить слова. Он был растерян, подавлен, распят, но в глубине души знал одно: то, чего от него хотят в «Ковчеге» — неправильно. Поддаться — значит согласиться на ужасное предательство… Да, он привык чувствовать себя отвергнутым… Он никогда не завоюет понимания и не обретет покоя… Он будет страдать, как страдал всегда… Что правда, то правда ― он так и не полюбил мир, в котором родился и вырос. Но ведь… в чем тут дело, в чем соль… он не любил его как-то совершенно невинно и инфантильно, по-мальчишески, без подоплек того мистического ранга, что так настойчиво стали внушаться ему здесь, в «Ковчеге» — не любил просто потому, что не нашел в нем себя, не сумел быть счастливым. НО МОГ БЫ, если бы вовремя сбросил с глаз шоры и посмотрел вокруг чистым, незамутненным взглядом!.. Зачем мстить миру за свою трусость, за личное поражение? Сколько в мире других людей, которые счастливы!! Хотел бы он изменить этот Мир?.. Сейчас Занудин впервые был уверен, что НЕТ. «Я не тесто с ногами, не пластилин, — мысленно обратился Занудин к компиляторам, стискивая зубы. — И если от меня зависит хоть что-то, хоть самая малость…»

— Никто тебя не использует, мальчик мой, вздор все это… — дядюшка Ной поднялся из-за стола и теперь по-отцовски теребил волосы Занудина. — Давай-ка, лучше, распаковывай свои чемоданы. Добро пожаловать обратно в семью!

Занудин вздрогнул и отстранился, чуть не оттолкнув старика. Озираясь на «ковчеговцев», дядюшка Ной растерянно похлопал густыми ресницами.

— Благодарю покорно, — выдавил из себя побледневший Занудин. — Но я не смогу здесь больше находиться. И ни за что не стал бы помогать вам, если бы остался. Конец приключениям. Конец головоломке. Конец всему. Я ухожу из «Ковчега»…

Глухой ропот послышался со стороны сидящих за столом компиляторов. Из руки Поэта выпал и шумно покатился стакан. Дядюшка Ной, еще десять секунд назад всем своим видом олицетворявший всепрощение и благожелательность, побагровел. Его глаза так сильно запали, что казалось, продолжают смотреть на неуступчивого Занудина из глубокой темной пещеры.

— Ну что ж, — металлическим голосом проговорил старик и в сердцах махнул рукой, — ты сделал свой выбор. Но только покинуть «Ковчег» — значит ступить в пучину… Глупец…

Занудин больше не слушал Ноя. Он повернулся к старику спиной, поднял с пола чемоданы, но… идти было некуда. Обитатели «Ковчега» плотной стеной преградили ему путь…

КАК СТАЯ ГОЛОДНЫХ ХИЩНИКОВ, ОБНАРУЖИВШИХ ДОБЫЧУ, НАКИНУЛИСЬ ОНИ НА ЗАНУДИНА. ОНИ ХВАТАЛИ ЕГО ЗА ГОРЛО, ДУШИЛИ, ХРИПЕЛИ, ВЫЛИ, РВАЛИ ЗУБАМИ ЕГО ПЛОТЬ, КОЛОЛИ ГЛАЗА, ПРОКЛИНАЛИ…

…В какой-то момент ужас и боль померкли…

Занудину почудилось, будто он вырвался из цепких лап озверевшей шайки и, очутившись на воле, без оглядки бежит через лес…

Он был удивлен тому, что утро уже наступило…

Ласково светило солнце… слышалось пение птиц… а в ноздри проникали запахи хвои и цветов…

Он удивился еще больше, когда понял, что ему не нужно петлять между деревьями… он мог бежать сквозь них… он мог бежать так быстро, что вокруг замирали звуки…

А когда он взглянул на свои ноги, то не увидел их…

Рук не было тоже…

И тела у него н-е-б-ы-л-о…

«Как странно», — последнее, что успел подумать Занудин, с легкостью подхваченной пушинки поднимаясь над разлившейся зеленью деревьев и уплывая ввысь…

— 1 —

«Все… все катится к чертям! Вот он… К-О-Н-Е-Ц!.. Это похоже на какой-то ветхий чердак, на котором скопилось столько разного барахла, что одно незапланированное колебание — и оно рухнет нам на головы. Воздух пахнет крушением. Реальность… Иллюзии… Все переплелось, как крысиный король сплетается хвостами и лапами, находя единственный смысл в самоубийственном жирении. Новые формы устарели… Кругом паразиты, сосущие кровь друг друга, потому что она циркулирует теперь только в их жилах и нигде больше — бесполезная перекачка и неизбежное зачахание… Цивилизация выходит на свой последний виток…» — Даун замолчал и, поерзав, удобнее завернулся в шерстяной плед…

Вид огня в камине клонил карлика в сон. Однако всякий раз, стоило векам сомкнуться, — то причудившийся шорох, то неожиданный порыв мыслей, которые не терпелось высказать вслух, прогоняли подкравшуюся дремоту.

В какой-то момент пискливо скрипнули ступеньки, и в холл спустился дядюшка Ной ― остановился, замер поодаль. Старик и карлик в тоскливом, недоверчивом оцепенении уставились друг на друга и с минуту не нарушали молчания. Первым не выдержал Даун и разразился протяжным зевком.

— Вскипяти молоко, — почмокав губами, произнес карлик задумчиво, точно и сам не мог понять, так ли уж ему хочется сейчас молока…

Подперев щеку кулачком, Даун ехидным взглядом проводил шаркающего ногами старика до желтой двери под лестницей, а затем снова перевел глаза на огонь и беззвучно вздохнул. Из кухни донеслось посудное бряцанье, сопровождаемое приглушенным старческим ворчанием. Карлик, казалось, ничего этого уже не слышал, потому что опять принялся клевать носом. Однако заснуть ему так и не удалось.

За спиной кто-то коротко и гулко откашлялся. Вздрогнувший карлик непослушными пальцами стащил с себя плед и медленно обернулся. Глаза новоиспеченного кормчего изумленно расширились.

— Как?.. Снова вы?..

…А за окнами насвистывал, сея изморось, ветер. Небо было похоже на мазутную воронку, расцарапанную вычурными пурпурными дугами. Звезды сквозь облака глядели подслеповато. Лес роптал словно живой. Истерзанные деревья зябко льнули друг к другу, свиваясь дрожащими ветвями. По земле, меж согбенных стволов, перекатывались жирные, ослизлые вороха побитой дождем листвы… Вспыхнула и погасла маленькая белесая точка… Вот снова появилась и осталась мерцать. А вслед за ней забрезжили другие. Могло показаться, что из глубины леса вереницей летят светлячки. Откуда им было взяться здесь в такое ненастье ― и зачем? Что они искали? Но размеренно-неторопливо текли минуты, и уже становилось очевидным, что это никакие не светлячки, а зажженные факелы в руках мужчин и женщин, одетых в белые просторные мантии… Красивые люди с гордыми осанками и проницательными взглядами не разговаривали и не обменивались жестами, у них не возникало в этом необходимости. Они ступали так, что к босым ногам не приставала грязь, а материя, из которой были сшиты мантии, не цеплялась за ветви. Факельное шествие приблизилось к «Ковчегу» и, образовав полукруг, остановилось…