Легенды неизвестной Америки

Тем удивительнее было то, что затем произошло между нами. Это был не секс, нет. Это была исповедь. Но обо всём по порядку.

Сначала мы болтали о пустяках, о королях и о капусте. Правда, почти любое упоминание популярности портило Айрис настроение. Её слава была настоящим бременем, вжимавшим в землю, ломающим позвоночник. Поэтому мы разговаривали об отвлечённых вещах. Например, о чужих книгах, преимущественно о художественных. Обсуждали «Цифровую крепость» — свежевышедшую книгу новой звезды приключенческой литературы Дэна Брауна (сделавший писателя культовым «Код да Винчи» тогда ещё не был напечатан). Обсуждали какую-то музыку, что-то ещё. Но всё-таки разговор так или иначе сводился к «Резне в Нанкине». Вся жизнь Айрис Чан вращалась в то время вокруг этой книги, и избежать её упоминания было трудно. Я видел, что Айрис замыкается в себе, когда беседа переходит на Нанкин, что-то гложет её изнутри, что пожирает её, точно червь. И я решился задать ей вопрос.

«Айрис, что с вами произошло? Я понимаю, что вы написали страшную книгу, провели страшное расследование, пережили многое. Вам нужно как-то выйти из кризиса. Вы не ходите к психоаналитику?»

Да, примерно так я и сказал. Выдал несколько бесформенных, бессмысленных фраз, призванных прорвать её блокаду. Как ни странно, это получилось. Айрис посмотрела мне в глаза и сказала:

«Вы знаете, сколько писем в день я получаю?»

Тогда-то она мне и рассказала о письмах с угрозами, с ненавистью, с призывами отказаться от дьявольской книги, от лжи, от клеветы. Рассказала, как к ней несколько раз подходили на улице вовсе не для того, чтобы взять автограф. Однажды ей выплеснули в лицо горячий кофе. Один раз попытались ткнуть ножом — спасла дутая куртка. Несколько раз просто пытались ударить. Иногда — получалось. Муж ничего не мог сделать; издатель предлагал приставить к Айрис секьюрити, но она отказалась. Не хватало ещё тупоголового шкафа за спиной.

Но я видел, что не в письмах дело. То есть и в них тоже, но всё-таки основной груз, давящий на Айрис, — это что-то другое. Что-то более страшное.

Знаете, есть такой взгляд. Его называют «выжидающий». Это когда ты сидишь и смотришь на собеседника, давая ему понять, что он не всё сказал. Что ты хочешь услышать всё остальное. Это очень неприятный взгляд. По крайней мере, когда на меня так смотрят, у меня пропадает всякое желание что-либо рассказывать. Хочется подняться и уйти, чтобы больше никогда не смотреть в глаза собеседника.

Я сидел напротив Айрис и смотрел на неё именно так. И она всё поняла. Она поняла, что нужно встать и уйти. Или рассказать мне всё. Я видел, как она борется с собой, как она пытается найти оправдание своему молчанию. Но оправдания не было, и она сказала:

«Джон, я никому не рассказывала того, что сейчас расскажу вам».

Она оглянулась по сторонам. Отсек находился в дальнем конце ресторанного зала, никто не слышал нашего диалога.

«Даже Бретту».

Это её муж, вспомнил я. Для меня муж Айрис являлся человеком, существующим в какой-то параллельной вселенной. Где-то он, конечно, был, но представить себе его, человека из плоти и крови, я не мог.

«Это останется между нами», — сказал я.

Она кивнула. И начала свой рассказ.

Джон, вы читали мою книгу и знаете, о чём она. Поэтому я не буду пересказывать обстоятельства, предшествующие резне в Нанкине, и описывать саму резню. Сухая история расскажет всё за меня. Если в моей книге есть ошибки, их исправят другие. Но факты — это лишь одна сторона медали. Я рассказала то, во что можно поверить, — и множество маститых историков набросились на меня точно стая собак. Я думаю: что стало бы, расскажи я им всё. Расскажи я про… Впрочем, я сейчас расскажу, а вы сделаете выводы самостоятельно.

Всё начиналось банально. Ещё в процессе работы над «Нитью шелкопряда» я уже представляла, о чём будет моя следующая книга. Я не думала, что она так «выстрелит». Я действительно хотела отразить одну из величайших трагедий китайского народа. Моей темой могла стать деятельность легендарного отряда 731, но тут меня опередил Моримура Сэйити — и я благодарна ему. Он, японец, как никто другой осознал преступления собственной страны и осудил их. Мне же предстояла не менее сложная работа.

Как ни странно, огромное количество потомков выживших в Нанкине сегодня живёт в США. Поэтому не составило большого труда найти их. Я брала интервью, собирала отрывочные сведения. Я разговаривала с женщиной, которую спасла сама Минни Вотрин в своих подвалах. Разговаривала со стариком, который беседовал с Йоном Рабе. Они были там, они видели эти ужасы, и они со слезами на глазах рассказывали об этом. Но — рассказывали. Не молчали, потому что они хотели, чтобы их внуки помнили.

Конечно, написать книгу о Китае, находясь в США, невозможно. И осенью 1995 года я в первый раз отправилась в Нанкин. На исторической родине я бывала не раз, когда собирала материалы и встречалась с Цянь Сюэсенем. Но до Нанкина никогда не доезжала. Неоднократно посетив Шанхай, Ханчжоу, Хэфей, я как-то всегда миновала Нанкин — то проездом, то оставляла его в стороне. Как и многие китайские города, он был основан ещё до нашей эры и уже почти дожил до своего две тысячи пятисотлетия.

Искать места преступления японцев было нетрудно. Потому что местом преступления был весь город. По каждой улице текла кровь. Знаете, это как у Пабло Неруды в его «Мадриде»: «…и по улицам кровь детей текла просто, как кровь детей…» А там была всякая кровь. Женщин, мужчин, стариков. И сначала Нанкин казался мне солнечным городом. Я смотрела на его небоскрёбы, восхищалась его широкими улицами и красивыми жителями. Но мой путь лежал к Мемориалу Нанкинской резни. Это самое страшное, что я видела в своей жизни, правда. Триста тысяч жертв. Вы знаете, там, в Мемориале — скелеты. Раньше их было меньше, но в 1995 году, буквально за две недели до моего приезда, Мемориал был открыт после длительной реконструкции, и там появилось множество новых экспонатов. Фотографии, документы, вещи убитых — и сами убитые. Белые квадраты вырезанной земли с впечатанными в них человеческими костями. И над всем этим — едва заметная тень генерала-лейтенанта Хисао Тани, командира шестого дивизиона Японской императорской армии.

Родственники погибших приходят в здание Мемориала каждый день. Они приносят цветы и кладут их под числом «300000», впечатанным в гранит. Где-то там, неподалёку, были сожжены десятки тысяч трупов. Точное местонахождение неизвестно. В здании Мемориала я познакомилась с пожилой женщиной, которая своими глазами видела резню. Ей тогда было десять лет. Как я уже упоминала, мне доводилось общаться с живыми свидетелями в США. Но здесь, в Китае, это было совсем другим делом. Ведь эта женщина прожила тут всю жизнь, видела все стадии падения и подъёма нашей великой страны, могла оценить нанкинские события в контексте происходивших с Китаем общественно-политических изменений. Она была учительницей музыки, и когда её инструмент — флейту — объявили буржуазным пережитком, она переучилась и стала преподавать трубу. Или тромбон, я, честно говоря, не помню. Этот момент не вошёл в книгу.

Женщина впоследствии познакомила меня с другими очевидцами — и я медленно, но верно размотала этот клубок.

После возвращения в США из той, первой поездки у меня начались приступы депрессии. Я начала бояться. Я плохо спала по ночам, мне виделись японские солдаты, вонзающие в моё тело свои штыки. Мне мерещилось, что меня насилуют целым полком. Растягивают, держат и вонзают в меня раскалённый ствол винтовки. Мне снились страшные сны. Психоаналитик рекомендовал на время отойти от расследования, воздержаться от работы над книгой, но я не могла. Как и все остальные, он полагал, что сны вызваны живостью моего воображения вкупе с многочисленными интервью, фотографиями, досье, судьбами, которые прошли через меня. Он говорил стандартные фразы и пытался поставить стандартный диагноз.