Эйнштейн без формул

Отказаться от понятия объективной реальности для микромира Эйнштейн не мог. В то же время опыт и теория демонстрировали зависимость результата эксперимента от так называемых искажений, вносимых любым прибором, каким бы точным он ни был.

Эйнштейн видел в этом какую-то «хитрость» Бога и надеялся на преодоление неразрешимой дилеммы.

Какое место занимает картина мира физиков- теоретиков среди всех подобных картин? Благодаря использованию языка математики эта картина удовлетворяет наиболее высоким требованиям в отношении строгости и точности выражения взаимозависимости. Но зато физик вынужден сильно ограничивать свой предмет, довольствуясь изображением наиболее простых, доступных нашему опыту явлений, тогда как все сложные явления не могут быть воссозданы человеческим умом с той точностью и последовательностью, которые необходимы физику-теоретику. Эйнштейн ясно очерчивает пределы возможного и невозможного в науке. В принципе этих пределов нет, но подлинная сложность мира от физика всегда ускользает, поскольку ради точности и предсказуемости он должен отсекать многие стороны реальности, предельно упрощая явления.

Предсказуемость и точность научного познания — результат упрощения и обеднения картины мира.

Приведем хотя бы такой пример, физика и космология фактически не берут во внимание такую «мелочь», как воздействие на мир живых и мыслящих существ. Оперируя массами, полями, частицами, физик не может отвлекаться на непредсказуемые действия живых существ, обладающих собственной волей. На эту тему блистательно пошутил однажды один из физиков: «Признаться, физика меня кое-чему научила. Раньше, когда я садился на стул, сохранивший тепло от того, кто сидел на нем ранее, мне становилось немного грустно: человек ушел, а теплота от него осталась. Но теперь физика научила меня, что теплота — это нечто не зависящее от конкретного субъекта».

Можно привести и другие упрощения. Физика объясняет, как устроен мир, но никогда не может объяснить, почему он именно так устроен. Задав вопрос «почему», физик и космолог обязательно уйдут в область теологии или философии. Зато физику удается достичь полной ясности в той области, которая этой ясности подвластна.

Именно Эйнштейн, посвятивший жизнь физике, ясно видит, что «реальность» и «физическая реальность» — это отнюдь не одно и то же.

Не говоря уже о том, что и в физике на уровне микромира понятие «реальность» становится расплывчатым и неопределенным, подчас сливаясь с понятием «вероятность». С последним моментом Эйнштейн смириться не мог и надеялся до конца дней, что ему удастся преодолеть ситуацию. Однако шансов на это становилось все меньше и меньше.

«Высшая аккуратность, ясность и уверенность — за счет полноты. Но какую прелесть может иметь охват такого небольшого среза природы, если наиболее тонкое и сложное малодушно и боязливо оставляется в стороне? Заслуживает ли результат такого скромного занятия гордое название „картины мира“? Я думаю — да, ибо общие положения, лежащие в основе мысленных построений теоретической физики, претендуют быть действительными для всех происходящих в природе событий».

Здесь Эйнштейн выступает как верный ученик и последователь Спинозы. Он твердо верит в превосходство мысли над всеми другими видами реальности. Мысль не опровергается опытом. Общие законы мысли охватывают все слои мироздания и не могут быть отменены. Они могут только расширяться, углубляться и совершенствоваться. Стройность и красота теории не может быть опровергнута или отменена, как не может быть опровергнута или отменена гармония музыки Моцарта.

По мнению Эйнштейна, из общих законов мира, уловленных мыслью, можно последовательно вывести всю картину мира. Одним словом, из объединенной и упрощенной картины мира можно методом чистой логики и эксперимента составить картину общую и полную.

«Путем чисто логической дедукции можно было бы вывести картину, т. е. теорию всех явлений природы, включая жизнь, если этот процесс дедукции не выходил бы далеко за пределы творческих возможностей человеческого мышления».

Это весьма существенное ограничение Спинозы — Эйнштейна. Логика всеобъемлюща, но ограниченны возможности человеческого мышления. Это означает, что вслед за Спинозой Эйнштейн признает существование Высшего разума, который охватывает все мироздание. Однако там, где пасует человеческий разум, ему на помощь приходит интуиция.

«Отсюда вытекает, что высшим долгом физиков является поиск общих элементарных законов. К этим законам ведет не логический путь, а только основанная на проникновении в суть опыта интуиция».

Теперь перед нами не только последователь Спинозы, но и ученик интуитивиста Бергсона. Спиноза доверяет только логике. Эйнштейн, как человек XX века, видит ограниченность рациональной мысли и вслед за Бергсоном дополняет логику интуицией.

«Теоретическая система практически однозначно определяется миром наблюдений, хотя никакой логический путь не ведет от наблюдений к основным принципам теории».

«Между опытом и теорией пролегает ничейная земля интуиции».

В этом — суть того, что Макс Планк назвал «предустановленной гармонией». Горячее желание увидеть эту предустановленную гармонию является источником настойчивости и неистощимого терпения. Душевное состояние, способствующее такому труду, подобно религиозному экстазу или влюбленности.

«Специальная теория относительности, разрушив понятие об абсолютной одновременности, исключила возможность существования сил дальнодействия».

Это важнейшее из открытий Эйнштейна. Нет никакого единого времени и единого пространства, которые, как призрачный студень, связывали, согласно Ньютону, вселенную в единое целое. Время возникает или исчезает вместе с пространством там, где существуют для него системы отсчета. А эти системы в свою очередь возникают и исчезают в зависимости от масс, энергий и скоростей. Единственная устойчивая величина в этом хаосе — скорость света в вакууме. Она предельна и непреодолима.

Если было бы возможным путешествие со сверхсветовой скоростью, это было бы путешествием из будущего в прошлое. При этом причина стала бы следствием, а следствие — причиной. Именно последнее обстоятельство не позволяло Эйнштейну признать даже гипотетическую возможность преодоления барьера скорости света.

Как заметил Павел Флоренский, свет, преодолевший барьер скорости света в вакууме, становится «тем светом». Но потусторонний мир — это уже не физика, а метафизика. Новая метафизика стала возможной благодаря открытию Эйнштейна, хотя сам он был строгим рационалистом, избегающим мистических построений.