Девушка у обрыва (Сборник)

В нарядных залах прогибались высокие лепные потолки, с них обрывались хрустальные люстры и шлепались на пол комками серой слизи. На моих глазах мутнели и слепли зеркала, их серебряная амальгама шелушилась как короста. Стекла зеркал, которые уже ничего не могли отражать, тихо отпадали от стен и без звона падали, не разбиваясь, а превращаясь в тусклую пыль. Стены залов оплывали, кирпичи снова становились глиной. Несущие бетонные конструкции теряли запас прочности, рушились и распадались. Двутавровые железные балки гнулись, скручивались в штопор, опадали мягкими рыжими хлопьями; их, будто холодный огонь, пожирала быстродействующая ржавчина.

Творитель еще дышал, но глаза уже стекленели. В его кабинете тоже бушевало разрушение. Мебель оседала, становясь деревянной трухой, рухнул письменный стол. Диван, на котором лежал умирающий, накренился, будто плот, который вот-вот перевернет волна. Книжные полки гнулись, превращались в мягкие гнилушки. Книги выпали, они в беспорядке валялись на полу, но книгам ничего не делалось, разрушение их не касалось: ведь они были принесены сюда сверху, из наземного мира, они не были созданием Творителя.

Внезапно пол в кабинете вспучился. Потом он лопнул, будто большой нарыв, и из него под большим давлением поползла толстая струя влажной и мягкой суглинистой земли и начала заполнять комнату. Стены качнулись, накренились и стали клониться; два портрета в траурных рамках упали в землю. Потом не стало ни стены, ни пола, ни потолка. Подземного дворца больше не было. Глубоко в земле лежал одинокий мертвый старик.

Я проснулся в холодном поту, включил настольную лампу и закурил, чтобы немного очухаться после такого ночного кино. Потом я захотел узнать, который час, скоро ли утро — и слегка приподнялся, чтобы взглянуть на часы. Но часов на ночном столике не оказалось. Ремешок был в целости, а вместо часов на ремешке лежала серая щепотка пыли.

На следующий день я пошел на Васильевский к Гоше, то есть извините, к Георгию Дмитриевичу. Я застал его в озелененном дворе и, оторвав от игры в домино, отвел в сторонку и рассказал про сон и пропажу часов.

— Мало ли какая ерунда присниться может, — высказался мой друг. — А часы твои кто-нибудь из квартирных соседей спер. Подобрал ключ — и тихо смыл часы, пока ты дрых.

— Нет, соседи у меня честные, ты уж на них не клепай, — возразил я ему. — И потом, если б часы украли, то украли бы с ремешком. Тут, я уверен, дело с подземным дворцом связано, с Творителем. Он умер — и все, что он сотворил, погибло с ним. Потому и часы пропали.

— Опять в тебе старая дурь заиграла! — рассердился мой советчик. — Эх, не лечил я тебя тогда, не сделал медицинского переверта мозгов! До сих пор жалею… Ты запомни: не было никакого подземного дворца, не было никакой такой Лиды!

— Георгий Дмитрич! Новую начинаем, вас ждем! — закричали пенсионеры-доминошники, и друг мой наскоро простился со мной и поспешил к ним. А я пошел домой, в свое уютное, но одинокое жилье.

Я шел и думал о прошлом.

Пусть мне никто на свете не поверит, но я-то знаю: подземный дворец был. И Лида была. И каждый год 17 декабря иду я пешком через весь город на Лиговку и несу букет дорогих белых цветов. Я подхожу к берегу Обводного и бросаю цветы в воду, которая никогда не замерзает. Букет скромно плывет по черной воде и скрывается под мостом. Нет — но была! Нет — но была! Нет — но была! — вот что выстукивает мое сердце в эти минуты.

А в дни, когда гудит вьюга, мне дома не сидится. Я выхожу из дому и все шляюсь, шляюсь по улицам, и все мне кажется, что кто-то меня должен окликнуть. Потом, когда совсем продрогну, возвращаюсь домой. В комнате у меня чисто и полный порядок. И я уже с удовольствием думаю, что вот сейчас буду пить крепкий чай. И я включаю красивый электрический чайник, его мне подарили сослуживцы, когда я уходил на пенсию.

Но на следующий день, если вьюга не стихает, снова брожу по городу.

1968 г.