Великий Сатанг

Бывший муж хлюпал носом, я размеренно и чуждо утешала его, а сама думала в это время: как отыскать Андрюшу?

И я добилась своего.

Меня отфутболивали в министерствах, не принимали в конторах, адресная служба ничем не смогла помочь, а Ведомство Дальней Астрофизики отделывалось формальными отписками, но мне понятно было, что существуют не только эти пути. И в одной из коек, куда я попала через длинную и тщательно продуманную цепь случайных знакомств, в перерывах между рывками и содроганиями мускулистого мужского тела, в тот неуловимый миг, когда, не задумываясь ни о чем, мужики отвечают на все вопросы, я узнала правду.

Оказалось, вокруг нас было слишком много лжи, пусть даже святой. Армии никто не распускал, их только припрятали, а войны продолжались, и Андрей был солдатом. Чуть позже, заплатив за это недолгим вторым замужеством, я узнала место: планета Дархай. И поехала туда, потому что память не желала ни молчать, ни тупеть, и я не могла уснуть по ночам…

Я сошла на дархайскую землю, уже почти ненавидящая родину, которая убила и забыла Андрюшу. И я в первый же день полюбила Дархай, потому что Дархай не забыл ничего. Там, на площадях Барал-А-Ладжока, я встречалась с любимым часто, за все прошедшее время наверстывая несостоявшиеся свидания…

В полуночной мгле я подходила к бюстам, укрепленным на невысоких постаментах, и гладила родное лицо, и бронзовая поверхность, еще не успевшая остыть после жаркого дня, отвечала на мое прикосновение живым теплом.

Я говорила с Андреем, и мне казалось, что он слышит меня…

А потом я встретилась с Вождем Дархая.

Ладжок принял меня просто, по-дружески. Все вокруг замирали под его взглядом, а он, простой и скромный, по-моему, невыносимо страдал от этого. И еще — от того, что ничего не мог изменить. Слишком много добра сделал он людям своей планеты, и не в силах им было любить его меньше. А когда любишь чересчур, любовь, как и все излишнее, становится приторной.

Не знаю, может быть, и поэтому он говорил со мною не как со зазвездной гостьей, а просто как с девушкой Лемуркой, невестой погибшего друга. Он хорошо знал Андрюшу, они были ровесниками, кажется, даже дружили; Вождь воевал вместе с моим любимым (оказывается, моя фамилия могла бы быть Аршакуни) и не пожалел своего расписанного на год вперед времени, чтобы поехать со мной и показать места, где сражался за единственно правое дело Далекий Брат Дархая.

Мне не все понятно было в объяснениях Ладжока, но в одном я не сомневалась ни тогда, ни теперь: дело, за которое погиб Андрюша, не могло не быть справедливым…

Это понимание явилось не сразу; мне пришлось многое увидеть и о многом подумать всерьез. И стоя на смотровой площадке над Пропастью Бессмертных, я наконец осознала: борьба не завершена, она продолжается.

И Вождь, стоящий совсем рядом, выслушал и ответил:

– Ты все поняла правильно, сестра. Так и нужно. Разум лжив, сердце — нет. Где бы ты ни была, помни: здесь, на Дархае, твои друзья!

Он умолк и слегка обнял меня. Всего лишь на миг, по-братски. Ничего похожего на желание не было в его движении, но это было мгновение потрясающей, необъяснимой близости; на миг мы стали словно бы единым целым, и мне показалось, что на краю пропасти со мною стоит Андрей…

А дома давно уже никто не помнил ни об астрофизике Андрюшке, ни о лейтенанте Аршакуни. Его будто и не было никогда на свете; наверное, помнила бы мама, но она, как я узнала, так и не перенесла давнишнего известия о сходе горной лавины.

Жил — и сгинул. И вместе с ним сгинула навеки наивная Лемурка, противница насилия и защитница всего живого. Вегетарианские бредни кончились; я узнала вкус плохо прожаренных бифштексов, и он пришелся мне по нраву. Меня мутило от пацифистских брошюрок. Паритетологи с платиновой сединой и золотыми устами портили воздух в эфире, но в упор не видели, да и не желали видеть правды. Нигде не писалось ни о кошмаре, что творился на Дархае до появления А Ладжока, ни о том, с чьего благословения происходило все. Монополии Конфедерации оставались чистенькими в глазах биомассы, формально принадлежащей к роду людскому.

Нет, поняла я, не может быть и не будет мира между добром и злом. Нужно драться. Хотя бы и в одиночку, но драться. Конечно, на стороне добра. А значит, на той стороне, где сражался Андрюша…

Если мне, глупой девчонке, это было отчетливо ясно уже в девятнадцать, то взрослые дяди понять не желали. Понимаю: у них было слишком много дел поважнее. Информаторы вопили о перестановках в правительстве, о финансовых аферах, газеты на все лады обсасывали пикантные подробности кризисов на фондовых биржах, и разве было во всей этой повседневной круговерти место для таких отвлеченных, а значит, и вовсе не существенных понятий, как добро и зло?..

Мое заявление о приеме в Службу Контроля вернулось, кажется, даже не прочитанным. Второе, третье, десятое — точно так же. После тринадцатого меня наконец изволили пригласить на беседу. Чинуши находили сотни отговорок — от недостаточной подготовленности к столь ответственной работе и давно забытого мною членства в дурацкой Лиге Друзей Живого до неразборчивости, на их взгляд, в сексуальном поведении и труднообъяснимой поездки на Дархай.

Ну что ж, я пошла другим путем, знакомым и безошибочным.

На одной из крутых тинейджерских дискотек имел место белый танец, а рядом со мной почему-то случился паренек в драных джинсах и при серьге в носу. Он, конечно, выглядел старше своих неполных семнадцати и вниманием сверстниц был вовсе не обделен, но уже через три дня бедолажка часами выстаивал на коленях под моим окном, ловил на улицах, пытаясь всучить цветы, и глаза его умоляли: еще! еще! ну хотя бы разочек!..

Поиздевавшись вволю, я изредка снисходила.

А месяц спустя его папашка, надутый индюк, видевший жизнь исключительно сквозь тонированные окна своего членовоза, в панике телефонировал старым приятелям, ручаясь за меня, как за себя самого, клал голову на рельсы и давал руку на отсечение — в обмен на мое твердое обещание, что ни о каком браке не может быть и речи, и пусть он будет спокоен за свое ненаглядное чадо…

После чего последовало собеседование в отделе кадров СК, бывшее чистой формальностью. Увы, для оперативной работы я и впрямь была не готова, а наверстывать времени не было. Мне дали направление на двухлетние курсы спецреференток при Службе Охраны Совета ЕГС.

Я очень старалась быть лучшей на курсе и вовсе не по протекции была рекомендована в личные референты Председателя. Пусть в сэнсэи вылезти мне так и не удалось, но мой красный пояс присужден по заслугам. Стрельба навскидку, по-македонски, далась мне удивительно легко, а экзамен по основам «Камасутры» был сдан без подготовки, в том числе и достаточно сложный вопрос по практике непрерывающегося оргазма.

Не нужно улыбочек! В нашей профессии порой более чем необходимо раскрутить мужика, а то и бабу, но настоящего специалиста не сделаешь на одном обаянии. Кроме того, высокие политики — тоже люди, и они хотят, а жены у них в основном возрастные, и посторонние контакты, естественно, напрочь исключены, так что в круг обязанностей хорошего референта входит совсем не только умение метко стрелять и знание иностранных языков…

Я так волновалась, выходя на работу, что очень удивилась ее несложности. Мы с Гавриилом Никитичем быстро нашли общий язык, а Инесса Максудовна, поначалу косившаяся на меня и почти не желавшая разговаривать, тоже скоро признала, что если уж иначе нельзя, то пусть лучше я, чем сразу пятеро, как раньше…

А с тех пор, как я рассказала и показала ей кое-какие спецэффекты и мы стали частенько отдыхать втроем в различных комбинациях, наши отношения с мадам сделались более чем доверительными; Инесса Максудовна даже всплакнула, узнав об Андрюшке…

Изредка СК, недовольная тем, что я, как выражались они, слишком уж прижилась, пробовала ставить мне палки в колеса, и однажды нам с мадам это надоело. Никогда не забуду: Гавриил Никитич лежал в глубоком трансе, жизнь Единого Союза замерла, а несчастный Председатель Коллегии Службы Контроля шелудивым мопсиком метался между дверями моей квартиры и воротами дачи мадам, умоляя ее не подавать на развод, а меня — взять назад заявление об отставке.