...ское царство

Многознаменательный день начинался самым заурядным манером. Мы со Святославом, груженые тяжеленными сумками, ни свет ни заря покинули наше временное убежище. Быстро и просто позавтракали в какой-то забегаловке, встретившейся на пути к метро, и не замедлили продолжить свой путь. Договор с Гарифом был таков, что мы сами своим ходом доберемся до означенного места и, заняв там определенные планом позиции, будем дожидаться дальнейшего разворота событий. Казалось бы, день готовил нам чрезвычайные испытания, сообразно предвкушению которых и общему нашему настрою, вроде бы, следовало нести печать мрачной углубленности и неугомонного жгучего трепета. Ничуть не бывало! Напротив, настроение наше было на удивление шалым и почти лучезарным. Да, некая особенная взбудораженность нервов присутствовало, но, если с чем и можно было бы ее сравнить, то всего скорее с некой предпраздничной ажитацией. Шутки, всякие каламбуры и курьезные истории сыпались из каждого из нас, что из рога изобилия. Поразительно! Мы не задумывались и на чуть, что затеяли не просто сложное, но скорее неисполнимое дело, что счастливых шансов у нас, ну, может быть, пять из сотни. Уж у кого-кого, а у Розы, представлявшейся нам пусть опасной, но бесконечно потешной исполинской плошицей, были возможности оберечь свою пищу и территорию.

Но в том-то и дело, что нам не нужна была ее пища, и даже — ее территория (в прямом смысле или символическом), по сути, отнятая у нас. Важно было уничтожение Розы, как паразитического злокачественного образования, так или иначе посягающего на формирование окружающей действительности, ежесекундно пожирающей здоровые ее ткани, тем самым понуждая и нас к противным нашей природе перерождениям. Понятно, что это был всего лишь внутренний взгляд. Роза так же ходила, таскала свою тушу под этим солнцем, и она, и еще множество подобных ей имели, вестимо, отличные от наших виды на жизнь, свои замыслы и умыслы. А вот, кому в тот день суждено было торжествовать, решалось не в назначенном Розой суде.

Мы доехали до автовокзала. Теперь большой красный автобус должен был переместить нас на несколько десятков километров от города, а там уже пешим ходом, следя за указанными Гарифом ориентирами, нам следовало пересечь небольшой лесок, чтобы не вышагивать по шоссе, миновать березовую рощицу, вплотную подступающую к устью балки. Сперва мы думали, что нам со Святославом необходимо занять позиции на противоположных ее склонах, но, поразмыслив, пришли к выводу, что в тактическом отношении это добавит нам не много очков, в случае же вполне вероятных осложнений дружеская подмога будет иметь куда более существенное значение. Поэтому решено было укрепиться мне и Вятичеву неподалеку друг от друга, залечь в низкорослом кустарнике на южной стороне балки, приблизительно в трехстах метрах от ее устья, и ждать. Сколько предстояло ждать и чего, собственно, никто нам рапортовать, понятно, не мог. Не исключалось, что провалявшись под кусточком день, мы вернемся не солоно хлебавши, и тем будет завершен наш достославный поход.

Раннее солнце было уже столь жарко, что от него ничуть не спасала ветхая загвазданная желтая занавесочка на окне автобуса, — чего же следовало ждать, когда оно поднимется в зенит? За окном мелькали бесконечно новые пейзажи, все решительнее освобождавшиеся от власти бетона, и вот уже — вовсе свободные, сине-бело-зеленые, почти древние, мои.

В один из этих пейзажей мы и были приняты, лишь только простились с духотой железной коробки. Двери за нашими спинами лязгнули, и автобус умчался по почти пустынному шоссе, овевая себя смрадным черным дымом. Перед нами лежал размахнувшийся на пару верст пестрый от разнотравья луг, за которым поднималась синяя стена молодого леса.

Сколь не разнообразны были краски этого луга, все же большинство цветов, убиравших зеленый простор, были желтого цвета. Точно солнечные капли лежали они на широких и узких листьях травы, обозначая нашу дорогу, а разгоравшийся зной выдавливал из их лепестков благодетельный бальзамический дух. В струящемся золотистом воздухе веселые пируэты наших слов.

— Знаешь, Слава, ведь мне немало в этих краях земли пришлось исходить, — болтал я, несомый все тем же приподнятым настроем.

— Зачем? Ежей собирал?

— Ежей?

— Ну, чтобы грибы у них отнимать, на иголки наколотые.

— Нет, ежей я никогда не обижал. Да и с грибами на иголках их только в детских книжках рисуют. Нет, я на этюды сюда ходил. Рисовать.

— Ежей? — Святослав продолжал шутить все в той же, свойственной ему, слишком уж безыскусной манере, впрочем, не лишенной обаяния.

— Да отвяжись ты со своими ежами! Пейзажи я рисовал. Ходил, искал Бог весть чего. И все-то, мне казалось, не находил подходящего мотива. А сейчас смотрю… Глаза разбегаются. Хочешь — то рисуй, хочешь — вон, полоса белая в зеленом небе над лесом…

— Ты чего, смеешься? Где ты зеленое небо увидел? Дальтоник, что ли? Я знаю, художники тоже дальтониками бывают.

— Ну, не важно: зеленое — не зеленое… — не стал спорить я. — Эх, где мои кисти!

— Ты сейчас не о том художестве думаешь, — пожурил меня Вятичев. — Тебе сейчас надо не пейзаж, а портрет изобразить. Портрет огромной жирной хищной свиновши. Вот, если эта картина у тебя выйдет, тогда всяких там пейзажей у тебя впереди будет видимо-невидимо.

Лес. Немного сосен и много высоко шелестящих осин, дубов, берез и лип. Негустое подлесье из молодых деревьев и калиновых кустов. После кипящего над лугом солнца здесь показалось холодно и сыро. И даже какая-то тревога шевельнулась в душе, не смотря на слаженную умиротворенность голосов вольных обитателей этого большого зеленого дома. Хрустнула под ногой осыпанная голубым лишайником ветка, пискнул поползень, и впервые с того момента, как время отвело меня на перрон, вспомнилась прежняя жизнь, бледная страховидная неплодородная, но зато и снисходительная весьма. Ее пошлые дары были малочисленны и пресны, так ведь и каждодневная плата за них, казалось бы, взималась мизерная, льготная. Так, может быть…

— Все-таки интересно, — оживотворил меня голос Вятичева, — в этом лесу ежи водятся?

И внезапный приступ хохота едва не разорвал меня на части.

Но и лес закончился. Он все редел, редел, все больше берез встречало и провожало нас, и наконец широкое собрание этих статных розовоствольных деревьев образовало прозрачную, напоенную перламутром рощу. Затяжная холодная весна позволила ей до этих дней сохранять золото-зеленую майскую свежесть. Березовая роща… Это означало, что мы почти достигли цели своего пути. Еще немного, и мы войдем в устье лощины, а там…

А там, за светозарной березовой рощей, нам открылось неохватное самоцветное пространство, где яркое небо и жаркая зелень, точно распаленные любовники, отражаясь одно в другом, славили прошлое и будущее земли.

Все-таки наше предварительное изучение этой местности, при помощи Гарифом составленной схемы, было основательным. Проходя по дну балки, осматривая ее склоны, я узнавал каждую деталь рельефа. Миновав оговоренное расстояние, мы поднялись по левому склону на самую его вершину. Здесь к нашим ногам подступало поле озимой ржи, почти зрелое, с уже налитыми усатыми колосьями. По ту сторону балки та же открытая перспектива, завершаемая плоским, чуть смазанным от испарений земли, горизонтом. Но там все, что можно было охватить глазом: разрытая рыжая и черная земля, наскоро проложенные бетонные подъездные дороги, кое-где уже виднелись крепостные стены многометровых каменных заборов, захватывавших подчас изрядные куски территории. За некоторыми из них успели вознестись громадные замки. Вероятно, новоиспеченные владетели земли так возводили очередной филиал своего обособленного потаенного эдема, но пока все здесь, еще не прикрытое декоративным флером, являло собой самый бесстыжий кавардак с вывороченными наружу потрохами истинной сути пришлых канонов.

С нашего форпоста можно было разглядеть и Розин ломоть земли. Недавно отстроенный высокий каменный цоколь, смахивавший скорее на руины, обозначал масштаб будущего дворца. Рядом временные служебные постройки для рабочих, горы строительных материалов… И, точно знаменательный сигнал посреди этой тоскливой картины, — капот ослепительно-лимонного авто, выглядывающий из серого дощатого сарая. Это была машина Гарифа. Гариф был здесь и, так же, как мы, в нетерпении считал минуты. Кое-где на искореженном черном поле можно было разглядеть маленькие фигурки людей, копошившихся среди всего этого строительного разора. Легкий ветерок доносил их слабые голоса, визг и стук инструментов. Дабы завтрашний день не принес им жестоких искушений, мы поторопились на несколько шагов спуститься вниз по склону и укрыться в низкорослых кустарниковых массивах на расстоянии метров десяти-пятнадцати друг от друга.