...ское царство

И мы перешли к детальной разработке проекта наших послезавтрашних действий.

Длинный июньский день отдавал Богу свою солнечную душу для того, чтобы завтра мог народиться новый день, еще более яркий, еще более летний. В комнате уже обозначились слабые розоватые сумерки, а наша троица все продолжала трудиться над своим будущим, не удосуживаясь включить электрический свет.

— А не пора ли нам сделать перерыв, — предложил я. — Завтра еще целый день. Кстати, Гариф…

— А где здесь выключатель? — поднялся со своего места Святослав.

— Гариф, а, Гариф, может, все-таки составишь нам компанию в осмотре достославных мест столицы? Время-то досужее у тебя случается?

Он вскинул на меня лицо, но тут же опустил его к листку на столе.

— Осматривать столицу вместе, Тимур, мы будем не теперь. А времени у меня, как ты говоришь, «досужего», с некоторых пор хоть отбавляй. Собственно с тех самых пор, как судьба подкинула мне эту Цинцинатиху. С тех пор и понеслось все в тартарары, труды, силы, мысли, да, пожалуй, и сам смысл, на котором все это держалось.

Вятичев включил свет и отправился, как видно, подвергнуть испытанию здешнюю ретираду. Поэтому я мог использовать время для более подробного изучения вочеловечившегося персонажа моего сериала.

— Где же ты ее такую приискал?

— Да не я ее, скорее она меня. Был я на одном слете предпринимателей… Кстати, я ее там нигде и не видел. Потом уже она мне сама сказала, что как-то там меня высмотрела, ну, и велела своим людям: познакомить, мол, меня вон с тем.

— Для веселого блуда, значит?

— Может, и так… Но есть тут еще одно обстоятельство. Так называемый простой регулярный секс (в народе еще говорят — «для здоровья»), — это ведь для домохозяек, для людей легковесных или просто для фланеров в этой жизни. У людей хоть с какой-нибудь идеей в голове и делом в руках все иначе. А тут уж совсем другое. Они ведь как мир видят? Через фасетки денежных купюр. Чем больше фасеток занято привлекшим внимание объектом, — тем больший размер и значимость объект тот имеет. Знаешь ведь пресловутый их афоризм: все в этом мире можно купить, было бы здоровье.

— И, как у Розы со здоровьем?

— Со здоровьем хреново. На первый взгляд… Но на самом деле, похоже, здоровье у нее не плохое, а здоровье у нее ТАКОЕ.

— Это же как?

— А так, что все эти диабеты, ожирения, раковые опухоли и гипертонии — естественные особенности ее здоровья, ее организма. Во всяком случае, живет она со всем этим букетом припеваючи и ласты склеивать не собирается. Да, Тимур, так о чем это мы?.. Вот так я с ней, значит, познакомился. Она не торопилась предлагать мне себя в обмен на банковские билеты, а предложила мне совместный бизнес.

— И сожгла твою фирму? — с замиранием сердца выговорил я, невольно потрясаясь схожести историй.

— В смысле? А! Ну, фигурально выражаясь, — да, спалила. То есть в считанные дни разорила меня вчистую, да еще так дело вывернула, что я оказался в полнейшей от нее зависимости.

— Вот странно. Если Роза — некоронованная царица здешних палестин, что это она вырешила расточать время на такую шелуху?

— А ничего странного. Один миллионщик лобзиком фигурки вырезает, другой — в свободную минуту платки гладью вышивает. А Роза Цинцинат вот так развлекается.

Сзади послышался слабый скрип. Я оглянулся, — на таком же обшарпанном, как и вся прочая обстановка, венском стуле сидел Вятичев и внимательно слушал наш разговор.

— Ничего, ничего, Тим, вы разговаривайте, — махнул он нам рукой.

— Ну, а дальше… Жена с одним из Розиных референтов в кокосовый рай улепетнула. И Бог бы с ней, так ведь сына с собой утащила.

Он замолчал на какое-то время, которого, впрочем, оказалось достаточно, чтобы я мог восстановить в памяти всю цепь событий составивших мой телесериал, и смог подивиться трафаретности, стандартности, как самих мозаичных эпизодов, составляющих человеческую жизнь, так и тривиальности способов их монтажа. Так что возможность предвидения-провидения любого хоть сколько-нибудь внимательного наблюдателя теряла всякую чрезвычайность.

Но вот и рассказчик покинул заставившую его онеметь на время область чувственных воспоминаний, и речь вернулась к нему:

— Вот так…

— Слушай, Гарик, — ожил за моей спиной Святослав, — так ведь по закону, вроде, нельзя было без твоего согласия ребенка в другую страну вывозить. Закон был нарушен.

— Какой закон! — скрипнул зубами Гариф. — Их закон как раз был соблюден положительно. А нормативных актов, принятых их властью, признанных их конституцией, но отстаивающих мои права, попросту не может существовать.

Дикий румянец залил лицо Гарифа, продолговатые глаза его сузились, их черный агат, казалось, приобрел пестроту шайтанского перелива.

— И что же теперь? — все-таки спросил я.

— Теперь? — Гариф быстро провел ладонью с растопыренными пальцами по лицу, точно отгоняя расходившийся хоровод отвратительных видений. — Теперь у меня масса свободного времени, — он натужно улыбнулся. — За вычетом хлопот, связанных со строительством новой Розиной избушки. Нет худа без добра. Ведь как раз свободных минут и не хватает людям для того, чтобы обдумать, решить и сделать. А послезавтра…

— Да, почему ты выбрал именно этот день? — послышался у меня из-за спины голос Вятичева.

— То, что мне удалось разглядеть сквозь стену темных намеков: Роза рассчитывает, что именно этот денек соединит… м-да… наши сердца. Ну, не сердца, конечно. Причем ей, как девушке романтической, вздумалось устроить эту собачью свадьбу где-нибудь среди русских березок.

— Вот и хорошо, — поддержал Гарифа Святослав, — коль уж она так хочет…

— …устроим ей свадьбу, — продолжил я.

— И Бог нам в помощь, — подытожил Гариф.

Бог, конечно, был с нами.

Но Он был и с ними.

Бог был со всеми и со всем, что было Им спроектировано, сотворено и запущено в цикличный процесс, именуемый нами «жизнью». И что же Он прочил нам по прошествии всего нескольких десятков часов? Должно быть, мы чувствовали себя, как актеры в самом начале работы над новым спектаклем. Ведь сценарий был уже у нас на руках, роли распределены, и каждый, надо быть, исподволь, как говорят, подсознательно, уже выстраивал свое поведение, свои индивидуальные действия сообразно генеральному плану. И хотя предстоящее действо виделось нельзя более рисковым, — не обнаруживалось (во всяком случае, на арене моих чувствований) и бледной тени соблазняющей нерешимости. Это дивило меня уже в те, так сказать, подготовительные репетиционные минуты. Ведь любой сторонний соглядатай, случись таковому осматривать наши намерения, назвал бы их смехотворной химерической авантюрой. И то, шансов, хоть сколько-то обеспеченных активами опыта, было у нас кот наплакал. Тем не менее сознание и не порывалось приискать вариант альтернативный, хотя бы повнимательнее приглядеться к другим путям, покойным и ничтожным.

Не исключено, что сознание человеческое можно представить ловушкой, маленьким террариумом, в котором то живое, что населяет его, проводит дни свои. Возможно, этому живому грезится подчас что-то такое о большой свободе: прыгнуть, например, на соседнюю жердочку или нырнуть на пять сантиметров глубже. И ведь эдакое нет-нет да и случается! Вот только мотивы и размах этих порывов раз и навсегда очерчены ресурсами клетки. А что же есть подвиг в условиях этой метафоры: побег из тюрьмы или блестящий результат чьей-то дрессуры?

Ночь и еще день я мог глазами и сердцем вспоминать город, в построение истории которого были положены и мои мытарства. С прежним восхищением я вглядывался в его пирамиды, в его каменные параллелепипеды, точеные арки и мудреную систему уличных галерей, переходящих одна в другую, скрещивающихся и вновь плетущих кружево некоего единого плана, втиснутого в них, столь объемного и многослойного, что его не в состоянии вместить самодовольный мозг отдельного человека. Но, объединенные слепой силой взаимного притяжения, люди покорно выстрадали предписанный им труд, поместив его в минеральную оболочку. Однако это многомиллионное скопище людей никак нельзя было бы назвать сообществом. Они слетелись сюда, как слетаются ночные насекомые, большие, малые, разных видов, на свет электрической лампочки; каждое существо прилетело совершенно независимо от остальных, и ровно ничего их друг с другом не связывает. Ведь сообществом можно назвать лишь то объединение людей, в котором индивидуумы всечасно ищут поддержку себе подобных и, сопряженные единой генетической идеей, остаются вместе, друг подле друга, куда бы ни направлял их общий закон. Так что, вернее было бы сказать, эта исполинская каменная скорлупа заключала в себе сразу несколько сообществ мыслящих существ. Многие века она давала им приют, и те за этот срок, с переменным успехом воюя друг с другом, то возносили свои принципы и способы существования до превосходных степеней развития, то вдруг недавно владычествовавшие символы веры уничижались до едва различимой ничтожности, а то и вовсе развеивались. Ведь люди в сообществе не только держатся вместе, но и действуют совместно, несмотря на то, что между членами каждой группы существует строжайшее разделение труда. Увы, ладность группового поведения не просто выгодна для каждой отдельной особи, но обеспечивает выживание вида.