Требуется пришелец

Вместо ответа Мстиша как-то по-пижонски кувыркнул камеру и уложил её боком на стол, попутно уронив ложечку на блюдце.

Словно в ответ звону ложечки, в приоткинутые фрамуги актового зала, а оттуда уже в сопредельный бар проник удар колокола. Писатель и телевизионщик в недоумении посмотрели друг на друга. Что за диво? Ближайший храм располагался в трёх долгих кварталах отсюда и, насколько известно, в эксплуатацию ещё введён не был.

Не поленились — вышли посмотреть.

Снаружи стояла оттепель, пахло весной. Небольшой крестный ход как раз поравнялся с Домом литераторов. Десятка два бледных чернобородых юношей в приталенных рясах несли на высоких древках хоругви, напомнившие циничному Оборышеву ползунки о трёх штанишках. За иноками следовали двое седоусых есаулов с иконой. Низкорослые, пузатенькие, одним видом своим станичники наводили на горькие мысли о сталинских репрессиях, уничтоживших всё высокое и стройное, что было в казачестве.

Далее шла паства. Просветлённая прихожанка в платочке время от времени взывала прозрачным неземным голоском: «Христос воскресе» (это в феврале-то!), — и колонна подхватывала: «Воистину воскресе!» Но самое странное: впереди процессии под полковым красным знаменем медленно катил микроавтобус с динамиком, воспроизводя вперемежку колокольный звон, церковное пение и музыку композитора Блантера.

Невольно захотелось протереть глаза и прочистить уши.

— Это в честь чего такое? — ошалело спросил Арсений.

— А-а… — вспомнил Мстиша. — Сегодня ж двадцать третье!

— День рождения Красной Армии?!

— Был! А теперь это День защитника Отечества. Вполне православная дата.

— Позволь… — совсем растерялся Арсений. — Недавно же ещё разоблачали — говорили: большевистская выдумка… никакой победы в тот день над немцами не было…

— Ну это смотря как смонтировать… — с видом знатока заметил Мстиша.

Короток месяц февраль, но память человеческая ещё короче. А тут ещё март прицепился. Словом, к тому времени, когда в квартире Сторицына погожим первоапрельским утром раздался телефонный звонок, Арсений уже и думать забыл о давнем уговоре.

— Включай телевизор, — приказал Оборышев. — И бутылка с тебя.

— О чём ты, Мстиша?

Мстиша объяснил. Арсений оцепенел.

— Ты что? Дурак? — рявкнул он так, что даже в голову вступило. — Шуток не понимаешь?

— И это ты мне говоришь в День дурака? — озадаченно прозвучало в ответ. — По-моему, очень даже забавный прикол — почти на столичном уровне…

Предчувствуя недоброе, Арсений швырнул трубку и, как был, в трусиках с пуговками, заметался в поисках пульта. Нашёл. Врубил.

Омерзительный гогот за кадром, а на экран выпрыгнуло и закривлялось не менее омерзительное слово «криминашки». Далее посыпались кадры кинохроники, чередуясь с фрагментами художественных фильмов: пальба, гульба, тюрьма, Аль Капоне, Солоник, Бармалей…

— Величайшие преступники всех времён и народов, — с идиотской задумчивостью проскрипел голос Мстиши Оборышева. — В их судьбах присутствует что-то общее: ни один не ушёл от расплаты. Хотя случаются исключения. Проживает в нашем городе человек, против которого бессильны и прокуратура, и криминалистика.

На экране обозначилась и с лёгкой брезгливостью глянула на телезрителя грандиозная мордень. Арсений Сторицын хотел содрогнуться — и вдруг засмотрелся. Во-первых, давно его не показывали по ящику, а во-вторых, хорошо был схвачен Арсений. Эпически.

— Мзду ему приносят непосредственно в бар, — сухо информировал Мстиша.

Изображение стало подёргивающимся, нечётким, серовато-зеленоватым. Видны были только толстые пальцы, сноровисто пересчитывающие купюры неизвестного достоинства. В углу зажглись белые буковки: «Типа скрытая камера».

— Позвольте представить: Арсений Сильвестрович Сторицын, литератор, член областной писательской организации. Но пусть это не вводит вас в заблуждение. Если помните, подпольный миллионер Корейко и вовсе числился мелким служащим…

На экране по-прежнему перелистывались купюры. По второму или уже по третьему разу.

— Хотелось бы всё-таки знать, — занудливым ревизорским голосом произнёс Мстиша, — за что вам были сейчас выплачены деньги.

Новый кадр: Сторицын, прячущий нажитое. Развязная самодовольная ухмылка:

— Что, пацан? Тебе, небось, такие крутые бабки и во сне не снились?..

— А всё-таки: за что?

— Это не деньги, — последовал пренебрежительный ответ. — Это… (би-ип)

Арсений (живой, не экранный) моргнул. Неужели он так выразился при Леночке? Да нет! Быть не может! Нежные девичьи уши прозаик обычно щадил.

— К сожалению, все попытки выяснить, за что причиталась полученная нашим героем сумма, — с прискорбием продолжал Мстиша, — натолкнулись на решительное сопротивление тех, от кого эта сумма исходила…

По размытой ведомости (резкость умышленно сбита) заметалась узкая ладошка — и телевизор взвизгнул отчаянным блатным фальцетом:

— Вы что… (би-ип) Приключений на свою… (би-ип) ищете?

После чего объектив, как можно было предвидеть, заткнули.

— Но в конце концов после долгих расспросов ответ нами был всё же получен, — обрадовал зрителей незримый Мстиша Оборышев.

Возникший на экране лик дышал угрозой.

— За что деньги, говоришь? (жуткая пауза) За то что я (звучный удар в грудь) Арсений Сильвестрович Сторицын!.. (би-ип, би-ип, би-ип, би-ип — губы прозаика выразительно шевелились, при желании можно было даже прочесть по ним отдельные матерные слова) Почему? А времена такие… Каждому своё! Умеешь воровать — живи и благоденствуй. Не умеешь — ложись и помирай… (би-ип, би-ип, би-ип)

— Нет, ложиться и помирать Арсений Сильвестрович явно не собирается, — известил Мстиша. — Судя по тому, каким он себя окружил комфортом, Арсений Сильвестрович намерен именно жить и благоденствовать…

Что у фотографии, что у видеозаписи есть удивительное свойство: какую бы гадость вы ни сняли, она всё равно будет выглядеть лучше, чем на самом деле. Стало быть, можете себе вообразить, как раздраконил Оборышев хрустальное бра и оправленные в мельхиор стопки.

— Э! Э! Ты куда камеру повёл?.. — прозвучал кровожадный рык из-за кадра. — Ты… (би-ип, би-ип, би-ип)

Роскошное логово криминального авторитета кувыркнулось с грохотом и дребезгом (а всего-то лишь ложечка грянула о блюдце!) и навсегда завалилось набок. Надо полагать, отважному телекорреспонденту были причинены тяжкие телесные повреждения.

И наконец в кадре возник создатель всего этого непотребства.

— Вы, очевидно, спросите, — заговорил он, — почему бездействует прокуратура и почему бессильна криминалистика. По одной простой причине: Арсений Сильвестрович Сторицын чист как слеза. Это талантливый писатель, гордость нашего города, честнейший культурнейший человек, а то, что вы сейчас видели, — не более чем шутка. С праздником весны, дорогие горожане! С первым вас апреля, Арсений Сильвестрович!

Арсений Сильвестрович закряхтел, выключил телевизор и призадумался. С одной стороны, увиденное было не смешно, да и просто возмутительно. С другой — чем-то оно ему понравилось. Отрезать Бармалея в начале и Мстишу в конце — и оч-чень даже, знаете, этак… смотрится. Он-то думал, клоуном выставят, а так… Круто, круто…

Пора было, однако, звонить Оборышеву. Но, пока шёл к телефону, тот замурлыкал сам. Арсений снял трубку, готовый ответить на каноническое «ну как?» безразличным «да знаешь, так себе…».

— Что, ворюга? — с нежностью спросил незнакомый мужской голос. — Допрыгался?

Над полукруглым козырьком подъезда Дома литераторов сияли молочно-белые буквы, слагающиеся в жуткое слово «Клоацина». Так называлась фирма-арендатор, продвигающая на рынок итальянскую сантехнику. Но, если присмотреться, то справа от входа можно было заметить и серебристо-серую доску, удостоверявшую, что тут же располагается местное отделение Союза писателей. Перед стеклянными дверьми воздвигся хмурый охранник, пытаясь связаться с кем-то по сотовому телефону. Тем же самым занимался и стоящий неподалёку милиционер, но, кажется, с меньшим успехом. Рация в руке его шипела и трещала.