Синий олень. Трилогия (СИ)

– Что вы такое говорите, Сурен Вартанович! – укоризненно воскликнул Муромцев, открыв титульный лист и скользя глазами по дарственной надписи «Моему самому талантливому ученику Петру Муромцеву. Сурен Оганесян, действительный член Академии Наук СССР. Ленинград, 12 июня 1965 года». – Спасибо, вы даже не представляете, как я благодарен!

Он говорил бодрым тоном, всеми силами стараясь не показать, как удручили его перемены в облике любимого учителя.

– Мне, Петя, нужно с тобой очень серьезно поговорить.

Петр Эрнестович пристально посмотрел на академика и слегка напрягся.

– Да, Сурен Вартанович, – сказал он, – я вас слушаю.

– Наверху есть мнение со следующего года передать работы по космической медицине институту биохимии и физиологии микроорганизмов в Пущино. Это означает, что финансирование института по этой теме будет прикрыто.

Выражение лица Муромцева стало растерянным, и он провел по лбу тыльной стороной ладони.

– Но как же так?

– Как всегда и все у нас делается – власть поменялась, тенденции изменились. Никита считал, что вся страна должна работать на космос, а в окружении Брежнева полагают, что подобные работы должны быть сосредоточены в одном месте. Научный центр в Пущино организован всего два года назад, там новейшее оборудование, есть даже научно‑исследовательский вычислительный центр.

– Мы тоже закупили оборудование ценою порядка двухсот тысяч рублей.

– Теперь это оборудование будет медленно гнить на складах и в лабораториях. Ничего, страна у нас богатая, может себе это позволить, – в усталом взгляде Оганесяна мелькнуло насмешливое выражение. Петр Эрнестович вздохнул:

– Хорошо, Сурен Вартанович, что вы предлагаете?

– Вопрос еще не решен – просто было высказано предположение. Между прочим, Зина Ермольева тоже считает подобную реорганизацию нелепой и готова нас поддержать, а ее сейчас вновь начали превозносить – одно то, что она двадцать лет пребывала членом‑корреспондентом, а с этого года избрана академиком. В понедельник я собирался лететь в Москву, а во вторник нам с ней назначена встреча в министерстве. Однако уже дня три чувствую себя отвратительно, – он шутливо отмахнулся, увидев, что Муромцев встревожился, собираясь что‑то спросить. – Нет‑нет, Петя, я еще вполне могу нормы ГТО сдавать, но просто боюсь, что мой бледный вид произведет на министра дурное впечатление.

– Вы говорили с врачом, Сурен Вартанович?

– Сегодня окончательно переговорю, а с понедельника ложусь в стационар и думаю, что в ближайшее время от меня вряд ли может произойти какая‑то практическая польза.

– Сурен Вартанович!

– Чего ты так взвился? – проворчал старик. – Подлечусь, витаминчики попринимаю. Все занимаются своим здоровьем, а я что – рыжий? Но в Москву вместо меня придется поехать тебе – я уже позвонил Зине и предупредил ее.

– Хорошо, – опустив глаза, глухо сказал Петр Эрнестович, – когда Зинаида Виссарионовна меня ждет?

– В понедельник с утра – вам еще нужно будет кое‑что с ней обсудить. А сыр действительно вкусный, ты извини, что я так его так бесцеремонно без хлеба поедаю – вспомнил детство, у меня бабушка такой же делала.

Муромцев улыбнулся:

– Давайте, я вам еще чаю налью, Сурен Вартанович.

– Налей полсгакана. Так о чем я говорил? Ах, да – возьми карандаш и набросай примерно, что я планировал изложить. Конечно, ты главное от себя выскажешь, но тут есть некоторые моменты, которые тебе неизвестны.

Они просидели до половины первого, и Сергей, подходя к дому, увидел отъехавшую от подъезда машину академика. Он был страшно зол – на их этаже в институте отключилось электричество, и просмотреть привезенные образцы под микроскопом так и не удалось. Сторож в течение полутора часов названивал домой электрику Никите, и тот каждый раз пьяным голосом отвечал:

– Сейчас прыеду, уже в дверях стою.

После восьмого звонка сторож не выдержал – обругал электрика по телефону матом, а Сергею миролюбиво сказал:

– Идите домой, Сергей Эрнестович, отдыхайте. Нынче суббота, вся страна отдыхает, и Никитка, видите, тоже расслабился. Придете в понедельник – все в ажуре будет.

Ему ничего не оставалось, как последовать совету сторожа, но едва он переступил порог родного дома, как Злата Евгеньевна ухудшила его и без того скверное настроение, весело сказав:

– Сережа, ты знаешь, без тебя приезжал Сурен Вартанович и сказал, что твой сыр вызвал у него ностальгию – он пробовал такой только в далеком детстве. Ты так и не ел с утра?

– Перекусил в кафе, я не хочу есть, – буркнул Сергей, но немедленно подоспевшая Ада Эрнестовна строго поинтересовалась:

– С каких это пор ты стал питаться на улице? Ты знаешь, что у тебя строгая диета, и каждый раз, когда ты ее нарушаешь…

– Ада, пожалуйста, оставь меня в покое! Питайся сама по своей диете.

Петр Эрнестович, выглянув из своего кабинета, весело сказал:

– Девочки‑мальчики, не ссорьтесь. Златушка, ничего, если я сейчас не стану тебе помогать с устройством вечернего пиршества? Потому что мне сейчас нужно сделать одну срочную работу, а завтра вечером придется уехать в Москву. Сережка, поможешь дамам?

– Помогу, – буркнул младший брат и скрылся в своей комнате.

– В Москву? – удивилась Ада Эрнестовна. – Но ты не говорил, что собираешься.

– Надолго ты едешь? Что‑то случилось? – с легким беспокойством спросила у мужа Злата Евгеньевна – она понимала, что его внезапный отъезд связан с визитом академика.

– Все в порядке, не волнуйся.

Он вернулся в кабинет, его жена отправилась на кухню, а Ада Эрнестовна, воровато оглянувшись, шмыгнула в комнату Сергея.

– Могла бы постучаться, – сердито проворчал он, поднимаясь с кровати.

– Ты болен, Сережа? Почему ты днем лежишь?

– Я хочу спать, тебя такое объяснение устроит?

– Мне не нравится, как ты выглядишь, ты опять начал нарушать диету, у тебя нет никакого режима, но это понятно – если человек не чувствует ни за кого ответственности, он и к своему здоровью будет относиться наплевательски. Семья, жена, дети – это единственный стимул, который заставит тебя вести нормальную жизнь и беречь здоровье.

– Ада, я начинаю засыпать, ты не могла бы выразить свою мысль покороче? Сформулируй в двух словах, чего ты от меня хочешь?

– Валя Синицына такая милая девушка – она меня постоянно спрашивает, как твое здоровье, как ты поживаешь, – щеки Ады Эрнестовны слегка зарумянились, и она смущенно потупилась.

– Передай, что мое здоровье в отличном состоянии, и я скоро женюсь.

– Сережа, можно без шуток?

– А я не шучу, я действительно намерен жениться.

Ада Эрнестовна побледнела:

– На этой… на этой шлюхе из института?

– Как ты выражаешься, сестра, я от тебя такого не ожидал! – ехидно подначил ее Сергей. – Нет, не на ней. Моя невеста – студентка, ей восемнадцать лет, она москвичка.

– Ты сошел с ума? – она поверила, поскольку тон младшего брата неожиданно стал серьезным, и это ее испугало. – Тебе уже тридцать один год, и ты хочешь жениться на девчонке‑вертихвостке? Какая из нее может получиться жена?

– А вот это мы и увидим, когда время покажет. Не понимаю, чего ты так волнуешься, сестренка? Ты хотела, чтобы я женился, и я женюсь.

– И давно… ты с ней знаком?

– Со вчерашнего дня. Она оказалась девицей, и теперь я, как честный человек, обязан, сама понимаешь.

– Какой ужас, я этого не допущу! – Ада Эрнестовна изо всех сил застучала кулаком в стену, крича: – Петя! Петя, иди сюда, выходи из своего кабинета!

Тот вбежал в комнату одновременно с примчавшейся на крик из кухни Златой Евгеньевной, и они одновременно спросили:

– Ада, что случилось, почему ты так кричишь?