Синий олень. Трилогия (СИ)

Пока же косвенные данные лишь подтверждают ранее полученную информацию – системы деградируют. Поэтому существует вероятность, что они утратили не только способность поддерживать свою жизнедеятельность, но и размножаться. Их организмы пока еще функционируют, но лишь за счет постоянно находящихся рядом с ними сателлитов – Белковых Материков, которые появились в нашем регионе несколько позже дефектных организмов.

Параметры жизнедеятельности сателлитов в основном соответствуют стандартам, но ученые предполагают, что сателлиты тоже подверглись воздействию излучения и обречены на вымирание. На эту мысль наводит отсутствие у них потребности бороться с дефектными Белковыми Материками за свое существование.

Невероятно, но факт – сателлиты не только позволяют дефектным Материкам отбирать у своего юного потомства специфический питательный белок, но и без всякого сопротивления прекращают свое существование, снабжая эти дефектные системы энергетически ценными тканями своих организмов!

Разумеется, это один из эффектов радиоактивного воздействия – ведь для любой жизнедеятельной материковой системы подобная аномальная покорность неестественна! Высший Совет разрешил энтузиастам из числа вновь прибывших на Планету Носителей Разума в качестве эксперимента заселять системы сателлитов, но освоение этих Материков имеет скорее научно‑познавательный, чем практический интерес.

Далее, в новостях об освоении открытых слоев поверхности Планеты, мы ответим на следующие поступившие к нам вопросы…

Глава одиннадцатая

Как свершаются браки

К вечеру у билетных касс на Ленинградском вокзале скопилась огромная очередь, и Сергей пожалел, что с утра, приехав из Внуково, сразу не взял билет до Ленинграда. Он пристроился в конце и только развернул газету, как кассирша объявила:

– Есть одно место в плацкартном вагоне до Ленинграда на поезд двадцать сорок пять. Желающие подойдите в кассу номер два! Повторяю, одно верхнее место до Ленинграда на поезд двадцать сорок пять.

Часы показывали двадцать пятнадцать. Сергей бросился к кассе номер два, соображая, успеет ли он получить в камере хранения свои вещи. Народ расступился, спокойно его пропустив, – никто кроме него, по‑видимому, не выразил желания ехать в Ленинград поездом двадцать сорок пять.

Вагон тронулся, едва Сергей с чемоданом в руках вскочил на подножку. Когда он добрался до своего указанного в билете места, на нижней полке, под которой было отделение для багажа, восседала веселая бабенка с шустрыми глазками и не собиралась вставать.

– У меня тут вещами все забито, для вашего чемодана места уже нет, – нагло заявила она, сразу распознав, что перед ней человек интеллигентный и ругаться не будет.

– Ничего страшного, – вежливо ответил Сергей и полез наверх.

Удобно приткнуть чемодан в изголовье ему так и не удалось, а поставить его в ногах он побоялся – неровен час, умыкнет кто‑нибудь из постоянно шмыгающих по проходу пассажиров, а потом ищи ветра в поле.

В чемодане лежала тщательно упакованная коробка с отобранным материалом – предметными стеклами с мазками, полученными из взвеси испражнений, мочи и крови пятерых односельчан Рустэма Гаджиева. Для предотвращения ферментного аутолиза бактерий и стабилизации макромолекул Сергей использовал термическую фиксацию над пламенем горелки и фиксирующие растворы – формалин и спирт. Методы грубые, но большего с тем, что сумел достать в Тбилиси Дагир, сын Рустэма, сделать было нельзя. Во всяком случае, подобная обработка сохраняла морфологию и давала возможность использовать светооптическую микроскопию. Другое дело живые бактерии – их он намеревался исследовать с помощью темнопольной микроскопии, изготовив препарат из огромного куска свежего сыра, старательно завернутого Фирузой в несколько слоев чистой прозрачной кальки.

В течение ночи, безуспешно пытаясь уснуть, Сергей думал о пресловутом микробе, из‑за которого заварился весь этот сыр‑бор. Ясно, что это не возбудитель какой‑либо из известных науке инфекционных болезней – иначе в село давно нахлынули бы эпидемиологи. Поскольку этого не произошло, да и никто из сельчан или их соседей рутульцев не страдает ни желудочно‑кишечными, ни какими‑либо еще инфекционными заболеваниями, можно было предположить, что культура вообще не относится к патогенным бактериям, но медики из Дербента, затрудняясь определить ее видовую принадлежность, просто себя подстраховывают.

Конечно, прежде, чем о чем‑то говорить, необходимо было идентифицировать микроорганизмы, определив их морфологию (наличие ядер, жгутиков, внутриклеточных включений), установить их видовую принадлежность, токсикогенные свойства и чувствительность к антимикробным препаратам. Скорей всего, это непатогенные энтеробактерии или псевдомонады.

По завершении работы нужно будет составить и подписать официальное заключение – с печатью института, заверенное кем‑либо из маститых профессоров. В заключении обязательно должна присутствовать фраза, что микроорганизм, из‑за которого санэпидстанция не дает Гаджиеву разрешения на продажу молочных продуктов, болезнетворным не является, а его присутствие объясняется естественным сдвигом в микрофлоре. После этого малоквалифицированным медикам из Дербента останется лишь умолкнуть в тряпочку – спорить с авторитетом крупнейшего в Союзе НИИ они не посмеют.

Под утро ему удалось задремать, перед глазами расплывалось лицо сестры Людмила, а девочка Наташа говорила: «Я Толстого не люблю, а Мопассана мне не разрешают». Зычный голос проводницы вторгся в сознание.

– Через полчаса прибываем в Ленинград, подымаемся, товарищи, сдаем белье. Сдаем белье, товарищи!

С трудом очнувшись, Сергей разлепил веки и чертыхнулся – было только четыре утра. Институт в это время закрыт, и что теперь делать с чемоданом? Он всегда почти автоматически придерживался железного правила: в стенах родного дома не должно быть никаких образцов, никаких препаратов, никаких химикалий. Старший брат часто говорил ему и своим аспирантам:

«Это, дорогие мои, элементарная техника безопасности, а то один под настроение захочет у себя в спальне выделить посевом лактобактерию, а другой вообще Pasteurella pestis любимой девушке доставит, чтобы прихвастнуть – какой он смелый, с чумной палочкой работает! Нет уж, правила одни и для всех. Мы работаем с объектами повышенной опасности, никогда об этом не забывайте».

Но не шататься же три часа по улице с этим чемоданом до открытия института. Смешно даже – в чемодане у него всего лишь образцы с неживой культурой и сыр, который он сам сто раз ел. И вспомнив, что фактически уже вторую ночь не смыкает глаз, плюнув на все правила техники безопасности, кандидат биологических наук Муромцев отправился с образцами домой, испытывая одно лишь желание: поскорей добраться до своей кровати.

Когда он беззвучно отворил дверь своим ключом, в доме стояла тишина – старшие Муромцевы пребывали в объятиях крепкого сна. Сергей, сбросив в прихожей туфли, на цыпочках направился в свою комнату. По дороге он остановился у тихо зафырчавшего холодильника, подумал, открыл белую дверцу и, вытащив из чемодана упакованную в кальку сырную голову, сунул ее на нижнюю полку – хотя, Фируза, третья жена Рустэма Гаджиева, и уверяла, что брынза, приготовленная в их селении по особому рецепту, долго не портится, но все же сыр почти двое суток пролежал в тепле в чемодане, а нынешний день с утра обещал быть особенно жарким. Теперь можно было завалиться на кровать и полностью отключиться от внешнего мира.

Разбудило Сергея мелодичное позвякивание за стеной. Голос Златы Евгеньевны с укором прошептал:

– Тише, Ада, ты Сережу разбудишь!

– Ох, мучение – десять раз накрывать! Накрыли бы сразу в столовой.

– Но ты ведь знаешь, что Сурен Вартанович больше любит пить чай в этом кабинете. Он сказал, что около полудня ненадолго заедет. Голос у него был неважный – наверное, плохо себя чувствует. А вечером, когда придут гости, мы накроем в столовой.