Последний хранитель (СИ)

Коротышка присвистнул и лихим кандибобером вывернул руку. Там где надо, этот жест восприняли верно. От стихийной автостоянки важно отпочковалась белая «Ауди» и мягко причалила рядом с рукой. — Шо, Амбал, встретил сродственника? — Водитель, по виду типичный куркуль, улыбался всем ртом. Эта улыбка сдержано отливала благородным металлом. Сашка сначала подумал, что вопрос обращен к нему, но решил промолчать, чтоб по дурости не попасть в неловкую ситуацию. И правильно сделал. — Все клево, Парашютист, поехали! — цыкнул сквозь зубы маленький человек и хлопнул Мордана по почкам. Хотел, наверное, по плечу. Удар был довольно болезненным. Сашка поморщился, но опять промолчал и послушно скользнул в раскрытую заднюю дверь. В салоне царили уют и прохлада. Негромко играла музыка. В мягком свете приборной доски над головой у водителя проступил его жизненный лозунг в виде клише на прозрачной пленке: «Лучше пузо от пива, чем горб от работы!» Сашка удобно откинулся на мягком сидении. Тот, кого называли «Амбал», пристроился рядом, потянул его за рукав и негромко сказал на ухо: — Ты только Черкесу не говори, что пришлось меня ждать. Я, блин, не утерпел, за куревом отлучился. Мордан согласно кивнул. — Поздно уже, — на пару порядков громче продолжал коротышка, — а Черкес все дела решает на свежую голову. Куда мы сейчас рванем: в сауну или сразу на хату? — Если будет хорошее пиво, можно и в баньку. — Пиво будет. А бабы? — Что бабы? — Каких ты предпочитаешь: блондинок, брюнеток, помоложе, постарше? Сашка расхохотался: — Такие мочалки что нравятся мне, встречаются только на русском Севере. И то очень редко. А у вас на Дону их и с ментами не сыщешь. — Это что ж за мочалки такие? — обиженно крякнул «куркуль» и дал по газам. Было видно, что ему, краеведу и патриоту, очень обидно за родную Ростовскую область. Уж что-что, а по части баб… — Негритянки, или эти… которые чукчи? — выдвинул версию коротышка, — так и у нас есть такие: В РИСИ и, опять же, в РИИЖДе… — Негритянки, мулатки, японки… какая разница, мужики? В бабах не это главное! — А что же??? — хором спросили представители донского казачества. Интрига, похоже, достигла своего апогея. — Главное, — с чувством сказал Мордан, — чтоб была у нее крутая русская задница, широкая, как мечта: в тридцать шесть сдвоенных кулаков. Амбал механически сдвоил ладони, сжал кулаки. Потом положил их на спинку сидения, что-то в уме прикинул и взорвался гомерическим хохотом. — Таких не бывает! — выдавил он сквозь слезы.

— Знаю, что не бывает, — согласился Мордан, — а знаешь, как хочется? — Молодца! Ай, молодца! — трясся всем телом куркуль. Его необъятный живот, квадратный, как запаска парашютиста, выпрыгнул на баранку и всячески выражал свое одобрение… — Прощай, Сашка, — сказал я ему. — Будет трудно — свисти. Я оставляю тебя надолго. Кажется, началось.

Самолет не сгорел, не разбился. Он грузно спланировал на край вертолетной площадки, обустроенной в этих горах неведомо кем. Для пилота это был единственный шанс: пройти ее по дуге, из угла в угол, постепенно смещаясь влево, к поднимающейся на перевал грунтовке.

Мимино рассчитал все, кроме посадочной скорости. Он не взял во внимание разреженный горный воздух. Дымились тормозные колодки, но она оставалась выше любых допущений. Лайнер брезгливо взбрыкивал задом, подпрыгивал на ухабах, взмахивал скрипящими крыльями. Он был похож на большого подранка, уходящего от хищного зверя. Грунтовка шла на подъем, потом поворачивала и резко ныряла в лес. Но пилот и теперь успел вовремя отвернуть. Под крыльями пронеслась пара кирпичных строений, нечто, похожее на блиндаж, землянки, турник, полоса препятствий… и все! Какая же полоса без учебных окопов? Отчаянно скрипнули тормоза, но было уже поздно: самолет закружило на месте и бросило в яму. Гулко лопнул фонарь пилотской кабины, посыпались осколки стекла. В лица ударил морозный воздух и капли воды — горы обычно встречают рассвет обильной росой.

Было очень раннее утро, когда все на свете кажется серым.Минут через пять после посадки, во всем самолете стоял колотун. Потухло все, что еще продолжало тлеть. Взмок даже железный огнетушитель, катавшийся между кресел. Он свое отработал еще в полете: под ногами чавкала грязная пена. Но всем, кто находился в кабине, было не до таких мелочей. Это был самый первый миг возвращения к жизни, момент второго рождения, осознания обновленного «я» с новой точки отсчета. Никто не знал, что следует делать, а если делать — то с чего начинать.

Мимино матерился. Он был раздосадован, недоволен собой как пилотом. Вот ненормальный! Ему-то что за беда? Подумаешь, морду помял, слегка надломил крыло, немного проехал на брюхе. Главное — люди живые. К тому же, с такой укороченной полосы «Ил» все равно никогда уже не взлетит. Разве что, по частям, в качестве груза, на вертолете. Грузин продолжал сидеть в кресле пилота, держа в зубах сигарету, перевернутую фильтром наружу — прикуривал и никак нее мог прикурить. Спички ломались в его напряженных пальцах. — Где мы? — хрипло спросил Аслан. — Кто-нибудь может сказать, хотя бы примерно? — Не знаю, кацо, — Мимино прикурил, поперхнулся едким, вонючим дымом, закашлялся и бросил окурок на пол. — Одно лишь могу тебе точно сказать: это не Ханкала. — Эй, кто-нибудь! — закричали из тамбура. Голос был искажен закрытым пространством, но кажется, это был Шанияз. — Кто-нибудь, помогите! Он пытался закрыть оплавленную железную дверь, ведущую в салон самолета, запереть ее изнутри. Но не мог: у порога лежал Мовлат, толкал ее в обратную сторону и радостно хохотал. Кажется, у него тоже поехала крыша. — Где заложник? — сурово спросил подошедший Аслан. — Где Салман и Яхъя? Чем это так воняет? Мовлат перестал хохотать. Он перевернулся на спину и поднял глаза. На высоких залысинах лба проступила испарина.

Узнавающий взгляд упорно и долго боролся с безумием. Уже теряя сознание, он все-таки прошептал: — Их больше нет. И вы берегитесь! Оно где-то здесь и оно по-прежнему убивает — Он что, обкурился? — пронзительный взгляд Аслана воткнулся в лицо Шанияза, — или так наложил в штаны, испугавшись обычной молнии? — Это была не молния, — шепотом сказал Шанияз. — Может быть, сам шайтан? — Я не знаю, что это было. Но только я слышал, как оно говорило с Салманом, перед тем как его... убить. Было видно, что для Аслана известие о смерти старого друга стало тяжелым ударом. Но лицо мятежного горца оставалось бесстрастным. Только несколько раз дернулся уголок левого глаза. — Где его пистолет? — спросил он скрипучим голосом. — Кто вас учил оставлять врага за спиной?

Сквозь разбитый фонарь Мимино выполз на фюзеляж, на заднице съехал вниз. С его высоченным ростом, до кабины — рукой подать. Он принял, сложил в аккуратную кучу оружие и мешки, скептически оценил общий вес. На каждого горца теперь приходилось по два автомата, не считая всего остального. Мовлат, понятное дело, не в счет. Беда пронеслась грозовым фронтом, оставив в душе мутную тяжесть. Чем-то их встретит земля? Воздух сводил зубы, был чист и прозрачен, как горный родник. Предрассветный туман клочьями отлетал туда, где рождается солнце. Он уже обнажил вершины соседних гор. Лишь редкие языки темными дымом струились над плато: то стлались по ровной поверхности, то опять поднимались ввысь. Поверхность горы, на которую сел самолет, была как гигантская лестница в две ступени. Дальний план с геодезическим знаком намного выше фронтального. Там полностью сохранился почвенный профиль и лиственный лес. Настоящий нетронутый лес с лабиринтом кабаньих троп и медвежьими метками на стволах. Дальше, по краю горы, шел скол от подножия до вершины. Как кусок гигантского торта, отрезанный важному имениннику. На поляне, где лег самолет, обильно лежала листва. Сквозь нее, как гнилые зубы, обезображенные временем, дождями и солнцем, пробивались проплешины известняка. Как я тут вообще сел? — спросил сам себя Мимино, — почему не разбился? Его окружала безмятежная красота одичавшей природы, уже отдохнувшей от присутствия человека. Что здесь было? — подумал он, — военная база, учебный центр, или погранзастава? Сейчас уже не поймешь... Самолет лежал на боку. Из трещины в бензобаке в траншею сочилось топливо. Уже набралась солидная лужа. — Эй, на борту! — закричал Мимино, — нужно скорей дергать отсюда! Все в керосине, сгорим к чертовой матери! — Понял! — ответил Аслан, — а ну, мужики, помоги! Они с Шаниязом тащили на выход упирающегося Мовлата. Злой чечен громко визжал и цеплялся руками за все, что попадалось под руку. Авиаторы молча переглянулись, но ослушаться не рискнули и дружно пришли на помощь. Больного связали бинтами, а в рот ему сунули кляп. — Мимино, принимай! — Опускайте его на веревке! — Уснуть бы ему, — тихо сказал механик, ни к кому конкретно не обращаясь, — глядишь, оклемается. Крыша — она ведь штука непредсказуемая. Вот взять моего кума. Уж на что мужик образованный... — Этих куда? — по чеченски спросил Шанияз, имея в виду экипаж, — пускаем в расход? — Тебе что, от этого легче станет? — фыркнул Аслан, — Патроны беречь надо. Кто знает, где мы и что впереди? Пусть идут с нами. Будут нести больного Мовлата и тело Салмана. — Он же сгорел. — Я дал слово и должен его выполнить: отнести на равнину хотя бы то, что от него осталось. Пророк Мухаммед не единожды говорил, «когда человек обременен долгами, он обязательно лжет, рассказывая о чем-нибудь, и отступается, пообещав что-нибудь». Я не хочу стать таким: Салман должен быть похоронен рядом с могилами своих предков. И я без него не уйду. — А как же Яхъя? — На него не хватает рук. Яхъя — человек не нашего тейпа. Его мы пока похороним здесь. Чуть позже о нем позаботятся родственники. Впрочем, как там Мовлат, есть надежда, что сможет идти? — В той же поре. Лекарство пока не действует. — Колите еще. Больному вкатили двойную дозу снотворного. Когда он уснул, его оттащили от самолета и принялись рыть большую могилу...