Четвертая Беты

— Ты не понимаешь, Лана, — сказал он и замолчал.

— Чего? Не можешь же ты совсем отказаться от каких-либо отношений… Хотя твоя должность… За последние десять лет появилось немало людей, которые привыкли к предложенным Лигой правилам, конечно, ты вынужден с ними считаться…

— В этом вопросе я ни с кем считаться не собираюсь, — ответил Маран пренебрежительно. — Я такой, какой есть, и ни под чьи вкусы подделываться не намерен. Не в этом дело.

— В чем же? Все-таки во мне?

— В тебе? Нет. Как женщина, ты меня вполне устраиваешь. — Дану в этих словах почудился легкий оттенок принужденности, и он насторожился. — Просто… Как тебе объяснить? Мне не до этого, понимаешь? Не до любовных метаний, волнений, бессонных ночей и прочего… антуража. Может, я вообще на это неспособен? Не знаю. Во всяком случае, сейчас… Вот ты пришла сама, а если бы нет? Может, я вспомнил бы о тебе завтра, может, через месяц или никогда… Предположим, я тебе обещаю отказаться, так сказать, в твою пользу от всех других женщин. Хотя не могу не признаться, что мне претит подобное положение дел, да и практически такое обещание сдержать трудно, ты же понимаешь. Но предположим. Ну а если я не появлюсь месяц? Полгода, год?

— Я буду ждать — лишь бы знать, что когда-нибудь ты придешь.

— И будешь мне верна?

— Да.

— Вот в том-то и дело! — в голосе Марана звучала неприкрытая досада.

— Тебе не по душе женская верность?

— Я предпочитаю ей спокойную совесть.

Еще одна пауза, и снова женский голос:

— Мне уйти?

— Нет. Не сейчас.

Дан понял, что его дальнейшее пребывание в этой комнате невозможно. Он бесшумно вышел, спустился вниз и остановился в нерешительности. Куда податься? Он мог бы, конечно, отправиться к Миту или Санте, но ему не улыбалось объяснять им причину своего прихода. Вот с Поэтом на этот счет было проще, но Дан не видел его уже дня три и не представлял себе, где его искать. Скорее всего, у женщины, судя по подначиваниям Дора во время последней встречи, он ввязался в какой-то головокружительный роман. Дор? Отношения с Дором у Дана так и не обрели той сердечности, что с Поэтом или Мараном. Как не суди, а податься было решительно некуда. Дан постоял перед дворцом, потом двинулся в обход площади Расти, вспомнив, что уже несколько дней этого не делал… к стилю Расти он относился со страстью неофита. Реставрационные работы охватили уже всю площадь, Большой дворец поднялся на три этажа, но его опередил айт с левой стороны, рядом с одним из Малых дворцов — после отмены запрета на религию объявилось множество верующих, в основном, их трудами оба айта росли на глазах, а один из них ушел далеко в небо. Дан постоял поочередно перед каждым из уцелевших зданий, освещенных голубым светом двух полных лун, вернулся в сквер за Малым дворцом и сел на скамейку. Просидел довольно долго, снова перебрал все варианты, но так и ни на чем не остановился. Было по-летнему тепло, и он подумал, не поспать ли на скамейке. Первый бродяга Бакны? Бродяг в Бакне ему видеть не доводилось, может, они прятались по заброшенным домам и подвалам? Когда он уже мысленно примеривался к жесткому ложу, послышался негромкий голос:

— Дан? Что ты тут делаешь? — Маран стоял рядом со скамейкой, словно материализовался из воздуха, Дан не видел и не слышал, как он подошел. — Я уже стал волноваться, думал, ты угробился где-нибудь на повороте.

— Боялся, что придется держать за меня ответ? — усмехнулся Дан.

— Дурак ты, — сказал Маран холодно.

Дан смутился.

— Извини.

— И чего ты тут сидишь?

Дан на секунду замялся…

— Откровенно говоря, я поднимался наверх. Вошел, услышал голоса и…

Маран пытливо взглянул на него, но ничего не сказал, а молча сел рядом.

Пока Дан лихорадочно прикидывал, стоит ли признаваться, что он подслушал часть разговора, из-за обступавших посыпанную песком дорожку кустов каоры вышла и остановилась перед ними невысокая — Дан только теперь увидел, что рост у нее ниже среднего, тоненькая женщина. В руках у нее было несколько сплошь усыпанных белыми бутончиками веток, наверно, только что отломанных, потому она и отстала, понял Дан и особо отметил тот факт, что Маран собиранием цветов заняться не соизволил, из принципа, что ли…

— Лана, это Дан. Мой друг, — сказал Маран, не двигаясь. — Дан, это Лана.

Дан встал и поклонился, правда, он не знал, следует ли это делать, он обнаружил, что его впервые здесь официально знакомят с женщиной. Наверно, не следует? Маран тоже поднялся и смотрел на него с веселой улыбкой.

— Ну что ж, Дан. Я провожу Лану, а ты иди спать.

— Зачем? — запротестовал Дан. — Не надо, я не хочу спать. И потом, я могу переночевать где-нибудь…

— Иди, иди.

Дан хотел было дождаться Марана, но четырехчасовое пребывание за рулем тяжелой в управлении для избалованного совершенной техникой землянина машины, видимо, выцедило из него все силы, он вымылся и лег, решив ждать лежа, и тут же уснул с ощущением недосказанности.

С тем же ощущением он проснулся утром, сунулся к Марану и, обнаружив того еще в постели, правда, не сибаритствовавшего, а сосредоточенно читавшего какой-то толстый том, выпалил:

— Извини, но я вчера подслушал часть вашего разговора. Стыдно, конечно, но подслушал. Сам не знаю, что на меня нашло. Каюсь.

Маран отложил свой фолиант.

— Какую часть? — поинтересовался он спокойно.

— Боюсь, что немалую.

Маран, неопределенно хмыкнув, снова взялся за книгу.

— А знаешь, она красивая, — неожиданно для себя сказал Дан после долгой паузы.

— Кто? — рассеянно спросил Маран.

— Она, Лана.

— А… Да, пожалуй.

— И это все, что ты можешь сказать?

Маран снова оторвался от книги.

— А что, Дан, у вас на Земле принято широко обсуждать всякие женские достоинства?

— Я не об этом, — оскорбился Дан.

— О чем же?

— Странный ты человек, Маран. Неужели тебе не приятно быть любимым красивой женщиной?

Маран захлопнул тяжелый том и запустил им в стену.

— Ну и дребедень! Ни одного разумного суждения! Наша наука так же страдает галлюцинациями, как и политика… Как ты сказал? Быть. Любимым. Красивой. Женщиной, — раздельно, словно пробуя слова на вкус, проговорил он, повернулся на бок и уставился на Дана. — Спорим, когда ты с подобным самодовольным выражением лица думаешь о любви красивой женщины, в роли этой женщины ты видишь Нику. Так?

— Конечно.

— А ты представь, что тебя любит другая красивая женщина. Посторонняя.

— Но у меня есть Ника. А у тебя ведь никого нет.

— Ну и что?

— Как «ну и что»? Ты человек свободный, почему бы тебе не позволить себя любить?

— Видишь ли, Дан, любовь женщины налагает обязательства.

— Какие обязательства? — удивился Дан. — Разве ты за ней ухаживал? Уговаривал, обольщал?

Маран проницательно взглянул на него.

— Ты так не думаешь.

— Почему?.. Вообще-то верно, не думаю. Но навязывать себя… тоже, знаешь…

— Хочешь, расскажу тебе одну историю? — предложил Маран. — Или тебе надоели наши истории? Нет? Это было в древнейшие времена. На территории Бакнии существовало несколько первобытных государств, и крупнейшее из них — по преданию, именно от его народа пошли бакны, как таковые, исповедовало настоящий культ… мужской силы, что ли? Мужчинам там полагалось иметь массу всяческих типично мужских достоинств, действовал кодекс чести, доблести, прямоты в речах и делах и еще бог весть чего. Позднее, когда сложилось кевзэ… помнишь, я тебе говорил насчет древнебакнианской системы физических упражнений?.. туда вошло это понимание мужского начала, потому-то Изий кевзэ и запретил, его не устраивал кодекс, согласно которому предательство, например, или доносительство считались преступлениями против чести… И вот наряду с прочим… Как бы это? В общем, если какой-либо женщине взбредало в голову полюбить или просто пожелать какого угодно мужчину, тот обязан был удовлетворить ее желание, иначе подвергался публичному осмеянию.