Чужой цвет

Ан-Мари осторожно высвободила руку.

— Вы собираетесь меня шантажировать?

— Да!.. Вы ловко надеваете на меня ярмо подлеца. Разумеется… воспользоваться обстоятельствами… принудить… заставить… Скажите, может быть, вам просто доставляет удовольствие унижать окружающих?

— А вы не думаете, что это один из способов самозащиты? — нашлась Ан-Мари.

Лякург беспомощно развел руками.

Только Ан-Мари прикоснулась к двери подъезда, как ее окликнули.

— Эй — прозвучал сзади тоненький голосок.

В нескольких шагах от нее стоял парнишка с огромной кепкой, надвинутой на самые глаза.

— Ты живешь на двенадцатом этаже? — поинтересовался он.

— Да, — Ан-Мари удивленно посмотрела на мальчишку. — Я — Ан-Мари.

— Обманываешь? — кепка медленно съехала на затылок.

— А зачем? — спросила Ан-Мари.

Парнишка привстал на цыпочки и с подозрением заглянул ей в глаза.

— А кто из полицейской машины выходил?

— Я, — созналась Ан-Мари, — один знакомый подвез.

— Наши в таких машинах не ездят, — нравоучительно произнес мальчик.

— Ты от Барбары? — догадалась Ан-Мари.

Какая-то тень сомнения все еще блуждала по румяному личику, и наконец юный посланец решился.

— Она ждет тебя во второй день недели. Место прежнее. 9 часов.

— Спасибо, — Ан-Мари улыбнулась. — Буду.

— Смотри, не опаздывай, — строго предупредил парнишка, и Ан-Мари не удержалась от веселого смешка.

Посланец нахмурился и, с достоинством наклонив голову, поспешил прочь.

«Обо мне помнят, — подумала Ан-Мари. — Меня ждут. Я нужна для борьбы — что еще требуется человеку?»

4. ПОТЕРИ И ОБРЕТЕНИЯ

Во вторник Ан-Мари никак не могла дождаться окончания рабочего дня. Она то и дело посматривала на квадратный циферблат контрольных часов, висящих над входом в отдел. Краузе недовольно хмурился, а Карина ехидно иронизировала;

— Ягодка начинает созревать. Куда торопиться одинокой девушке после службы?..

Ан-Мари молчала, в который раз укоряя себя за несдержанность. Уж очень хотелось поскорее увидеть Барбару.

Вечером заметно похолодало. Прохожие зябко кутались в однотонные плащи и куртки, не задерживаясь возле витрин магазинов и зазывающих вывесок ночных клубов.

Ан-Мари пришла к знакомому месту на 15 минут раньше назначенного времени. Следовало незаметно потратить эти лишние минуты. Ан-Мари спустилась по лестнице в маленький подвальчик, где за десятком столиков сидели, тихо переговариваясь, посетители. Она присела за самый ближний к выходу, рядом с мужчиной, безжизненно склонившим голову над пустой тарелкой. На освещенном пятачке в глубине подвальчика резвились жонглеры-акробаты. Невидимый пианист наигрывал печальную мелодию.

Мужчина поднял голову и непонимающе уставился на Ан-Мари.

— Ты?.. Пришла?.. Но я тебя не звал! Ты не можешь…

Его блеклое, обтянутое сморщенной кожей лицо со вздутыми синими подглазниками вызывало жалость и отвращение.

— Зачем ты здесь? Мне и так тошно…

Он отклонился назад, разглядывая Ан-Мари.

— Но ты здорово изменилась! Тебя все-таки выпустили?..

Ан-Мари попыталась встать. Ее явно принимали за другую.

— Сиди, — попросил мужчина. — Презирай, но сиди.

Он всхлипнул и судорожным движением провел рукой по щеке.

— Щетина. Я стал редко бриться… Но я не мог не сообщить! Такой важный факт! Государственный интерес! Апостолы…

Мужчина поперхнулся и прижал ладони к вискам.

— Они приехали и почти сразу же все нашли. А если бы сообщил кто-то другой? Ты только представь: с кем бы остались тогда наши крохи? Ты не подумала о них! Ты жаждала справедливости! Ты… А я не мог! Обязанность патриота! Долг!

Он наклонился к Ан-Мари и зашептал.

— Или страх. Самый обыкновенный страх. Ты никогда не знала, что такое настоящий страх, как он умеет обволакивать сердце, как проникает в самые укромные уголки тела, как жжет и режет тебя на части. Ты была другой… гордой. А я маленький и слабый, я боюсь, и мне страшно. Мне очень страшно!

Мужчина затрясся, заплакал и бессильно опустил голову на тарелку. Ан-Мари вскочила и выбежала из подвальчика. На противоположной стороне красные огоньки «Ганвея» излучали привычный свет. Оставалось только перейти улицу.

И как раз в это мгновение створы «Ганвея» распахнулись и из клуба вышли двое широкоплечих парней в длиннополых серых плащах. По зеленоватому отсвету их туфель Ан-Мари поняла, что видит офицеров Службы Спокойствия. Один встал у самого выхода, другой, отойдя в сторону, лениво разглядывал прохожих. Следом за ними появилась Барбара. Вытянутая, точно струна, фигура, спрятанные в карманах плаща руки, бледное бескровное лицо. Ее невидящий бессмысленный взгляд скользнул по Ан-Мари и ушел в темное мрачное небо. Ан-Мари прислонилась к стене и до боли прикусила губы.

Грохоча сиреной, к клубу подъехал пневмовагон. Его задняя дверца широко распахнулась, и из нее вышли строевики. Они выстроились в шеренгу, ожидая команды. Один из офицеров что-то крикнул и взмахнул рукой. Строевики схватили Барбару, подняли ее, швырнули в чрево вагона и кричаще-свистящей гурьбой полезли следом. Дверца тяжело клацкнула, и пневмовагон зигзагами покатил по улице.

Офицеры пересекли дорогу и прошли рядом с Ан-Мари.

— Уж очень грубы эти строевики, — донеслось до нее.

— Звери! — сплюнул другой.

— А как они начинали? Как смешно и нелепо выглядели их митинги в Приморском парке…

Ан-Мари осталась стоять у стены. Сильный озноб терзал ее хрупкое тело, иногда ей казалось, что это апрельский град молотит по ее обнаженным плечам и спине. Словно не Барбара, а она оказалась в лапах строевиков.

«Кто же они — строевики? — лихорадочно думала Ан-Мари. — Яростные, ненавидящие, жестокие до умопомрачения?.. Какой страшной силе удалось собрать все самое худшее, что есть в человеке, и выплеснуть наружу? Мерзкие сволочи!»

Пальцы невольно сжались в маленькие, но твердые кулачки.

«Синие рубашки всегда ходят группами, их не увидишь вдвоем или поодиночке. Когда заканчиваются марши и акции, они переодеваются в самую незаметную одежду и скрываются в толпе. Или просто они боятся? Может быть, их собирает под одни знамена не столько дикая ненависть, сколько дикий страх?»

Голова жарила и горела, Ан-Мари с трудом добралась до квартиры. Пришедший по вызову врач определил болезнь 3-й степени и оставил плоские розовые таблетки с едким запахом.

Только через несколько дней Ан-Мари смогла выйти на службу. Теперь она была одна, но в котомке, лежащей в правом углу стенного шкафа, еще оставалось несколько цилиндриков, и они упрямо ждали своего часа.

Очередные воскресные дни девочка с длинным пучком волос на затылке провела в интенсивных прогулках по самым различным районам города. Ей несколько раз удавалось ускользнуть от передвижных патрулей Службы Спокойствия, оставляя неутомимые выдеожучки в труднодоступных местах на всей жилой территории Большого центра.

«Это вам за Барбару! — неслышно шептали потрескавшиеся губы. — Это вам за всех нас!»

Вскоре у Ан-Мари остался только один цилиндрик. Не случайно целую неделю она ездила по окружному маршруту, проверяя подходы к дому на чужой стоянке. Именно там и жили офицеры Службы Спокойствия. После детальной разведки закрепить в парадном одного из подъездов видеожучок не составляло особой сложности.

«Пусть смотрят, — решила Ан-Мари. — У них тоже есть дети».

Обратно она шла пешком. Сумка с рубашкой и брюками была оставлена в мусорном контейнере — больше она ей не понадобится. Одновременно два чувства, облегчения и печали, соседствовали в душе Ан-Мари. Она выполнила свои обязанности, но что дальше?..

Возле афишного столба грелся на солнышке знакомый парнишка.

— Привет! — сказал он из-под кепки. — Торопишься?

— Не очень, — Ан-Мари замерла, ожидая последующих слов.

— Тебя ждут. Вон в том сквере, вторая аллея, третья скамейка справа. — И он невозмутимо посмотрел в противоположную сторону.