Синий олень. Трилогия (СИ)

Та скользнула по свидетельству невидящим взглядом и ничего не выражающим голосом прошептала:

– Уже две недели прошло, а я ничего не знала.

– Тогда надо помянуть, – деловито высморкавшись, заметила Екатерина Марковна, и они вместе с соседкой немедленно засуетились, накрывая небольшой круглый стол, в середине которого, как по мановению волшебной палочки, возникла бутылка водки. Екатерина Марковна принесла стаканы, и соседки сновали между кухней и комнатой, нарезая хлеб, сыр, колбасу, огурчики и раскладывая все это по тарелкам. Наташа участия в хлопотах не принимала – она съежилась на диване и не шевелилась, неподвижно уставившись прямо перед собой.

Сергею пришлось сесть за стол вместе со всеми, но он оказался не одинок в мужском обществе – пришел «Завьялов – 2 звонка», который при ближнем рассмотрении оказался еще более худым и тщедушным. Он принес уснувшего ребенка и, покачивая его на коленях, виновато объяснил:

– Его ж, паразита, сейчас в кровать только положи, так разорется.

– Не говори на ребенка такие слова! – прикрикнула жена.

Лизу помянули, как и водится по русскому обычаю.

– Что ж теперь с Юриком? – подперев щеку рукой, горестно вздыхала раскрасневшаяся Екатерина Марковна. – Сирота он теперь, а ты одна не потянешь – сама еще дите малое. В детдом надо оформлять.

– Какой сирота, какой детдом, я его никому не отдам! – испугалась Наташа и встревожено посмотрела на Сергея: – Я сегодня же за ним поеду!

– Дело ваше, но думаю, пока не стоит. Физически он в порядке, но еще не отошел от шока – каждый день приходит на могилу матери и плачет. Сперва я полагал, что лучше отвезти его в Москву, но он наотрез отказался уезжать. Не волнуйтесь, в том селе живут хорошие люди, они заботятся о нем, как о собственном ребенке, и там он быстрей придет в себя. Я взял у него ваш адрес, чтобы привезти свидетельство о смерти – вам ведь придется оформлять на него пенсию.

– Ведь я же ничего не знала, жила себе, и еще радовалась, что можно кидать вещи, куда попало, а Лизы нет, и она не рассердится. А она‑то, оказывается… – девочка вновь зарыдала. – Почему? Почему же они так? Почему ничего не сообщили?

Сергей беспомощно развел руками:

– Я не знаю, почему никто с вами не связался, не могу сказать, честно. В эти дни я абсолютно не слушал радио и лишь изредка читал газеты трех – или даже пятидневной давности – в том селе нет ни электричества, ни телефона, а единственный их автомобиль ездит в Тбилиси раз в неделю.

Наташа заплакала в голос.

– Давайте, выпьем, – поспешно сказала «Завьялова – два звонка», поднимая стопку. – Хорошая была женщина Лиза, всегда помогала, когда попросишь. Пусть земля ей будет пухом.

– Так это село, значит, в Грузии, раз Тбилиси? – одним глотком опорожнив свой стакан, спросил ее муж, одной рукой придерживая сынишку, а другой кладя огурец на бутерброд с колбасой, и в голосе его послышалась скромная гордость своим знанием географии.

– А ребенок? – нетерпеливо перебила его жена. – Что с тем грудным ребенком?

– Это Дагестан, но до Махачкалы добираться сложнее, до Тбилиси ближе, – пояснил Сергей, решив ответить всем сразу. – Я вообще не могу понять, как наш автобус туда заехал. Что касается ребенка, то с ним все в порядке, он вообще не пострадал. Одна из женщин кормит его своим молоком, он пока тоже остался в селении – куда его, грудного, тащить. Кажется, у его матери есть сестра – ей должны сообщить. Мужчина и женщина, которые спаслись вместе со мной, – Прокоп и Ирина – поедут в санаторий за своими вещами и все выяснят, а потом мне напишут.

Он видел, что девочка Наташа, слушая его, перестала плакать, и поэтому старался говорить много и обстоятельно, хотя после водки язык у него слегка заплетался.

– Так вы даже в санатории не были? – удивилась практичная Екатерина Марковна. – У вас там разве никаких вещей не осталось?

Сергей искоса взглянул Наташу и вновь начал объяснять:

– Прокоп с Ириной попросят отправить мои вещи ко мне в Ленинград. Если честно, мне тяжело было бы вновь там оказаться, да и что мне там делать? Спокойно продолжить отдых после всего я уже не смогу. К тому же, хотелось поскорее успокоить родных, хотя, как я теперь понимаю, им тоже никто ни о чем не сообщил. Короче, меня отвезли в Тбилиси и посадили на самолет до Москвы, а отсюда я уеду в Ленинград поездом.

– Спасибо, что обо всем сообщили, – тихо сказала Наташа. – Мне только неловко, что вы из‑за меня задержались, я понимаю, в каком вы сейчас состоянии.

– Ничего страшного, у меня есть еще одно дело в Москве, хотя я еще не решил, буду ли его вообще делать.

– А… что за дело?

– Хотел повидать мать.

То ли водка так подействовала на Сергея, то ли просто возникло непреодолимое желание выговориться, но он вдруг неизвестно почему начал рассказывать этим совершенно незнакомым людям о своем отце, о матери, а потом даже вытащил из кармана брюк и продемонстрировал собеседникам измятое письмо Клавдии Муромцевой. Потом вновь помянули Лизу, Наташа от водки сильно закашлялась, и, отойдя, вдруг печально сказала:

– Мне сегодня на экзамен надо было с утра. Ладно, пусть выгоняют.

– Из‑за одного экзамена не выгонят, – возразил Сергей.

– У нас очень строго. Да ладно, мне теперь все равно нужно будет из медицинского уходить и идти работать – кто же будет Юрку кормить.

– Глупости, сейчас мы с вами поедем к декану медицинского института, и я все ему объясню. Вы в каком – в первом «меде» или во втором?

– В первом. Но у нас декан строгий, он даже не разговаривает – сразу приказ.

– Как это «не разговаривает»? Я кандидат наук, имею публикации, мое имя известно в научных кругах. Брат у меня профессор. Могу даже позвонить ему в Ленинград, чтобы он оттуда все уладил – у него в первом медицинском есть знакомые.

Раскрасневшийся Сергей поднялся с воинственным видом, сам не понимая, отчего так расхорохорился и к чему приплел публикации, кандидата наук и брата‑профессора. Соседи Наташи воззрились на него с огромным уважением, но сама она покачала головой:

– Спасибо, не надо никому звонить, – и снова разрыдалась.

– Звонить, может, и не надо, а поехать – пусть поедет, такие вопросы с начальством на месте решают, – возразила ей Екатерина Марковна. – Раз ученый человек, то пусть поговорит. Только я вам обоим листочков дам пожевать, чтобы водкой не пахло.

По дороге в институт Сергей немного протрезвел и разговаривал с деканом уже без прежней лихости. Упомянул, правда, робко свою фамилию, но его собеседник лишь вежливо кивнул, и сразу стало очевидно, что ни одну из статей подающего надежды ученого‑микробиолога С. Э. Муромцева ему читать не приходилось. Однако человеком он оказался отзывчивым и задумчиво сказал:

– Надо будет мне позвонить в профком насчет материальной помощи. Хотя, конечно, профорг начнет возмущаться, и могут возникнуть осложнения – у нас есть еще несколько ребят из остронуждающихся семей, а Лузгиной этой зимой, как сироте, уже выделяли матпомощь и талоны на питание. Но случай, конечно же, исключительный.

– Дело не в матпомощи, Наталья Лузгина боится, что ее отчислят из‑за пропущенного сегодня экзамена.

– Да кто же станет ее отчислять? – изумился декан. – Девочка хорошая, зачеты у нее все проставлены, два экзамена уже сдала досрочно, этот последний. Мы ей его перенесем на конец сессии – пусть немного оправится.

Сергей вышел к ожидавшей его за дверью деканата Наташе. Ее обступили подруги, но при виде него сразу же замолчали и почтительно расступились. Несколько пар девичьих глаз дружно уставились на красивого и элегантного молодого мужчину, и во взглядах их читался неприкрытый восторг.

– Я все уладил, – сказал он Наташе, беря ее под руку. – Пойдемте – я возьму такси и отвезу вас домой.