Синий олень. Трилогия (СИ)

– Сережка? Чего ты в такую рань? И почему ты в Москве?

– Вы получили мою телеграмму из Тбилиси? – ответил Сергей вопросом на вопрос.

– Да, конечно, спасибо. Я рад, что ты взрослеешь и начал понимать – наши женщины с ума сходят, когда тебя нет дома.

– Петька, тебе что, больше сказать нечего, чем сейчас меня воспитывать?

Петр Эрнестович поразился той горечи, что прозвучала в словах младшего брата.

– Сережка, что с тобой, парень? Как ты себя чувствуешь? Кстати, мы очень рады были узнать, что у тебя все в порядке, но разве в Нафталане или Евлахе нет телеграфа? Зачем тебе было ездить в Тбилиси? Кстати, Ада проснулась и рвет у меня из рук трубку.

Сестра затараторила, не оставляя ему времени на ответ:

– Малыш, ты в Москве? Что ты там делаешь? Когда приезжаешь?

– У меня тут есть одно дело, я…

– Время вашего разговора заканчивается, – объявила телефонистка, но Ада Эрнестовна продолжала возмущаться:

– Почему ты никогда ничего не сообщаешь о своих планах, Сережа, мы вечно должны гадать – где ты, как…

Разговор прервали, и Сергей вновь вышел на привокзальную площадь, испытывая странное чувство недоумения, хотя сам себе не мог объяснить его причину. Рука его извлекла из кармана смятый листок в клетку – адрес и телефон, написанные неровным мальчишеским почерком. Ему нужно было взять такси и поехать по указанному адресу. Потом подняться на третий этаж, позвонить в дверь квартиры номер семнадцать и сказать девочке Наташе… То, что нужно было сказать, Сергей неоднократно репетировал про себя – в самолете, которым летел из Тбилиси в Москву, и в такси всю дорогу от Внукова до Ленинградского вокзала…

– Вам кого? – неприязненно спросила женщина средних лет, выглядывая, но не снимая дверную цепочку. Сквозь приоткрывшуюся щель видно было, что лицо у нее заспанное, а волосы имеют черно‑рыжий цвет, как бывает, если сильно поседевшие брюнетки закрашивают седину хной и по каким‑то причинам не кладут сверху басму.

– Мне… Наташу, если можно, но… – Сергею было известно, что погибшая Лиза, Юра и Наташа не имели родственников и жили одни, но эта дама никак не могла быть восемнадцатилетней Наташей, поэтому он смешался: – Простите, я, может быть, не туда попал?

– К Лузгиным три звонка, – еще более неприязненно сообщила черно‑рыжая, явно собираясь захлопнуть дверь перед его носом. – Читать надо, для кого написано? – и ткнула пальцем в табличку с наполовину стертой надписью «К Русановой – 1 звонок, к Завьяловым – 2 звонка, к Лузгинам – 3 звонка».

Сергей вовремя сообразил, что Лузгины просто‑напросто живут в коммуналке, и успел всунуть ногу между косяком и дверью, сокрушенно сказав при этом женщине:

– Простите, я просто не знал, извините, ради бога, я вас, наверное, разбудил! Поверьте, мне крайне неловко! Очень нужно повидать Наташу, но не хотелось бы опять трезвонить и беспокоить людей. Может быть, вы все‑таки меня впустите, если вам не трудно? Она дома?

Женщина что‑то невнятно пробурчала и сняла цепочку.

– Вот ихние две комнаты, – сказала она и, постучав кулаком в одну из дверей, зычно прокричала: – Наталья, к тебе пришли! И опять у тебя свет всю ночь горит!

Ей никто не ответил, но дверь напротив лузгинской приоткрылась, и молодая женщина в папильотках, высунув голову, зашипела:

– Не орите, Екатерина Марковна, ребенок всю ночь не спал, только заснул!

Следом за ней выглянул тощий парень с длинной шеей, и Сергей догадался, что это «Завьяловы – 2 звонка». Екатерина Марковна воинственно подбоченилась:

– А чего это я молчать должна? Вы по ночам в ванной моетесь и постоянно не выключаете, Наталья с экзаменами до утра сидит, а платим за свет все поровну. Разве неправильно я говорю? – она повернулась к Сергею. – Вот вы, молодой человек, скажите.

«Завьяловы – 2 звонка» замолчали, изумленно уставившись на гостя – они только сейчас его заметили. Наташа, открыв наконец дверь, встала на пороге, прижимая к груди толстую книгу и хлопая сонными глазами. Халатик ее был измят, волосы взъерошены, одна нога без тапка. Лицом она очень походила на сестру, но ростом казалась повыше – возможно из‑за худобы. Они с Сергеем смотрели друг на друга, и на щеках ее медленно загорался румянец.

– Вы… ко мне?

Он беспомощно оглянулся на соседей, на лицах которых теперь читалось живейшее любопытство. Они поняли и начали тактично отходить в свои комнаты. Что ж, в этой квартире шла нормальная человеческая жизнь, хотя совсем недавно погибла молодая красивая женщина, живущая в одной из комнат. Но даже на лице ее сестры не видно было слез – девочку, очевидно, больше интересовал предстоящий экзамен, к которому она готовилась всю ночь. От охватившей его горечи голос Сергея прозвучал почти грубо:

– Можно мне к вам войти? Я по поводу Юры, он меня просил кое‑что передать.

Прислонившись к косяку, Наташа широко распахнула глаза:

– Юра? А где он, что с ним?

– С ним все в порядке, он у хороших людей.

У нее дрогнули губы, и впервые в жизни Сергей увидел, как резко может побледнеть человек.

– Что с Лизой? Лиза… жива? – она, как слепая, качнулась и протянула вперед руки.

Ей никто ни о чем не сообщил! И другим, очевидно, тоже – в один миг к Сергею пришло исчерпывающее объяснение той безмятежности, с какой брат и сестра разговаривали с ним по телефону, а заспанная девочка Наташа готовилась к экзамену. Они просто ничего не знали – ни об аварии, ни о гибели людей, среди которых была Лиза, и только чудом не оказался он, Сергей Муромцев. Видно Наташа прочла на его лице ответ на свой вопрос, потому что она вдруг пронзительно закричала и начала сползать вниз по стене.

Сергей успел подхватить ее на руки, а скрывшиеся уже в своих комнатах соседи вновь выскочили в коридор. За стеной заплакал разбуженный криком Наташи ребенок.

– Наталья, что такое, Наталья! Очнись! – Екатерина Марковна трясла девочку.

– Лиза, – проговорила та бескровными губами, – он говорит, что Лиза…

Вторая соседка ахнула, закрыв рот руками, а Екатерина Марковна строго спросила у Сергея:

– Что с Лизой?

– Погибла в аварии, – угрюмо ответил он.

– Что ж вы ей так сразу, осторожно надо было, эх!

Она больше ничего не сказала. Соседки помогли ему отнести Наташу в комнату и попытались уложить на диван, но она уже пришла в себя и, спустив ноги на пол, вцепилась в руку Сергея и начала плакать:

– Нет, не уходите! Когда ее привезут в Москву?

– Ее уже похоронили.

– Но как же это так – похоронили без меня? Как все это случилось, вы знаете?

– Я сам был в этом автобусе – чудом уцелел, как и Юра. Спаслось нас всего пять человек, из них один грудной ребенок.

Женщины ахнули, «Завьялова – два звонка» подставила ему стул:

– Да вы садитесь, садитесь.

Сергей, внезапно вновь почувствовавший головокружение, с облегчением опустился на мягкое сидение и вкратце изложил главное плачущей девочке, не выпускавшей его руку. Страшных подробностей он старался избегать, а под конец сказал:

– Я полагал, вас обо всем известили из санатория, привез свидетельство о смерти – мне выдали его в том селе, где похоронена Лиза. Вот, возьмите.

Наташа в ужасе дернулась, увидев в его руке страшный листок.

– Ох ты, боже ж мой, как же так‑то! – Екатерина Марковна осторожно взяла страшную бумажку, но читать не стала, а заплакала и закачала черно‑рыжей головой, вытирая слезы и горестно причитая: – Такая ведь девочка была хорошая! Потому, видно, отец с матерью и не захотели ее от себя отпускать – сами ушли, и ее забрали.

– Перестаньте, Екатерина Марковна, – сердито сказала «Завьялова – 2 звонка» и, взяв у нее из рук свидетельство, внимательно прочитала его, но тоже не выдержала – всхлипнула и обняла Наташу: – Наташенька, хорошая моя, да как же так!