Умирающий изнутри

Я также мог и иногда еще могу предвидеть намерения, как например, послать короткий правый в челюсть. Я по-разному узнаю такие вещи. Я могу уловить внутреннее словесное утверждение — сейчас дам ему в челюсть — или, если в этот день сила работает на более глубоком уровне, я могу просто поймать серию бессловесных приказов мускулам, которая опережает на долю секунды процесс поднятия правой руки для удара. Назовем это языком тела или телепатическими волнами.

Иногда я могу выйти на самый глубокий уровень разума — там живет душа.

Где сознательную ложь омывает пена непостижимого бессознательного феномена. Здесь кроются надежды, страхи, предположения, страсти, воспоминания, философские позиции, моральные установки, голод, печали, целая куча событий и отношений, которая создает личность. Обычно до меня доходят лишь обрывки даже при очень хорошем мысленном контакте: я не могу уловить некоторую информацию об окраске души. Но иногда — а теперь уж едва ли — я забрасывал крючок в подлинные глубины, охватывая всю личность. Это просто блаженство. Такой контакт электризует. Конечно, это совокупление с чувством вины, ибо в этом проявляется мой вуайеризм: насколько может подглядеть человек? Душа говорит на всеобщем языке. Когда я, скажем, смотрю в разум миссис Эсперанцы Домингес и нахожу там нечто испанское, я действительно не знаю, что она думает, так как я не очень понимаю по-испански. Но если бы я заглянул в глубины ее души, я бы понял все, что уловил. Мозг, разум может думать по-испански, по-баскски, по-венгерски или фински, но душа думает на безъязыковом языке, доступном каждому.

Но это не имеет значения. Все эти возможности ушли от меня теперь.

4

Пол Ф. Бруно

Комп. Лит.18, проф. Шмиц 15 октября 1976 Романы Кафки В мире ночных кошмаров «Процесса» и «Замка» лишь одно является определенным: то, что центральный персонаж романов, известный под инициалами «К.», обречен на неудовлетворенность. Все остальное подобно снам: комнаты разрастаются в особняки, таинственные тюремщики пожирают свой завтрак, человек, зовущийся Сордини, на самом деле оказывается Сортини. Центральный факт определен, хотя К. провалит свою попытку достигнуть милости.

Два этих романа развивают одну и ту же тему и имеют приблизительно ту же структуру. В обоих романах К. ищет милости и приходит к окончательному пониманию, что ее скрывают от него. («Замок» не окончен, но его заключение можно легко предугадать.) Кафка различными способами усложняет ситуации, в которые вовлекает своих героев: в «Процессе» Йозеф К. остается пассивным, пока не включается в действие неожиданным появлением двух тюремщиков; в «Замке» К. с самого начала показан как активный персонаж, пытающийся сам достичь таинственного Замка. Поняв, что на деле он вызван Замком, действие придумал не он сам, К. в результате становится таким же пассивным, как Йозеф К. Различие в том, что «Процесс» открывается в более ранний период повествования, в самом раннем возможном пункте. «Замок» приближен к древнему правилу начинать с середины, когда К. уже позвали и он пытается найти Замок.

В обеих книгах стремительная завязка. Йозефа К. арестовывают в самом первом предложении «Процесса», а К. прибывает к предполагаемой последней остановке перед Замком на первой странице романа. И уже отсюда начинается борьба обоих К. (в «Замке» — просто достичь вершины горы, в «Процессе» надо сначала понять природу свой вины, а затем, отчаявшись, добиться оправдания без понимания). На деле оба романа следуют далее намеченных целей. «Процесс» достигает вершины в великолепной сцене в Соборе, вероятно, самой жуткой отдельной сцене в произведениях Кафки вообще, в которой К. осознает, что он виновен и не может быть оправдан. Следующая глава, описывающая наказание, не что иное, как разочаровывающий придаток повествования. «Замку», менее законченному, чем «Процесс», явно не хватает аналога сцены в Соборе (может быть Кафка не смог повторить ее?) и посему в художественном плане менее выразителен, чем более короткий, более напряженный и тщательно выстроенный «Процесс».

Несмотря на кажущуюся безыскусность, оба романа состоят из трех частей, что свойственно романам трагедийного жанра, определенного критиком Кеннстом Берном, как «цель, страсть, восприятие». «Процесс» более успешно следует этой схеме, чем незавершенный «Замок». В «Процессе» цель добиться оправдания — показана как через мучительные страсти, так и через конец героя, где Йозеф К. меняет свое вызывающее и самоуверенное отношение ко всему боязливым и робким образом мыслей и готов капитулировать под давлением Процесса к заключительному моменту произведения.

Человек, ведущий его к кульминационной сцене, классический персонаж Кафки — таинственный «итальянец, который впервые прибыл в город и имеющий влиятельные связи, делающие его важной фигурой для банка». Тема, идущая сквозь все работы Кафки, — невозможность человеческого общения, повторяется и здесь: хотя Йозеф К. половину ночи изучает итальянский, готовясь к предстоящему визиту, и в результате полусонный встречает посетителя. Тот говорит на незнакомом южном диалекте, который Йозеф понять не может. Затем — великолепная комическая ситуация: иностранец переходит на французский, но все равно его трудно понять, а читать с губ Йозефу мешают густые пышные усы итальянца.

Когда Йозеф К. вступает в Собор, который его просили показать итальянцу, напряжение возрастает. Йозеф бредет по пустому, темному и холодному зданию, освещенному лишь отдаленным мерцанием свечей, а в это время снаружи стремительно наступает ночь. Затем он слышит зов священника, и тот рассказывает ему аллегорию о страже врат. И только когда рассказ окончен, мы осознаем, что совсем не поняли его. На самом деле он кажется далеко не таким, как простая сказка, он сложен и труден. Йозеф и священник долго обсуждают рассказ, как обсуждают Талмуд ученики раввина. Медленно мы начинаем улавливать смысл, и видим вместе с Йозефом, что свет, струящийся из дверей к Закону, станет для него видимым слишком поздно.

Таким образом структура романа ясна. Йозеф получил окончательное подтверждение, что помилование невозможно. Его вина установлена и он не получит милости. Допрос окончен. Последний элемент трагедийного жанра восприятие, которое завершает страсти, — достигнут.

Известно, что Кафка планировал в последующих главах описать процесс над Йозефом и закончить повествование наказанием. Биограф Кафки Мак Брод говорит, что книгу можно было продолжать бесконечно. Это действительно так. Характеру вины Йозефа К. присуще то, что он никогда не сможет предстать перед Высшим судом, как и другой «К.», скитающийся в поисках замка, но так и не в состоянии достичь его. Но все же роман заканчивается сценой в Соборе. Все остальное, что намеревался написать Кафка, не добавляет ничего существенного к самосознанию Йозефа. Сцена в Соборе показывает нам то, что мы знали с первой страницы, — помилования не будет.

Действие заканчивается этим ощущением.

«Замок» — более длинная и тщательно построенная книга, но ей не хватает мощи «Процесса». Это блуждание. Страсти К. менее определены и он менее постоянный персонаж и не такой интересный, как герой «Процесса». Тогда как в более ранней книге герой обретает активность, как только осознает опасность, в «Замке» он быстро становится жертвой бюрократии из-за своей пассивности. Характер героя «Процесса» меняется от пассивного к активному и обратно к пассивному после сцены в Соборе. В «Замке» К. не подвергается таким явным переменам. В завязке романа он — активная личность, но вскоре теряется в кошмарном лабиринте деревушки поблизости от Замка и все глубже и глубже погружается в деградацию. В то время как Йозеф К. почти героический образ, К. из «Замка» едва ли патетический. Две книги являют собой разные попытки пересказать одну историю о свободном человеке, внезапно вовлеченном в ситуацию, из которой нет спасения, и человек этот после безрезультатных попыток добиться милости, которая освободит его от его предначертания, погибает. Романы живут и сегодня. Прочно выстроенный под постоянным контролем автора «Процесс» имеет более высокую художественную ценность. «Замок», или, вернее, тот его фрагмент, который мы имеем, потенциально великий роман. Все, что было в «Процессе», должно в большей или меньшей степени повториться и в Замке. Но чувствуется, что Кафка прекратил работу над «Замком», ибо увидел недостаток выразительных средств, чтобы закончить его. Он не совладал с миром «Замка», с его сельской жизнью с такой уверенностью, с какой он построил городской мир «Процесса». В «Замке» не хватает и остроты: нас не может глубоко тронуть гибель К., потому что она не очевидна, а Йозеф К. сражается с более осязаемой силой, и до самого конца у нас остается иллюзия, что победа для него возможна. Стиль «Замка» более тяжеловесный. Он содрогается под собственной тяжестью, как симфония Малера. Интересно, как собирался Кафка закончить «Замок»? Возможно, он вообще не имел намерения завершать роман, а хотел оставить К. бродить по все расширявшемуся кругу, никогда не придя к трагическому ощущению, что он не сможет добраться до Замка. Возможно, в этом заключается причина сравнительной бесформенности этой поздней работы: открытие Кафкой подлинной трагедии К., его архетипа герой-жертва, лежит не в окончательном восприятии невозможности получить милости, а в том, что он никогда не достигнет даже этого окончательного восприятия. Здесь мы видим трагедийный жанр, найденный в литературе, близко подошедший к временному человеческому состоянию — состоянию ненавистному для Кафки. Йозеф К., который в действительности достигает какой-то формы милости, таким образом принимает подлинный трагический образ. К., который просто опускается все ниже и ниже, может символизировать для Кафки временную индивидуальность, уничтожаемую общей трагедией времени, что любая личная трагедия для него ничто. К. — патетический образ, а Йозеф К. — трагедийный. Йозеф К. более интересный персонаж, но возможно Кафка более глубоко понимал именно К. И для истории К. вполне возможна незаконченность, чтобы сохранить бесцельность чьей-либо смерти.