Двойники

Глебуардус бегло пролистал дело. В папке содержались подробные описания некоторых эпизодов его собственной жизни, в которых кроме него, да иногда Пимского, никого более и не было. Был, правда, один раз Иван. Кто же в таком случае мог донести? Разве что сам на себя. Видеосъемка? Скрытая камера? Какое там… Мы пока еще не в двадцатом столетии.

— Занятное чтение, не находите? Могу поспорить, вас весьма интригует метод снятия информации.

— Вы даже не представляете, полковник, что меня сейчас интересует. Могу держать пари, полковник, что шею вам сверну не более чем за пять секунд.

Спокойствие, с которым это было произнесено, не понравилось полковнику.

— Боюсь, здесь с вами, князь, держать пари смертельно. Ибо вы себя в Морскую Войну зарекомендовали, командир батальон-кортежа «Смертный Ужас». Поэтому спешу разъяснить. Сон — вот наш главный козырь в получении информации. Через сон можно совершенно невозбранно наблюдать самые интимные и скрытые события, свершаемые в этом мире. Верьте мне, дюк. Хотя, когда у вас в руках такое досье, не верить мне в высшей степени неразумно.

Глебуардусу показалось, что именно такого ответа и следовало ждать. Опять необычные свойства сна. На этот раз чудеса сновидений показывает полковник жандармерии. Кажется, что весь мир вращается вокруг сна, словно вокруг своей тайны.

— Да нет, как раз разумно. А впрочем, полковник, как у шулера, в рукаве всегда обнаруживается запасная колода.

— Князь, мы с вами уже пересекли ту черту, когда возможно было скрывать и таиться. Теперь всё начистоту. Я не играю краплеными картами и скрывать мне от вас нечего, да и незачем. Перед лицом несомненной и безжалостной угрозы со стороны Измерителей нам никак не сростно играть в кошки-мышки и прочие варварские игры.

— Мило заговорили, полковник. Тогда вот что, пожалуй. Извольте доложить всё, сейчас и без намеков на скрытые резоны.

Полковник произнес внушительную лекцию. Оказалось: Платон боролся с измеряющими, полагая, что геометр, оперирующий наглядными приспособлениями, — ремесленник, а не ученый. Аристотель тоже боролся. Вообще, все древние философы боролись. А быть ученым, не являясь философом, по их мнению, никак не возможно. Это уж потом яд проник в члены организма науки вследствие девальвации философии. И пошло-поехало.

Зачем Измерителям это нужно? Чтоб наука, исходя из измерительных предпосылок, когда-нибудь открыла способ проникновения мира-времени Измерителей в наше время-мир, в наши четные кадры ленты времени. И тогда Измерители установят свое владычество повсюду, во всем времени. А мощь их — поболе человеческой. Покуда она сдерживаема самим устроением времени. Но тем не менее они давно научились влиять на наши умы, избранные умы, умы эпохальные. Однако вторгаться телесно в наш мир, мир четных кадров, не могут, пока не могут. Для этого необходимы с нашей стороны некие, никому покуда неизвестные действия, направляемые ими. С этой целью они должны подвести земную научную мысль к некоему роковому открытию и надоумить людей использовать сие открытие. К этому и идет дело. Мы же, антиизмерители, не можем воспрепятствовать их воздействиям на мысли творцов науки, тем более что мы заранее не знаем — кому придет в голову та или иная свежая идея, приближающая то самое роковое открытие. Такие вот пироги с ягодой-морошкой.

Как боремся? Проникаем мыслительно, во сне, в кадры Измерителей и подсматриваем. Во сне настоящих трудностей с четностью временных интервалов нет и не будет. А мы умеем видеть сны, дюк, уж поверьте. Как можно доказать, что Измерители не проникли в мой разум? Есть способ. Довольно неприятная и болезненная процедура. Мы ее проходим каждую неделю. И вам отныне придется. Да, отныне вы один из нас. Вы же понимаете, что просто так вас теперь отпустить мы не имеем права. Иначе Измерителям достанется такой ценный подручный.

И вот теперь вам всё касаемо приват-доцента Пимского должно стать ясным. Пимский когда исчез? Нет, не ночью, а во сне. Только во сне стирается грань четности кадров времени.

— Предположим. Как я понимаю, вы излагаете о проникновении мысли спящего за эту грань. Но субстанция, тело то бишь, как может совершить это?

— А что такое тело, субстанция, как не особое состояние мысли?

«Что-то в эдаком роде я слыхал. Но от кого и при каких обстоятельствах?»

— Поймите, дюк, всё говорит за то, что мерзавцы изобрели-таки способ проникновения в нашу субстанцию. Теперь они могут забирать вещественные объекты отсюда — разумные, могущие спать объекты…

— Не рекомендую так бездушно о моем друге.

— Но сами сюда входить не могут, о чем я вам только что докладывал. И вот представьте себе, что будет, если они похитят отсюда всех нас, антиизмерителей. Катастрофа! Исчезнет последняя надежда человечества избежать вечного рабства!

— Но почему именно Пимского?

— Вы и сами прекрасно сознаете. Потому что спал он весьма необычно, ваш Пимский. Жаль, очень жаль, что мы им заинтересовались столь поздно и так поверхностно. Много тайн унес он с собой. Теперь вы должны со всею остротой понять — насколько вы необходимы нам, человечеству. Вы один знаете такое о Пимском, что никому другому не узнать вовек.

— Увольте. Вы вполне можете обойтись собственными средствами, этим вашим особым родом сна.

— Не можем. В голову к вам залезть мы, увы, не в силах. Прошлое увидеть во сне? Но наши возможности подробного изучения прошлого во сне ограничены. Большими временными интервалами мы можем сновидеть только настоящее.

— Позволю себе отвергнуть ваши предложения. Взамен могу обещать полную конфиденциальность нашей беседы. А что до «измерителей» — так незачем и беспокоиться. Как только они заберутся ко мне в скаллбокс, — дюк постучал пальцем себе по лбу, — вы же немедленно всё и распознаете.

— Нет. Не так всё просто, князь. Во-первых, мы нуждаемся в вас. И нуждаемся как в искреннем нашем соратнике. А во-вторых…

— Достаточно первого — вы, само собой, не отпустите меня.

— Вот видите. Если что — повесим на вас дело «об изощренно-циничном убийстве приват-доцента Пимского». Если благодаря августейшему покровительству вы погасите неминуемый скандал с непредвиденными для вас последствиями, прибегнем к более радикальным мерам.

— Это-то я и хотел от вас услышать. Теперь могу прямо заявить, полковник, что смерти я не боюсь, а равно всякоразных мыслимых телесных мучений. Раз вы во мне так нуждаетесь, предлагаю следующие правила наших отношений. Иных правил, полагаю, предложить не смогу. Так что соглашаться придется вам, милейший. И немедля. Первым делом вам надлежит принести извинения за ваше свинское хамство. И встаньте, полковник. Встаньте, вы разговариваете с наследным дюком, полномочным тайным государственным советником и членом Военной Коллегии!

Полковник дико изменился в лице. Багровое пятно стало расплываться по лицу, от лба к шее. Полковник медленно поднялся из-за стола и…

Сиос — «звучащий» язык гиперборейских манускриптов.

Лист манускрипта гипербореев скорее напоминает картину, написанную талантливым ребенком, — замысловатое переплетение бегущих в разные стороны и снова встречающихся разноцветных линий на белом листе. Линии семи цветов радуги вьются вокруг горизонтальных черных линий, образуя суть, полифоническое звучание написанного. Линии цветов радуги — звучащие линии. В тех местах, где они пересекаются друг с другом, — рождается звук. Один и тот же звук может звучать по-разному в зависимости от того, в каком смысловом слое он читается, с какими и со сколькими линиями в узле пересекается этот цвет. Но и один звук может записываться по-разному, разными узлами — объяснить это еще сложнее.

Письмо гиперборейского манускрипта создается наложением всё новых смысловых слоев — линий, узлов на уже написанные слои. У каждого смыслового слоя свои узлы на общей белой линии. Но один и тот же узел может принадлежать сразу нескольким смысловым слоям, если в нем сходятся линии от узлов разных слоев. И в зависимости от того, в каком смысловом слое читать этот узел — такой звук он и породит, один узел может издавать несколько звуков.