Эликсир жизни

Супрамати находился в отличнейшем расположении духа. Он смеялся и любезно принял известие, что пригласили от его имени нескольких дам и мужчин, принадлежавших к сцене.

– Это все перворазрядные таланты, полубоги искусства и наши интимные друзья, – сказал виконт. – Я надеюсь, дорогой принц, что вы будете довольны, познакомившись с этими известными лицами.

Первыми явились мужчины, и виконт представил Горация Даниэля, драматического артиста, и Рафаэля Пинсона из французской комедии. Первый был человек средних лет, обладавший солидной полнотой и богатой артистически взбитой шевелюрой. Другой, высокий и худой, имел жеманный вид и был нарумянен. Господин Пинсон занимал амплуа первых любовников и всегда был в своей роли.

Оба, видимо, были очарованы знакомством с набобом. Виконт представил их в таких лестных выражениях, что Супрамати должен был почувствовать себя необыкновенно польщенным, что может пожать руку столь выдающимся особам.

В разговоре Даниэль упомянул, что близко знал покойного принца Нарайяну, человека необыкновенно великодушного, просвещенного покровителя искусств и талантов.

Супрамати понял, что он не может, не компрометируя себя, оставаться равнодушным к заслугам «искусства» и «таланта», и решил в душе быть таким же блестящим меценатом, каким был его предшественник.

Немного спустя приехали дамы, которых виконт, очевидно, пригласил для того, чтобы его новый друг мог сделать выбор. Это были Барети из цирка, Пьеретта из Альказара и Камилла Мушерон.

Все три были красивы и задорны. У одной из них, правда, был еврейский тип, и виконт шепнул на ухо Супрамати, что мать прекрасной Пьеретты была турчанка, но что ни одной капли израильской крови не течет в жилах этой «звезды Альказара».

Самая молодая, красивая и смелая из них оказалась девятнадцатилетняя Мушерон, с ослепительным цветом лица и большими голубыми глазами. Мушерон тотчас же села рядом с Супрамати, беззастенчиво выказывая, что она решила овладеть им: страстно глядя на набоба, она обстреливала бешеными и угрожающими взглядами обеих соперниц. Взгляды эти ясно говорили: «Посмейте только оспаривать его у меня – и вы увидите, на что я способна!»

Виконт заметил грозовые тучи, омрачившие горизонт праздника, и как искусный распорядитель пира принял меры, чтобы враждебность эта не перешла в баталию; шампанское не переставало течь рекой. Наэлектризованный разговором собеседников и перекрестным огнем острот, трезвый и сдержанный Супрамати осушал стакан за стаканом, позволяя ухаживать за собой героиням полусвета и забавляясь их соперничеством. Он был уже достаточно пьян, когда отдал наконец пальму первенства Пьеретте, проводив ее домой в собственном экипаже, несмотря на ярость Мушерон.

Само собой понятно, что прекрасная грешница не отпустила его от себя. Они еще раз поужинали вдвоем и впервые в жизни Супрамати предался одному из тех безумных наслаждений, которые до сего времени ему были неизвестны.

На следующее утро, благодаря чудесным свойствам эликсира жизни, Супрамати чувствовал себя свежим и бодрым, будто он спокойно отдыхал, а не провел ночь в оргии. Но душа его тоже отрезвилась и краска стыда выступила на щеках, так как он ясно припомнил, что говорила ему Нара о распущенности мужчин. И она была права, презирая его раньше, чем узнала!

Прошел всего один только день, как он приехал в Париж, а он уже сделал неверность, и притом одну из самых недостойных, так как она была сделана не под влиянием сердечного увлечения, а винных паров. Он изменил жене с развратной и бесстыдной женщиной. Он даже не чувствовал большого удовольствия, присутствуя на оргии, устроенной в его честь: только мелочный триумф его нового положения польстил его самолюбию и возбудил его прежде дисциплинированные чувства.

Однако это чувство стыда мало-помалу перешло в досаду на Нару. Если бы она не отсрочила их окончательного союза на год, он скромно и честно жил бы в Венеции или в каком-нибудь другом месте и, конечно, не бегал бы по кабакам в обществе погибших женщин. Но раз Нара сама захотела этого, то нужно же было ему как-нибудь убивать время. И почему бы ему не покровительствовать «талантам», как это делал Нарайяна? Благодаря Богу, ему нет надобности скаредничать.

Правда, он не имел еще случая оценить таланты людей, с которыми познакомился накануне. Мужчины выказали только грандиозный цинизм и подозрительную нравственность, что же касается женщин, то ему не приходилось еще встречать подобных. Бедный чахоточный доктор не мог поднимать взоры на закулисных звезд и кокоток высшего полета, не имея средств покупать благосклонность жриц наслаждения, которые, как гиены, оспаривают друг у друга богатого и щедрого любовника.

И, действительно, у них все – «искусство», начиная с покрывающих щеки румян и кончая монологами любви, которые они повторяют как новичку, так и опытному кутиле, берущему их для придания себе рельефа человека моды, достаточно богатого, чтобы содержать их.

– О! Эти дамы полусвета очаровательны, – с глубоким вздохом сказал ему вчера виконт. – Но они страшно жадны. На то, что они выманивают, свободно можно содержать три законные семьи: чтобы удовлетворить их вкусы, люди рискуют разориться.

При воспоминании об этой фразе улыбка скользнула по губам Супрамати. Он не рискует разориться ни материально, ни физически; но тем не менее будет с умеренностью развлекаться.

К завтраку приехал виконт с необыкновенно разнообразной программой дня, но Супрамати объявил, что он хочет побывать в соборе Богоматери и осмотреть Луврский музей; впрочем, он согласился вечером поехать в Альказар.

– А затем ужинать с Пьереттой? – спросил виконт с многозначительным взглядом.

– О, нет! Ежедневно наслаждаться обществом мадемуазель Пьеретты было бы слишком скучно.

– Понимаю! Вы еще чувствуете себя утомленным после вчерашнего вечера. Или, может быть, вы сожалеете, что не выбрали Мушерон? Бедняжка так старалась вам понравиться, – со смехом заметил де Лормейль. – Последнее поправимо. Скоро, дорогой друг мой, вы войдете во вкус веселой жизни, полной все новых и новых впечатлений.