Пейзаж с видом на кладбище

К вечеру новое жилище было уже готово. Славка перенес в нору необходимый для существования нехитрый скарб, среди которого обнаружились кое-какие инструменты: топор, молоток, ножовка да пара десятков ржавых гнутых гвоздей разного размера. Осталось немного продуктов: картошка, сухари, начатая пачка чая. Славка укрепил свою землянку бревнами, пол устлал досками от старых кладбищенских лавочек. Перенес и буржуйку – а вдруг и зимовать тут придется? Когда стемнело, развел небольшой костер. Напек в нем картошки, заварил в котелке чай. Не спеша поел свой скудный ужин и уже хотел было ложиться спать, как тишину погоста нарушил настойчивый колокольный звон. Звуки набата радостно-дерзко разрывали безмолвие ночного неба.

«Почему звонят ночью? – изумился Славка. – Может, что-то случилось?» И вдруг вспомнил: сегодня же Пасха! Любка объясняла, что Иисуса Христа распяли какие-то нехорошие люди, вроде как евреи, но Он неожиданно для всех воскрес, «смертью смерть поправ». Славка никак не мог этого понять: ведь когда человек умирает, то он уже никогда не сможет ожить. Но почему же тогда люди с таким благоговением отмечают этот, как они говорят, светлый день? «Значит, всё-таки… – он застыл в секундном замешательстве. – А папа и мама тоже могут вернуться в этот мир? – Славка тряхнул головой. – Или в какой-нибудь другой? Выходит, что смерть – это ненадолго, а потом все воскреснут, – он тяжело вздохнул. – Нет, мне самому никогда не разобраться в этом вопросе».

После обугленной картошки и пустого чая очень хотелось есть. Славка вдруг вспомнил, что на Пасху, после службы в церкви, прихожане щедро подавали нищим не только деньги, но и крашеные яйца, конфеты, ароматные куличи и другую снедь. Он ладонью пригладил непослушные вихры, тряпкой протер башмаки и пошел к храму.

Парень с трудом втиснулся между другими нищими, которых в этот раз было значительно больше, чем в обычные дни. Положил кепку на асфальт и привычно запричитал:

– Подайте, Христа ради, люди добрые, – и тут же осекся, закрутив головой: что-то было не так. Надсадно заныло под сердцем – не хватало Оксаны. Где она и что с ней сейчас? Фуражка быстро наполнялась печеньем, конфетами, крашеными яйцами, деньгами. Празднично одетые прихожане шли в храм семьями, держа за руки детей. Каштановая аллея, ведущая к церкви, по обе стороны была заполнена людьми, которые собирались освятить снедь к празднику. В прохладном апрельском воздухе витало ожидание чего-то необыкновенного и очень важного. Снова торжественно заблаговестили колокола. Двери храма отворились, и показались священники в бело-голубых праздничных одеждах. В руках они держали красные, отливающие золотом хоругви на длинных древках. Следом шли певчие. Между ударами колокола слышались слова молитвы. За певчими непрерывным потоком следовали прихожане. Каждый из них держал в руках зажженную свечку. Славке тоже кто-то сунул в руку свечу. Слегка дул ветерок, и он боялся, прикрывая огонек ладошкой, – а вдруг погаснет? Воск, плавясь, стекал на пальцы, теплый и приятный. Казалось, что Господь видит, как Славка бережет пламя свечи. Благодатный огонь освещал радостные, улыбчивые лица. Пахло травою, абрикосовым цветом, душистой ванилью сдобной выпечки. И еще – воском от свечей. Крестный ход – именно так называлось это богоугодное шествие – трижды обошел храм и вновь приблизился к его главному входу. Один из священников, мерно раскачивая кадилом, зачитал молитву: «Да воскреснет Бог, и расточатся врази его…» Голос его тонул в громком набате, и вдруг он в радости весьма великой прокричал: «Христос воскресе!» Сотни, а может быть, тысячи голосов в едином порыве ответили на его призыв: «Воистину воскресе!» Так продолжалось несколько раз – батюшка вопрошал, а паства громко и радостно уверяла: «Воистину воскресе!». Двери распахнулись, и процессия вошла внутрь храма. Рассовав по карманам подаяние, Славка тоже решил зайти в церковь. Несмотря на то, что в помещении было тесно и душно, находящиеся в нем люди были в приподнятом настроении. Священники вели богослужение, читая тропарь «Христос воскресе из мертвых, смертью смерть поправ и сущим во гробе живот даровал…» и раз за разом истово провозглашая: «Христос воскресе!» У некоторых людей по щекам текли слезы, но это были не слезы печали, а радости необыкновенной. Прихожане снова и снова выкрикивали: «Воистину воскресе!» Славка, не до конца понимая смысл сказанного, повторял эти слова вместе со всеми. Он смотрел на иконы, развешанные на стенах. Лики святых уже не казались такими строгими, как в прошлый раз. Напротив – они вглядывались в Славку доброжелательно и спокойно, словно хотели сказать: «Не горюй, всё у тебя будет хорошо». Славке подумалось, что сейчас не время просить Бога, обратить внимание на его несчастную жизнь. Но все же не удержался и несколько раз прошептал: «Господи, помоги мне, пожалуйста».

Несколько часов службы пролетели незаметно. Праздничное богослужение закончилось. С лучезарными лицами люди выходили из церкви. Многие из них обнимались и целовались, приглашая друг друга в гости. Славке опять стало грустно: лишь ему одному уготовлена печальная участь – возвращаться в холодную кладбищенскую землянку. К нему подошла женщина, которая посоветовала им с Оксаной прийти в церковь.

– Христос воскресе, молодой человек, – она протянула Славке расписное яйцо. – А где же твоя девушка?

Он ничего не ответил и, еще больше сгорбившись, побрел прочь. Одиночество его кричало, как невыносимая боль, и кровоточило, как открытая рана. «Не помог мне Господь, – прошептал Славка, размазывая по щекам слезы. – Не смог или не захотел? – он остановился и задрал голову, вглядываясь в холодную темно-синюю бездну. – А, может, Его и нет вовсе?»

XVIII

– Ну а с этой барышней что делать будем, товарищ лейтенант? – участковый игриво взглянул на представителя комиссии по делам несовершеннолетних – миловидную блондинку.

Та лишь неопределенно пожала плечами, но, вспомнив о своей миссии распределять бомжей-подростков – кого в детдом, кого в рабочее общежитие, – спросила:

– Тебе сколько лет, девушка?

– Семнадцать, – ответила Оксана, потупив взор. – Кажется, – еле слышно добавила она.

– Замуж пора, – участковый перевел взгляд на бюст задержанной. – А ты среди сявок ошиваешься… Ведь, поди, они тебе лицо так разукрасили?

– На всё воля Божья, – Оксана рассматривала изрядно потертые носки своих туфель.

– Верующая что ли? – вздернула выщипанную бровь девушка-лейтенант.

– Все мы под Богом ходим, – буркнула Оксана.

– Вот отправлю тебя под суд за бродяжничество, тогда посмотрим, как ты умничать будешь, – участковый, искоса взглянув на коллегу, хлопнул ладонью по столу.

– А в монастыре поработать не хочешь? – спросила представитель комиссии, листая блокнот. – Матушка Степанида давно просила верующих девушек ей прислать.

– Хочу, – не раздумывая, неожиданно для себя ответила Оксана.

Побеленная известью небольшая кирпичная церковь, вязкий туман на монастырском дворе, несколько двухэтажных зданий из шлакоблоков, пурпурная пышная сирень, отягощенная каплями недавно прошедшего дождя – всё слилось для Оксаны в главное ощущение этого места: тишины, некой загадочности и непостижимо-скромного величия. Вдоль высокого бетонного забора, окружающего территорию церкви, тянулась недавно скошенная лужайка. Пронзительно-сладко и по-домашнему уютно пахло сеном. Девушка вдруг поняла, что пришла она сюда надолго, и одновременно ее постигло еще одно, казалось, несвоевременное ощущение. Надолго… Но не навсегда.

Любой монастырь – это семья. В обители, куда направили Оксану, семья состояла из сорока пяти насельниц, которые всё свое время отдавали иной жизни: молились, работали, отдыхали, и всё сообща – как в большой, доброй патриархальной семье. А точнее, матриархальной, поскольку во главе женского монастыря стояла игуменья – матушка Степанида. Обитель была интернациональной – в ней жили послушницы из России, Украины, Белоруссии, Грузии. Поначалу Оксану определили в трудницы. Она вместе с другими женщинами, согласными безвозмездно поработать во славу Божию, выполняла самую трудную и грязную работу. Но никто не роптал – здесь таким не место. Жили они в тесной монастырской гостинице, где даже кроватей на всех не хватало. Их сдвигали попарно, чтобы лечь могли сразу трое. За день трудницы уставали так, что едва голова касалась подушки, как тут же крепкий сон поглощал их дневные труды и заботы. Но уже в шесть часов утра нужно было подниматься, чтобы после молитвы и короткого завтрака снова выполнять свои обязанности: чистку коровника, разборку кирпичных стен старой трапезной и туалета, окучивание картофельного поля. Да мало ли было работы в хозяйстве, к коему отродясь не прикасались крепкие мужские руки?