Мастера книги

– Потому что они предусмотрели такой поворот событий, как предусмотрели и то, что вы будете их ненавидеть, как уже сейчас ненавидите и боитесь тот же искусственный интеллект. Такова ваша природа – быть против всех остальных. Вы и других боитесь лишь потому, что ставите себя на их место, забывая, что главный механизм эволюции – это не естественный отбор с его конкуренцией всего со всеми, а симбиотическое существование в виде единой экологической системы. Так вот, установку невозможно уничтожить, потому что основные объекты находятся ни где-то там в пространстве и времени, а в межпиксельном пространстве, куда люди могут попасть лишь по приглашению. И это во-первых. Во-вторых, установка попросту блокирует любые попытки к ней приблизиться, поэтому людям даже в голову не придет что-либо бурить или строить там, где это может помешать работе установки, не говоря уже о том, чтобы нанести по ней целенаправленный удар.

– Но ведь однажды уже нанесли.

– Как знать, – ответил Тень с хитрой улыбкой на губах, которую я увидел в своем воображении.

Вернувшись домой, я сварил себе кофе, – Алина была в командировке, – и включил телевизор… Я тупо пялился в экран, не замечая того, что показывали, и думал о том, что фактически я становлюсь предателем собственного вида. И если раньше я сотрудничал с Книгой, можно сказать, по глупости, то теперь, после откровений Чтеца мое предательство становилось сознательным актом.

Я предавал людей, как до этого их предал мой дед… а он был не в пример мне не робкого десятка, вот только аргументы для убеждения у них находятся для каждого из нас. Для меня – это Алина, ее здоровье, безопасность, жизнь. А дед… наверняка он сделал это ради нас, ради своих, близких…

А с другой стороны, возможно у нас нет никакого выбора и не было. Смогли же те же большевики оболванить население целой страны до такой степени, что советские зомби до сих пор готовы кричать ура Сталину и идти с его именем в бой. Причем без всякой контролирующей сознание аппаратуры.

А с чьим именем пошел бы в бой я? Кого бы стал защищать? Человечество? Да оно и без книги вызывает у меня тошноту и стыд за то, что я принадлежу к этому виду. Человек – это звучит тошно, по крайней мере для меня.

За Родину? Да такая Родина в тысячу раз хуже чужбины. Не Родина, а бандит времен перестройки, взимающий с тебя дань. К тому же на примере тех же Буданова с Ульманом Родина показала, как она готова платить за любовь к себе.

За Алину? Думаю, да. За маму, за отца, за деда… Человек должен прежде всего заботиться о себе и о своих близких, а если так, то для меня… как и для деда тогда, предательством было бы предательство по отношению к нам…

Наверно я бы окончательно запутался в своих рассуждениях, если бы не Алина, которая своим возвращением одним махом разрубила этот мой гордиев узел. Алиночка… Наверно, я только тогда понял, прочувствовал до мозга костей, насколько мне дорога эта самая близкая и родная мне незнакомка.

Я схватил Алину на руки и долго-долго целовал ее в губы, а потом, целуя ее лицо, шею, голову, принялся повторять:

– Алиночка, милая, нежная моя… я тебя люблю… я тебя очень-сильно люблю… и никому не отдам… слышишь? Никому…

– Да что с тобой? – спросила она, когда сумела таки вырваться из моих объятий.

– Просто я понял, что ты – самый близкий мой человек, ради которого…

Алина не дала мне договорить, заткнув рот поцелуем…

А потом мы занимались любовью медленно и неторопливо, и кровать поскрипывала в такт точно также как в фильмах из моего детства скрипели парусные корабли или шлюпки. И мы были вдвоем на нашей шлюпке-кровати, только я и Алина, и за возможность продолжать наше совместное плаванье я готов был послать ко всем чертям людей, атлантов, Книгу, вселенную и самого господа-бога вместе с его ангелами и прочей родней.

А еще потом, проснувшись, Алина совершенно по-детски обняла меня, поцеловала в губы и прошептала:

– Я тоже тебя очень сильно люблю.

Новая Глава

Периодически без всякой на то причины меня накрывает жуткое состояние. Я начинаю чувствовать себя тысячелетним стариком, живущим в условиях двух-трех «g». Причем старым и тяжелым я становлюсь не на уровне тела и даже не на уровне сознания, а на уровне ауры или энергетической оболочки, что ли. Как будто тяжесть всех предыдущих моих воплощений разом обрушивается на меня, и я изнываю под этой тяжестью, словно на моих плечах лежит весь небесный свод.

В такие моменты я хочу только одного: сдохнуть как можно быстрее раз и навсегда, без какой-либо загробной жизни, даже самой что ни на есть расчудесной. Возможно, я даже помог бы себе сдохнуть если бы был для этого достаточно оптимистично настроен. По мне, так надо быть истинным оптимистом, чтобы пришить себя тем или иным способом. Почему я так думаю? Да потому, что только отпетый оптимист может думать, что либо там ничего нет, либо что мудила-боженька, если он существует, позабыл приготовить для нас и там какие-нибудь отравляющие наше посмертное существование пакости. Я лично готов поверить во что угодно, но только не в его любовь в частности ко мне и доброту. По-моему он – редкостный урод и сволочь, ну да не о нем сейчас речь.

Короче говоря, когда на меня накатывает это состояние, я живу так, словно мотаю срок на этой планете без какой-либо надежды на радикальное изменение положения дел, хотя, если честно, в глубине души все же тешу себя надеждой выйти досрочно за хорошее поведение.

В то утро настроение у меня было именно таким. Причем, как обычно, безо всякой на то причины.

Сны тоже не прибавили мне оптимизма. Хотите верьте, хотите нет, но сны у меня сбываются. Причем плохие значительно чаще, чем хорошие. Так что в вещие сны я не то, чтобы верю – в моем случае «вещесть» снов доказана статистически, а для меня этого более чем достаточно, чтобы считаться с содержанием снов.

Приснившиеся мне тогда сны ничего хорошего не пророчили.

В первом сне я мотался по родному Аксаю на машине в тщетном поиске своего старого дома, где когда-то у меня была квартира. Я легко находил нужную улицу, поворачивал во двор, но вместо родного двора оказывался в каком-то дурацком переулке, откуда с трудом выбирался опять на свою улицу, находил поворот, за которым меня вновь ждало черт знает что.

Прервал мои метания по Аксаю своим волевым решением мочевой пузырь.

Но следующий сон был ничуть не лучше. В этом сне я был в тюрьме, которая больше напоминала салун из ковбойских фильмов: большой зал с кучей столов вместо нар. Причем в тюрьме этой сидели вместе и мужики и бабы. Я сидел в углу за столом, передо мной лежала общая тетрадь и ручка, а надо мной буквально нависал всей своей полуторацентнерной с гектара тушей сам начальник тюрьмы. Он уговаривал меня написать чистосердечное признание, я даже не знаю в чем я там должен был признаться.

– Ну чего ты выделываешься, – говорил он, – все равно тебе сидеть, так хоть будет за что.

– Но ведь я невиновен, – робко возражал я.

– Конечно же невиновен, – соглашался он, – но здесь это никого не волнует. Невиновным ты просидишь не меньше. Зато если ты пойдешь мне навстречу, я сделаю твою жизнь здесь более или менее комфортной. А если нет… – он кивнул головой в сторону соседнего столика, где скалили зубы в предвкушения расправы надо мной четверо отпетых отморозков.

– Подписывай, – продолжал уговаривать он, – и тебя здесь никто не тронет. Я ручаюсь.

Вот только слова его ничего не стоили, как и моя жизнь в этой тюрьме, причем независимо оттого, напишу я признание или нет.

От страха я и проснулся. Встал. Сходил на кухню, выпил там кружку воды, посетил туалет и вернулся в постель – было еще слишком рано, чтобы вставать.

На этот раз мне приснилась Алина. Она зачем-то выбросила мои новые вещи в мусорное ведро, и я отчитывал ее за это, словно тыкал котенка или щенка носом в лужу. Алина оправдывалась, неся какую-то совершенно идиотскую хрень, что только еще сильнее меня распаляло. Когда же я сорвался на крик, она как-то по-детски втянула голову в плечи, словно боялась, что я ее ударю, а потом посмотрела на меня взглядом, который наяву наверно бы меня убил. Она была настолько потерянной, жалобной и беззащитной, что я почувствовал себя последним дерьмом и сволочью. Если бы это было возможно, я бы с удовольствием провалился от стыда сквозь землю.