Месть инвалида

я от намерения тотчас же украсить своими мозгами старые ободранные обои. Сначала надо было выпроводить непрошеного гостя.

Насчет соседей сержант не беспокоился. Все они разъехались две недели назад, избавив его от своих истеричных воплей и детского плача. Дом предназначался под снос; инвалид остался его единственным обитателем, если забыть о мышах и тараканах. Значит, только сержант и его отлично смазанный стальной двенадцатизарядный дружок, который никогда не предавал, исключительный случай! Оба были готовы к короткому мужскому разговору, пока не вмешался третий. И сержант знал, за кем будет последнее слово.

Никаких двуногих сволочей, ни малейших признаков противника в радиусе двухсот метров, а может, и больше. Выстрела никто не услышит.

Как и следовало ожидать, после отъезда соседей ни одна собака о нем не вспомнила. Всем было насрать на него. Он с удовольствием ответил бы им тем же, но не мог сделать этого физически. Он был прикован к тяжелому инвалидному креслу с приводом от аккумулятора. Его электрический стул на колесах... Сержант и мочился-то с огромным трудом, рыдая от унижения и неудобства, мочился под себя, в специальную емкость для сбора экскрементов, укрепленную под сидением. Он вставлял то, что осталось от его обрубленного осколком члена в пластмассовую трубку и позволял жидкости течь. Иногда получалось не очень удачно, обрубок выскакивал, и моча разливалась. После этого к крепкому застарелому запаху пота и дешевого табака примешивалась едкая вонь, державшаяся несколько дней. Стирать? Много ли настираешь одной рукой? А ведь было еще дерьмо, которое изредка выдавливал из себя его атрофирующийся организм...

Все это промелькнуло в сознании сержанта как многократно воспроизводимая серия смертельно надоевшего сериала. Казалось, из ушей валит черный дым и нестерпимые мысли загаживают потолок копотью и шлаком. Он не хотел даже завести собаку, чтобы не видеть страданий ни в чем не повинного животного. А вернее, чтобы однажды не проснуться от того, что собачьи клыки вонзятся в глотку. Да, пожалуй, он был способен превратить в ад жизнь любого существа, по глупости оказавшегося чересчур близко.

Прежде, когда на него еще не махнули рукой, ему предлагали местечко в каком-то вонючем доме для ветеранов, где, словно в насмешку, красивенькие, молоденькие и полногрудые медсестры отбывали дежурства, ухаживая за живыми трупами. При этом они фальшиво лыбились, кривили свои намазанные помадой и зараженные злобой ротики от брезгливости и отвращения, а затем... Затем они убегали, стуча каблучками, и прыгали в машины, рестораны или прямиком в кроватки к богатым, самовлюбленным и самодовольным гражданским хлыщам и охотно раздвигали свои коленки, чтобы принять в себя их розовые, дочиста надраенные хуи!

Нет, общения с медсестрами сержант не перенес бы. Все кончилось бы тем, что он убил бы какую-нибудь из этих гребаных сосок. О, как он ненавидел их! За то, что они не принадлежали ему, за то, что он был калекой, а они были молоды, здоровы,