Министерство Анимации

— Да, — мрачно кивнул Сейсмович, увлекавшийся астрономией. — Из Моря Спокойствия.

— А шутить потом будете, — обиделся человек. — Когда ПРОК пройдете и благодарить нас станете.

Тут Сейсмович неожиданно прыснул в колени, а человек, поняв, что сказал что-то не то, подчеркнуто и шумно смолк.

Сейсмович сразу извинился, но это не помогло — выгадав победную паузу, человек вышел. Сейсмович пытался его остановить, но зря.

Он потрогал свой увеличившийся затылок, запел от медленной боли и засек время. На стене, поверх спинки стула, только что порывисто отставленного человеком, запеклись маслянистые русла крови. В дешево беленной комнатке был дощатый пол и не было окон. Смысл интерьера состоял в расщепленном столе, данных стульях и мусорной урне под столом. Над притолокой двери еще прикреплялось рельефное изображение удавления рукоголового, принятое Сейсмовичем поначалу и по недостатку зрения за распятие. Было душно и странно находиться в помещении, не зная этажа и приблизительного расстояния до земли. Где-то вовне и взаперти гулко била тяжелая пишущая машинка.

Сейсмович прошелся, держа укороченную, страшно легкую правую руку под локоть. Поэтому он снял новые туфли и пропотевшие от боли носки и бросил их о стену. На пятках и мизинцах его цвели свежие пузыри мозолей. Приблизившись к двери, он выглянул наружу, куда-то в хорошо освещенное, устроенное, и, поперхнувшись, неожиданно заплакал. Он вспомнил, как пятнадцать лет назад ему удаляли аппендицит, но, собственно, не это, а то, как поначалу его ввели не в это помещение, а в то, где голой по колени, трясущейся старухе облаченный во все фиолетовое, сосредоточенно-размашистый, хохочущий ас целился огромным шприцем в правый нижний угол живота.

Потом другой человек принес ему ласты на Николай Николаича и очень удивился, когда, босой и вспухший, он не смог расписаться в соответствующей графе. У этого более молодого, но без малого лысого молодого человека глубоко вдавленные в орбиты плоские глаза схематично изображались тушью на картонных вставках, в самую середину которых были вклеены стеклянные пузырьки со свободно катающимися внутри, гремящими шариками зрачков.

— Надо что-то делать, — предложил этот молодой человек, запрокидывая голову и, по-видимому, глядя на Сейсмовича в упор.

— Делайте что хотите, — безвольно парировал тот.

— Что ж, давайте руку, — попросил молодой человек, манерно кренясь на правый висок и рассматривая Сейсмовича книзу от левого плеча.

— Какую? — испугался Сейсмович.

— Ну эту, какая есть. — Молодой человек с улыбкой указал худыми шелушащимися пальцами на его неуверенно сложенную анемичным кулаком левую.

— Знаете, ведь я пианист, — зачем-то сказал Сейсмович.

— Простите. — Молодой человек погладил его с шепотом по кулаку. — В curriculum vitae Николай Николаича сказано, что он артиллерист.

— Кто?

— Ветеран артиллерии. Да вы не волнуйтесь… По future indefinite ему оторвало… в смысле, отрешило… Ну, в общем, важно, что пока он в безнадежном состоянии и находится на балансе ambulance у этих придурков из шестого… — Молодой человек опять запрокинул голову, на сей раз в виду некоего затрудненного воспоминания, отчего зрачки его стукнули неодновременно и тише обычного. — По-моему, из шестого. А это почти что колумбарий, Николай Николаич. Вот ведь что важно, дорогой.

— Хорошо, — сдался вполголоса Сейсмович, — я подпишусь буквой “Н”, но только печатной. Признаться, я еще не вполне…

— Ах, да как вам будет угодно! — захохотал молодой человек, вкладывая ему в щепоть горячее потное перо и приближая к ведомости.

Сейсмович сбивчиво подписался и, поддернув обещанное пошлым вензельком, вдруг подумав, добавил:

— Вы знаете, а я голоден.

— Ничего… — Молодой человек, заикаясь, перевел дух и стал облегченно торопясь заталкивать ненужную ведомость в папку. — Это ничего. Ласты не забудьте. Уж расписались…

— А поесть? — заартачился Сейсмович.

— Это не ко мне, пардон… В Тактикум, пожалуйста. Там буфет. Вообще… Альфам халява.

— Где?

— Отдел тактической кумуляции. ОТК. К ним.

Окинув колотящимися зрачками короткий объем помещения, молодой человек зачем-то обошел стол, низко заглянул в урну и, нерешительно пятясь, с сомнением вышел.

Сейсмович было в чувствах последовал за ним, но не вовремя ощутил босоту, продрог, отступил, а минутой погодя еще тише обнаружил пропажу не только проклятых новых туфель, но и пропотевших носков. Вернее, виртуозную невразумительную кражу, в чьей принадлежности тотчас и не без содрогания усомнился: почему носки? Был последний выход кричать, он даже обреченно раскрыл рот на дверь, но лишь вздохнул малой душой. С детства он устранялся всякой перспективы первенства на почве владетельных расхождений, и уж тем более на почве имуществ интимных, в число коих безусловно и безотчетно включал носки, — так, привыкая к неровностям пола, он прошелся от стены к стене и, не к месту поминая старуху, вспомнил божество, в которое верил лет до семи только потому, что божество это признавало выгоду половых органов.

Ниже этажом в единственной жилой комнате, поглядев на ноги и жуя, ему через силу посоветовали идти по коридору налево и далее не сворачивать до упора.

Там, где он поэтому оказался, что странно, его дожидался человек с прозрачной по уши и чем-то напоминавшей брошенный аквариум головой. Сходство с аквариумом, несмотря на отталкивающе зримый желтый мозжечок, укрепляли редкие жирные волосы, слипшиеся подобно водорослям плоскими лентами и намертво приглаженные к черепу в тех местах, где они еще оставались. Сейсмович, оторопев, так и не смог поздороваться, ибо прежде чем обратиться к нему, этот показательно и дурно контрастный в движениях человек — очевидно, немалый военный чин в прошлом — прошел на свое место в глубине комнаты, не глядя и ловко навинтил на вытертый медный патрубок в затылке штуцер выходящего из пожарного крана трубопровода, а посреди темени, в небольшом эбонитовом гнезде, утвердил заподлицо муфту толстенного портового кабеля. Что-то стукнуло, загудело, после чего шишковатый череп его стал наполняться тяжелой, свинцового отлива, мутно просвечивающей жидкостью.

— Присаживайтесь, — сказал он сквозь зубы и улыбнулся, его вытаращенные от ужаса глаза смотрели мимо Сейсмовича. — Я жду вас больше часа. Привет. Кора уже почти доступна. Я жду вас больше часа.

Сейсмович чутко сел против него и воли глядя на чуть покачивающийся от плещущей жидкости лоб.

— Ласты, — наконец потребовал человек в сознании, и Сейсмович подал через залитые буро обуглившимся рабочие бумаги обернутое целлофаном с кулак.

Человек развернул целлофан и тщательно примерил содержимое. По-видимому, этому как-то соответствовала изумрудное зарево, на миг неглубоко облепившее жидкие недра его левого виска. И, по-видимому, подошло. Человек вернул ласты Сейсмовичу и с расположением обмяк.

— Мы раньше нигде не встречались? — спросил он в перерыве паузы и какой-то простой, безумной мысли.

Сейсмович, поддавшись визуальной простоте вопроса, напряг брови, однако сразу грузно сглотнул, поперхнувшись на углу стола.

— Ага, — заключил человек с рубиновым свечением между ушей и надавливая ногтем в перекидном календаре. — На нет, как говорится, и суда… — За его спиной, но, скорее, где-то под полом в эту секунду послышался тяжелый объемный удар, отдавший по восходящей и вширь, так что в следующую мигнуло. — Да вы присаживайтесь, — сказал он опять вдруг сквозь зубы и плоско, с дрожью улыбнулся, выпучивая глаза в ужасе мимо Сейсмовича. — Кора уже почти доступна… раз-раз…

— Да я, собственно… — не понял тот, привставая.

— Это, простите, не вам, — поправился человек штуцером голову медленно вправо и влево. — Error… error… аллё… чтоб так не сидеть, между прочим, что первый homo sapiens — сифилитик, нет?.. Что разум — защитная реакция на возбужденное действие трепонемы?.. Что прототип коры больших полушарий — шанкр? Что райское древо познания в мертвых языках имеет сходную корневую транскрипцию — “люэс”?..