Директор департамента

Строптивая стюардесса была наконец-таки сломлена.

— Я лишь исполняю свои обязанности, сэр, — пролепетала она. — Но если вы настаиваете, сэр, я, конечно, передам командиру…

И она почти бегом удалилась в отсек для экипажа.

Макслотер немного успокоился. Он знал, что летчик — это не глупенькая девчонка, он не посмеет ослушаться его приказа. Для американского гражданина такой проступок чреват пренеприятнейшими последствиями. Макслотеру даже показалось, что самолет вновь изменил курс.

Прошло десять, пятнадцать минут, а стюардессу не возвращалась. Репродуктор молчал.

У пассажиров стали сдавать нервы. Почтенная пожилая леди обращала свои слова к богу. Ее супруг, глубокий старец, старательно убеждал в чем-то соседа — молодого коммивояжера. Наконец кто-то из пассажиров не выдержал, подошел к двери служебного отсека и попытался ее открыть. Дверь оказалась запертой. На стук не последовало никакого ответа.

Когда возбуждение пассажиров стало приближаться к той точке, за которой начинаются истерики и обмороки, репродуктор вдруг заговорил хриплым голосом командира экипажа:

— Леди и джентльмены! Прошу внимания. Наш самолет летит на высоте пять тысяч футов. Если вы посмотрите в правый иллюминатор, то увидите, что оба мотора с этой стороны не работают.

Десятки голов, как по команде, мгновенно повернулись направо — лишь для того, чтобы убедиться в жуткой справедливости слов Гордона.

— Взглянув в левый иллюминатор, — бесстрастно продолжал репродуктор, — вы без труда заметите пламя, охватившее один из левых моторов.

Пламя действительно бушевало вовсю, и можно было лишь удивляться, как пассажиры не заметили его раньше.

— Ну а если у вас достанет мужества обратить свой взор вниз, вы увидите на зеркальной глади Большого Соленого озера спасательный плот ярко-желтого цвета с семью крохотными пятнышками на нем. Эти пятнышки — командир вашего экипажа, второй пилот, штурман, борт-механик, радист и две стюардессы. Вы слушаете запись на магнитной ленте…

Репродуктор умолк. В салоне воцарилась гробовая тишина. Дамы, беззвучно лишившиеся чувств, были в несравненно лучшем положении, чем мужчины, мгновенно оценившие неотвратимость гибели и свое полное бессилие изменить что-либо.

«Я не попаду на заседание, — промелькнуло в мозгу Макслотера. — А без меня им с этим делом не справиться. Они наверняка отменят вызов. Проклятье!»

У директора Федерального департамента расследований не было ни времени, ни желания думать о том, что самолет, ведомый автопилотом, неизбежно врежется в отроги Кордильер, и он, Макслотер, чье имя бросает в дрожь миллионы людей, перестанет существовать.

Не думал он и о том, при каких странных обстоятельствах терпит бедствие современный авиалайнер — одновременный выход из строя трех двигателей из четырех в сочетании с «мягкой посадкой» всех членов экипажа на воду никак не укладывался в теорию вероятностей и очень уж смахивал на тщательно продуманную и успешно проведенную диверсию.

Разве мало было у Макслотера тайных и явных недоброжелателей, политических противников и просто завистников, с замиранием сердца наблюдавших за его спринтерским рывком к вершинам власти? Головокружительная карьера директора департамента лишила сна не одного его конкурента, и кое-кто из них мог попытаться устранить соперника, не брезгуя никакими средствами. Такое уже случалось в американской истории. И не раз…

В эти трагические минуты мысли Макслотера были сосредоточены только на одном: он страдал оттого, что уже не доведет до конца самое сенсационное дело, которое когда-либо задумывал.

Авиалайнер, лишенный команды, все еще шел по курсу. А память мгновенно вернула Макслотера к закрученной им хитроумнейшей интриге, потрясшей Североамериканский континент.

4

…ЭТА РЕВОЛЮЦИОННАЯ МЫСЛЬ осенила Макслотера не вдруг. Он долго ее вынашивал. А однажды уже после выборов, засидевшись допоздна в Арлингтоне, где обосновалась штаб-квартира его партии, он нажал кнопку звонка, призывая к себе Майкла Листона.

— Что за хоккей сегодня, Майк? — начал он издалека, кивая на телевизор.

— Монреальские «канадцы» разделают под орех нью-йоркских «бродяг», сэр, — уверенно ответил Листон.

— Это еще неизвестно, кто кого разделает, — возразил босс, питавший слабость к «бродягам». — Но я не об этом. Много ли в нью-йоркской команде американцев?

— Ни одного? — Ответ прозвучал без запинки. — Все канадцы. Да и во всей лиге наших соотечественников можно по пальцам сосчитать, а остальные, кроме дюжины европейцев, прибыли на отхожий промысел из Канады.

Макслотер встал из-за стола, подошел к Листону и, хитро улыбаясь, сказал:

— А теперь представьте себе на минуту, что мы рассорились с Канадой, порвали с ней дипломатические отношения. Граница закрыта. Всякие обмены, естественно, прекращены. Канадские граждане интернированы или высланы в свою страну. Что, по-вашему, произойдет?

Видно было, что Листон потрясен таким предположением.

— Это невозможно, сэр, — сбивчиво заговорил он. — Хоккейный бизнес лопнет в тот же день. Да что я говорю — хоккей! Вся экономика двух стран настолько тесно переплетена, что… ваше предположение… надеюсь, оно не серьезно… грозит катастрофическими последствиями.

Макслотер расхохотался.

— Успокойтесь, старина, этого не произойдет!

Он похлопал Листона по плечу и задумчиво добавил, видимо, не желая раньше времени раскрывать своих карт:

— Случиться может нечто совершенно противоположное…

Разговор, начатый с Листоном, был продолжен на заседании национального совета национал-консервативной партии.

Для подведения итогов выборов слово взял Макслотер. Он поздравил партийных боссов с результатами, превзошедшими все ожидания, и напомнил, как нелегко достались им симпатии избирателей, привыкших голосовать за кандидатов традиционных партий — демократов и республиканцев. Пришлось призвать на помощь всю свою изобретательность и изворотливость. Незадолго до выборов национал-консерваторы выступили с важными законодательными инициативами, получившими огромный резонанс, — о них заговорили не только повсюду в Америке, но и в далекой старомодной Европе.

Первая инициатива касалась самой острой проблемы Америки — непрерывного роста безработицы. Конгрессу предлагались различные методы борьбы с этим социальным злом. Либералы выступили за принятие программы общественных работ, с тем чтобы, по их словам, убить сразу двух зайцев: дать людям хлеб и обогатить города новыми современными сооружениями, скажем, муниципальными жилыми домами с низкой квартирной платой. Чудаки эти либералы! Кто же из градоправителей Соединенных Штатов решится облагодетельствовать безработных и восстановить против себя богатых владельцев крупных домов и гостиниц, извлекающих прибыли из нехватки жилья? Нет, этот способ явно не подходил.

Группа конгрессменов-республиканцев напомнила коллегам о великолепном законе короля-реформатора Генриха VIII. Он гласил: «Каждый человек, в отношении которого выяснилось, что он безработный, должен быть выпорот, а в повторном случае повешен».

— Мы люди цивилизованные, — заявили республиканцы, — и не станем вешать безработных: Даже не станем пороть их. Мы их просто загоним за решетку, если они откажутся выйти на принудительные работы, указанные им решением суда.

Парламентарии с восторгом поддержали своих коллег, сказавших принципиально новое слово в решении сложной социальной проблемы. Предложение республиканцев наверняка было бы принято, если бы в плавный ход заседания не вмешался представитель тюремной администрации. Он дал небольшую справку, из которой явствовало, что расходы на содержание человека в тюрьме превышают сумму пособия по безработице. К тому же семьям безработных арестантов все равно пришлось бы платить пособие, чтобы они, чего доброго, не подохли с голоду. Ведь проведения нескольких незапланированных похорон при их нынешней стоимости вполне достаточно, чтобы обескровить бюджет целого штата, не то что города. Увы, грозная резолюция республиканцев повисла в воздухе.