Глория

В южном квартале толпа попыталась прорвать оцепление и скрыться в соседнем районе. Одним из тех, кто сумел проскочить в спасительную брешь под огнём пулемётов был я...

Люди бежали прочь от болеизлучателей, бежали, задыхаясь от собственных криков и сумасшедшего жара полыхающего огня, по камням мостовой, залитым кровью. Они бежали, как огромная серая река без берегов. Воздух был насквозь пропитан кислым тошнотворным запахом страха и смерти.

Люди неслись, сломя голову, по Сотар-бульвару, главной улице района, подталкиваемые одиночными выстрелами солдатских винтовок и струями огнеметов, неслись прямо на барьер ограждения, за которым стояли фургоны с синей птицей, широко раскинувшей крылья — эмблемой священного Правосудия. За наскоро растянутой поперёк бульвара колючей проволокой расхаживал офицер в блестящем защитном шлеме, в новой форме с тщательно отполированными знаками отличия, с сигаретой в зубах. Его левая рука опиралась на массивную рукоять армейского тесака в кожаном чехле, правая, в перчатке из тончайшей кожи, была заложена за спину. За спиной офицера стояли выстроившиеся цепью солдаты с карабинами наизготовку, перед цепью стояли два станковых пулемета на треногах, и возле них суетились, подтягивая коробки с тускло отсвечивающими пулеметными лентами, стрелки.

Офицер остановился и внимательно осмотрел приближающуюся к заграждению толпу. Он выпрямился, заложив руки за спину, и из-под его пышных усов вылетело облачко серебряного сигаретного дыма. Пулеметчики развернули стволы пулеметов вдоль улицы и я, бегущий в первых рядах, увидел, как они поднимают прицельные планки, готовясь к стрельбе.

Черная перчатка офицера взлетела вверх и, повинуясь неслышному из-за криков людей приказанию, карабины взлетели к плечам солдат одновременно с пугающей синхронностью.

Казалось, всё замерло: люди, солдаты, воздух, ярко слепящее солнце, собственное сердце в груди, широко раскрытые рты, перекошенные от ужаса лица, глаза, которые давно уже поняли, что остался только один миг бега, руки, вскинутые навстречу своим убийцам не то в мольбе, не то в проклятии. Человеческие тела застыли перед мёртвым металлическим вихрем, уже готовым сорваться, вылететь из чёрных дыр винтовочных стволов. Время умерло там и я задохнулся от собственного крика, разорвавшего грудь. Я чувствовал холод камней под ногами, мои широко распахнутые глаза смотрели перед собой, но я не понимал тогда, что же я вижу. Я видел только раскалённый добела диск солнца, заливающего всё вокруг ровным ярким светом.

...Всё замерло...

Рука офицера падала вниз целую вечность, и тогда, за ничтожно малый миг до того, как время взорвалось огнём, я увидел всё вокруг так ясно, так чётко и осмысленно, что картина увиденного навсегда осталась в моей памяти, как выжженная огнём. Я увидел себя в окружении людей, бегущих на проволочное заграждение, солдат, беспощадное солнце... И тогда загремели пулеметы.

Свиста пуль я тогда не слышал, я только увидел, как первые ряды людей отлетели назад, как трава, скошенная косой, и услышал хруст, что-то ломалось впереди, люди валились на бегу и кровь... Кровь была повсюду — на стенах, на мостовой, на трупах, казалось, сам воздух был пропитан кровью.

Я бежал по правой стороне улицы, и когда пулеметы начали разворачиваться, я увидел, как на бегущем впереди мужчине разорвалась рубашка и из огромных ран тёмными сгустками вылетела кровь. Я увидел, как упали впереди меня ещё двое — невероятно толстый мужчина и пожилая женщина. Рядом с моей щекой пронеслось что-то раскалённое и свистящее. Я упал (другого слова не найдёшь) в боковой переулок, отходящий от бульвара в проходной двор. Я поднялся на ноги и побежал, хлопая наполовину оторванной сандалией, сзади грохотали выстрелы, а я бежал вперед, к ярко освещенному пятну выхода.

Я налетел на мусорные баки, разлетевшиеся с оглушительным грохотом, ремешок моей правой сандалии лопнул, и она отлетела, ударившись в стену. Я снова чуть было не упал и, стараясь сохранить равновесие, вылетел чуть ли не на карачках из подворотни.

Передо мной был темный колодец двора и узкий проход между двумя стоящими рядом высокими домами. За этим проходом, заросшим пыльной травой, лежал небольшой пустырь, за которым находился соседний район Ворхопс, это был единственный выход и я устремился туда.

Впереди уже маячило несколько согнутых спин и чьи-то белеющие в темном переулке пятки давили белые султанчики ромашек. Прохлады от тени дома я не почувствовал, пот лил с моего лица ручьём, я утирал его грязными ладонями, на которых запеклась кровь, я хромал на правую ногу, хватаясь за холодные стены, покрытые мхом, и звуки, похожие на то, как скулит побитый щенок, вырывались из моего рта. Страх вёл меня лучше, чем чтобы то ни было.

Когда я вылетел из переулка, я услышал два глухих выстрела и увидел солдата, который неторопливо целился в людей, бегущих к разорванному заграждению. Там, за брешью в проволоке, виднелись дома Ворхопса, и там же, на колючей проволоке висело несколько трупов.

Я затравленно огляделся и увидел, что бегу не один — рядом бежали двое мужчин и парень лет двадцати. Справа, почти у самой линии заграждения стоял молодой солдат и целился в нас. Прогремел выстрел — один из бегущих рухнул на землю и из его рта толчками выплеснулась кровь.

Я уже не мог кричать, я оглох и онемел, и ноги несли меня сами к разрыву в проволочных кольцах. Я оглянулся: солдат шёл к нам, торопливо загоняя в карабин новую обойму.

Я сделал рывок и обошел мужчину в разорванных брюках и белой рубахе с тёмными пятнами пота на спине и подмышках. Впереди бежал парень в серых полотняных брюках, покрытых пылью, и лопатки под его взмокшей майкой ходили ходуном. Он бежал быстро и до ограждения ему осталось несколько метров, когда прогремел выстрел.

Я сжался и что-то упало на меня сзади и чьи-то слабеющие руки вцепились в мои плечи. Я упал и ударился плечом и головой о землю. На меня упало тело бежавшего сзади мужчины. Он хрипел, захлёбываясь кровью, кровь пузырилась на потрескавшихся губах, а его жилистые руки цеплялись за меня скрюченными пальцами. Я барахтался под ним в пыли, как щенок в мешке.

Ещё два выстрела и я увидел, как падает в пыль парень, бежавший впереди, падает, раскинув руки, как подстреленная птица крылья, а между его лопаток — два чёрных пятна и кровь.

Я попытался оттолкнуть тело мужчины, но его руки цепко держали меня за воротник рубашки, я толкал его ногами, его мёртвые глаза стеклянными шариками смотрели на меня, я толкал и толкал его, а он не хотел меня отпускать. Я бы, наверное, закричал от ужаса, если бы не сорвал голос ещё раньше. С тянущимся треском воротник моей рубашки не выдержал и я освободился из рук мертвеца. Я лежал на земле, обессилено всхлипывая, когда подошёл солдат.

Сперва я увидел тяжелые чёрные ботинки с железными бляхами, услышал щелчок затвора и возле моего лица упала и покатилась по пыли блестящая медная гильза. Я приподнялся на локтях и заглянул в его лицо — молодое, чисто выбритое лицо, с синими глазами, коротким, слегка вздёрнутым носом с едва заметными пятнами веснушек.

Я ждал смерти. Я смотрел на него и почти не дышал. Пыль казалась бархатной на ощупь для моих пальцев.

Он огляделся по сторонам и я скорчился, закрывая руками грудь.

Солдат забросил винтовку за спину и его плотно сжатые, как лезвия ножниц, губы шевельнулись:

— Я тебя не видел, — и он сплюнул густой вязкой слюной в пыль.

Он развернулся и зашагал к домам.

Я медленно встал и, хромая, пошёл к заграждению. Когда я пролез сквозь змеящиеся кольца, оставив на шипах клок рубашки, я обернулся и встретился с ним глазами.

Что же я там увидел? Я не знаю.

Он убил троих на моих глазах — кто он? Убийца? Он отпустил меня — кто он?

Он отвернулся и зашагал своим путём, я развернулся и пошёл своим. Мои ноги оставляли в пыли странные следы — один след сандалии, другой — босой ноги. Сзади грохотали пулеметы, хлопали винтовочные выстрелы и зарево поднималось над моим кварталом, и дома падали в огонь и всё горело...