Досье «72»

Новая рекламная пауза позволила Вассеро унять едва сдерживаемую ярость, а завсегдатаям «Регалти» перевести дух.

Когда возобновилась трансляция, мы все почувствовали, что Вассеро сменил тон. Он явно перестал выполнять свою задачу. В его семьдесят девять лет это было вполне естественно. Он решил больше не прибегать к помощи цифр. Он не станет говорить о двухстах миллиардах экономии, которые упомянул его противник, ведь цифры — это всем известно — каждый может толковать по своему разумению. Нет, ему хотелось бы говорить просто и ясно о том, что его ожидало на будущей неделе, если большинство проголосует «за». Он предпочел представить себе нескончаемые колонны жертв, которых набьют в вагоны для перевозки скота, о лагерях смерти, которые будут устроены повсюду, о горе семей, вдов, сирот…

В «Регалти» оживились. Старики у стойки пролили слезу в свой кир — по-прежнему первый и единственный, — они собирались просидеть с ним весь вечер, хозяин готов был их сожрать, большинство посетителей стали возмущаться. Этот Вассеро преувеличивает, он передергивает карты, это нехорошо, он представляется жертвой, хотя сам раздает удары, старый шулер. Заметьте, от стариков можно ждать всего что угодно. Двое или трое пьяниц уставились в свои стаканы. От слов выступающего им сделалось нехорошо, они представили себе, как идут на виселицу под конвоем охранников со злыми собаками, не имея при этом возможности выпить последний стаканчик. Здравый смысл возобладал. Кивком головы они заказали еще выпивку у хозяина. Взяв в руки бокалы с пивом, они повеселели, не будем драматизировать, да что это такое говорит товарищ Вассеро? Но товарищ продолжал в том же духе.

— Итак, начиная с понедельника вам придется иметь дело с восемью миллионами приговоренных к смерти. Я тоже буду в их числе. Какой же конец вы нам уготовили? Расстрельные команды? Газовые камеры? Атомную бомбу? Должны ли мы сами перед смертью рыть себе могилы? В алфавитном порядке? По возрасту или по выслуге лет? Самый старший по званию будет висеть выше всех?

— Вы неправы, Вассеро, воспринимая это в штыки. Эта мера ужасная, согласен, — но я все еще жду, какую вы предложите альтернативу, — потребуются годы размышлений и консультаций, прежде чем она будет приведена в исполнение. Видите, у нас еще будет время все обсудить! Поскольку время моего выступления ограничено, скажу всего еще пару слов. Речь идет о болезненной, но социально оправданной мере: деньги больше не будут помогать прожить дольше. Что вы думаете о страницах газет, купленных упрямыми лоббистами и призывающих проголосовать «против»? Что они защищают? Право на достойную жизнь для бедных? Для тех, кто умирает в безвестности в общих палатах хосписа?

И последний вопрос, который я хочу задать и который касается лично меня: мне семьдесят лет, и пока эта мера меня не касается. Но я говорю перед миллионами свидетелей, я отправлюсь в путешествие в первой команде. Капитан во всем должен подавать пример. И я с гордостью отдам свою жизнь за Францию. А вы, Филипп Вассеро?

— Гм… Конечно, я тоже отдам свою жизнь за Францию, но вопрос не в этом. Вопрос в том, что…

Нет, если говорить объективно, Вассеро закончил дебаты на коленях. Его великолепное начало дало старикам надежду. Но он не смог продержаться всю дистанцию. Где был Вассеро конца прошлого века? Тех трудных лет, когда подрывная деятельность сломила лидера оппозиции. Не надо было ему стареть…

В воскресенье вечером, когда еще не все было окончательно ясно, было заказано шампанское, ибо проведенные его службами опросы на выходе с избирательных участков внушали Бофору оптимизм, члены комитета собрались в одном из салонов Матиньонского дворца. Поскольку Бертоно решил приписать Гарсена к успеху своей команды. На вопрос Бофора: «Что ты сделал такого, что Гарсен так изменился?» — Бертоно ограничился пожиманием плечами предсказателя.

Пока на маленьком экране транслировали процесс подсчета голосов, говорили о рекордной явке избирателей, о рекордных выручках рекламных агентств, ни единого человека не было на улицах, вся страна затаила дыхание, заговорщики уже подводили итоги своей деятельности, делали вид, что испытывают вполне понятное беспокойство, которое Бертоно развеял по-своему:

— Мы победим. Без проблем, благодаря индивидуализму французов. Молодые проголосуют «за» ради того, чтобы жить лучше на пресловутые двести миллиардов, менее молодые ради того, чтобы поскорее вступить в наследство, и даже многие старики проголосуют «за» ради того, чтобы досадить своему более старому соседу. Ах, до чего прекрасна страна Франция! И потом сами увидите, что не так грустно будет увозить их на бойню в эти, как вы их там назвали, «Центры перехода»… Красиво.

Бофор сделал вид, что смутился, так оно и было на самом деле. Рекламный ролик расхваливал достоинства одного бюро ритуальных услуг. Какая-то миловидная женщина подробно перечисляла услуги, которые предоставлялись родным усопшего. Какой у нее рот, вы только посмотрите! Бужон даже заерзал в кресле. А походка королевы, ну, взгляните же!

Никто смотреть не стал. Женщине пришлось уступить место курантам, стрелки которых показывали 23 часа 59 минут. Через минуту, ведущие телепередачи не скрывали своего волнения, Франция все узнает.

В двадцать секунд первого в салоне Матиньонского дворца вылетела пробка из бутылки шампанского.

16

57 %! 57 %! Результаты превзошли все ожидания. Еще лучше, чем в 2005 году! «Страна в шоке» — под таким заголовком вышла в понедельник утром газета «Монд». Эта затасканная формулировка не потребовала от журналиста большой выдумки и отразила состояние прострации, в которое впало население. Небо в прямом смысле рухнуло на головы галлов. В частности, на головы — и без того уже больные — лиц семидесяти лет и старше. Можно было подумать, что шестигранник покрылся плотным слоем снега. Все работало в замедленном темпе, прохожие втягивали головы в плечи и смотрели под ноги, автомобилисты не сигналили, города, казалось, очутились на другой планете.

Возможно, все это имело и более тривиальное объяснение, связанное с синдромом похмелья. Ведь не только были превзойдены рекорды явки избирателей, но и были побиты все рекорды потребления алкоголя, как в частных заведениях, так и в винных погребках или в шапито, где самые предусмотрительные ассоциации догадались поставить огромные экраны и организовать богатые буфеты. И все это в атмосфере праздника, которую драматичность события только оживила.

Вглядываясь в лица окружавших меня людей, я разделял точку зрения хозяина «Регалти», который по понедельникам был сильнее меня в анализе. У французов просто-напросто голова болела с перепоя: пятьдесят семь процентов сначала выпили за удачное голосование, потом отпраздновали свой успех, сорок три процента сначала выпили за удачное голосование, потом напились с горя. Какой успех, какое поражение, об этом я спросить его не осмелился. Мне вдруг показалось, что все слова были лишены смысла.

Известно, что алкоголь никогда и никому не помог по-настоящему решить конкретные проблемы. Согласитесь, что смертный приговор в расцвете сил, в возрасте семидесяти двух лет, ставит конкретную проблему. Пили они или же нет, но старики не смогли забыть свое горе. Я не смог удержаться от того, чтобы не рассказать с нехорошим удовольствием своим приятелям из «Регалти» случай в булочной. Едва проснувшись, я отправился туда за круассанами, рассчитывая, что они помогут мне справиться с головной болью, от которой я маялся всю ночь. Когда продавщица укладывала их в бумажный пакет, в дверях булочной показалось маленькое существо с затравленным взглядом.

— Здравствуйте, мадам Мулен, как поживаете? — спросила булочница, а потом поспешно и неловко добавила: — О, простите.

Она вспомнила, что не время было интересоваться состоянием духа или здоровья восьмидесятилетней женщины. Которая не обратила на эту неловкость внимания. На деле она даже и не расслышала вопроса, мыслями она была в другом месте, она уже отправилась в путешествие в некую злую страну, где стариков мучают перед тем, как убить их под звуки оркестра. Не отрывая взгляда от багетов, она подошла к прилавку и застенчиво показала на них пальцем: