Времена просвещенной монархии

Г-н президент проводил изобретателя до дверей и на прощанье пожал руку.

Президент сдержал свое слово, и в жизни изобретателя начался новый период. Его поселили в роскошных апартаментах в левом, крыле президентского дворца, а под лабораторию отдали флигель, находящийся в глубине сада на территории дворцового комплекса. Изобретателю доставили всю затребованную им аппаратуру и литературу, предоставили ассистентов и лаборантов и обеспечили возможность получения любых консультаций во всех центрах научной мысли.

Истосковавшийся по делу изобретатель с головой окунулся в творчество. Работа закипела, и за считанные недели он смог продвинуться так, как не сумел за все предыдущие годы. Он спал по пять—шесть часов в сутки и часто забывал о еде.

По субботам президент приказывал вытаскивать его из лаборатории и почти силой заставлял отдохнуть и расслабиться.

Они сидели в паттио президентского дворца, слушали упрятанный в зарослях жасмина небольшой оркестр, игравший обычно Глюка или Генделя. Звуки скрипок перекликались с шелестом листвы. Из сада доносились резкие крики павлинов, бродивших там на воле. В ветвях жасмина и среди розовых кустов порхали пестрые колибри. Маленькие попугайчики храбро садились на стол и господин президент крошил им бисквит.

Президент угощал изобретателя французскими винами, зернистой икрой, бразильским кофе. На кофе изобретатель набрасывался с жадностью, ибо в последние годы правления старого президента настоящий кофе почти исчез и приходилось пробавляться эрзацем.

После кофе наступала очередь превосходных сигар. Они сидели, откинувшись на спинки поскрипывающих плетеных кресел и следили, как тает в воздухе ароматный дымок, повторяющий причудливыми очертаниями прихотливые извивы выводимой скрипками мелодии.

Мраморные, белые колонны паттио, нестерпимо яркие на фоне глубокой синевы неба наводили на мысль о мудрости древних Афин и располагали к размышлениям на возвышенные темы.

Президент не спеша затягивался сигарой, так же неторопливо отпивал маленькими глоточками кофе и развлекал изобретателя глубокими и остроумными беседами, касающимися литературы, философии, политики. Он наизусть цитировал Гая Саллюстия Криспа, Мольтке, Спенсера и Сантаяну. Изобретатель познавал много для себя нового и с удивлением вынужден был констатировать, что в мире существует множество интересных вещей, о которых он и не подозревал, и что знания о внутреннем мире человека не исчерпываются биоэлектроникой и нейронной церебротехникой.

Он также вынужден был признать, что такой отдых приносит ему громадную пользу и дает мощный стимул в работе.

Да, это был блаженный период в жизни изобретателя. Его смущало лишь большое количество охраны и то, что его не выпускали за пределы дворцового комплекса.

Президент объяснил ему, что это делается ради его же, изобретателя, блага и безопасности.

Ситуация в стране, объяснил президент, еще не вполне стабилизировалась и есть еще, к сожалению, небольшая вероятность возникновения всякого рода нежелательных эксцессов…

Изобретатель внимательно присмотрелся к президенту и устыдился. Он вспомнил, что в последнее время г-н президент выглядел усталым и озабоченным и круги под его глазами были очерчены более явственно, чем обычно.

Изобретатель почувствовал себя неблагодарной скотиной. В конце концов разве не даны ему все условия для работы? И это в тяжелое для страны и нации время! А у него — никаких забот — сиди себе, как у Христа за пазухой, и занимайся любимым делом…

Больше на эту тему разговоров он не заводил. Работа продвигалась более или менее успешно. Господин президент интересовался ее ходом очень тактично и ненавязчиво, чтобы не создать у изобретателя ощущения тягостной опеки.

Когда основная аппаратура была уже собрана и скомпонована и наступило время доводки и отладки, то у изобретателя вид стал озабоченный и хмурый.

— Что-то не ладится? — спросил его президент во время очередного уикэнда в паттио. — Вы выглядите усталым, друг мой. Как наши успехи?

— Понимаете, господин, президент, интерфейс мы уже обкатали, он снимает внутреннюю, ментальную голограмму и трансформирует ее во внешнее объемное изображение… Тут все нормально.

— Так уже есть изображение? Я бы с удовольствием поглядел…

— О нет, господин президент, эту грязь я вам показывать не буду. Тут дело чести. Затронута, можно сказать, моя профессиональная гордость.

— А в чем дело?

— В фильтрах, в блоке селекции. Ведь нужно, чтобы на внешнюю голограмму подавалось только то, что человек задумал изобразить и ничего больше. Иначе какое же это искусство? А тут высвечивается все, что угодно, — любая случайная картинка, любой шальной образ. Каша, одним словом. Или, в терминах теории информации — шум.

Г-н президент посмотрел на изобретателя задумчиво.

— Ну что ж, друг мой, не опускайте рук. Трудитесь. Совершенствуйте… блок селекции.

Разговор перешел на качество сигар и на литературу.

На следующий день отдохнувший и заряженный новыми идеями изобретатель проследовал в свой лабораторный флигель. К его удивлению, у главного входа стояли два охранника с автоматами.

— Не велено пускать, — рявкнул старший из них с капральскими нашивками, — никого не велено!

— Но я же!..

— Ничего не знаю! Приказано не пускать! Осади назад! Стрелять буду!

Растерянный изобретатель вернулся во дворец, где попытался выяснить, в чем дело. Он обращался к чиновникам и офицерам, но никто ничего не знал. Президент же был занят и недоступен. Изобретатель снова вернулся в сад, но у флигеля все так же стояли те же охранники и он, опасаясь подходить близко, некоторое время нерешительно бродил вокруг, ничего не понимая и ощущая, как внутри него медленно, но верно нарастает беспокойство, переходящее в страх. В довершение ко всему, он обнаружил, что за ним на некотором отдалении, но неотступно следуют две невыразительные личности в неприметных, немаркого цвета костюмах.

Он решил вернуться во дворец и всеми правдами и неправдами добиться встречи с президентом. Но нужды в этом не было — президент в сопровождении адъютанта и еще двух неизвестных сам шел от дворца к флигелю.

Изобретатель бросился наперерез.

— Господин президент, что происходит? Меня не пускают в лабораторию…

Группа людей остановилась.

Дальнейшие события развиваются в ускоренном темпе и воспринимаются изобретателем как бы сквозь пелену.

Пауза, во время которой президент с непонятным выражением оглядывается на адъютанта, адъютант с испугом смотрит на изобретателя, а потом виновато опускает глаза. Двое незнакомых переглядываются с ироническим пониманием.

Наконец президент начинает говорить, но поначалу кажется, что он внезапно утратил свое умение формулировать мысли четким, кристально ясным образом. Г-н президент говорит несколько туманно и невнятно и изобретатель ничего не может понять, кроме несвязных отрывков:

— …вы должны нас понять… вынужденная мера… интересы нации… впрочем, вы сейчас сами увидите… идемте же!

И вот они, все пятеро, идут к флигелю и часовые вытягиваются в струнку и дают им дорогу и они входят в холл и там их встречают ассистенты и лаборанты в белых халатах, с которыми вместе работал изобретатель, и они, завидев президента, тоже вытягиваются в струнку, руки по швам, и звонко щелкают каблуками

Изобретатель с удивлением видит, что в центре холла стоит тяжелое кресло, а в нем сидит привязанный человек с измученным серым лицом и кровоподтеком и ассистенты уже готовятся надеть ему на голову шлем интерфейса, провода от которого ведут в соседнюю комнату.

— Молчит? — коротко спрашивает г-н президент, глядя на человека.

Ассистенты кивают головами, и президент так же коротко бросает:

— Ладно. Идем.

И все они проходят в комнату, где изобретатель видит блок генератора изображения, а около него опять же ассистенты в белых халатах, и он видит, что его детище работает уже вовсю и в кубометре рабочего объема дрожат и мечутся отрывочные, хаотические образы и видения, беспорядочные и путаные — характерная ментальная картина человека, который ни о чем специально не думает. Но вот из динамика селектора доносится голос и все понимают, что вопрос обращен к связанному человеку в соседней комнате.