Жертвуйте на построение рая

Настал и твой час, сказал Первый. Это тебе не у мамки в дому.

Курс успевания предупреждал, что после шуток у людей, занимающих такие должности, всегда наступают серьезные претензии. Так оно и вышло, и Ажбек, чтоб опять не получить по морде, как в первое их знакомство, отразил на лице.

Ты, сказал Первый, самый убедительный. По оценкам твоих наставников и насидников. Вот и послужи Родине. Великий Предок нас как учил? «Золотая эта земля! Дорогая эта земля! Без цены будет эта земля! Сколько б ни продавалась она!» — пропел он, подражая народным певцам, но не очень. А другие страны, попев, продолжил Первый, они все знают себе цену. И очень на этом наживаются. Да еще и гордятся.

Ажбек серьезно и задумчиво покивал, как советовалось в упражнении номер пять, — это развивало кивательные мышцы, которые играют наиважнейшую роль во всем организме, и помогало собеседникам, которые уже пошутили и попели, а значит, перешли всерьез.

Ну вот и сам думай, втолковывал ему Первый, что, тебя тут просто так кормили каурмой-шурпой? Авокадо для тебя везли знаешь откуда? Оно там даже и не растет! А мы все равно везли! Чтоб вещества пронизывали тебя всего!

Ажбек покивал так, что Первый сказал — да ты все знаешь, проныра. И не стал ему ничего объяснять, а сразу повез туда, где шьют и надевают костюмы, а журналисты бегают вокруг портных и мешают, берут интервью. Спрашивают, как они добились такого мастерства, что нельзя угадать, какой человек внутри.

Попить Ажбек не успел и теперь повсеместно удерживался, потому что жутко испугался, потому что не знал, что «все» он знал, а спросить теперь, когда уже пришивали пуговицы, было нельзя, потому что это были спецпуговицы и потому что можно было опять получить в морду и вопрос, а откуда тогда у тебя такая большая оценка по пронырливанию. Иэх-х-х, горько говорил он себе, надо было с самого начала приходить на работу вовремя.

Но вот уже и пуговицы пришили, и даже застегнули, и стали его пудрить. Пудрили совсем незаметно, чтобы он не блестел. Он про это слышал, как одному известному артисту пудрили такое место, что даже не подумаешь. Но ему пудрили простые места, которые потеют и блестят, отчего Ажбек совсем затосковал. А у него больше всего блестела часть головы и щеки, особенно когда он улыбался. Значит, ждало его что-то такое, отчего он будет потеть и блестеть и все время улыбаться… Да еще застегнутый.

Когда его много людей серьезно повели к двери в самом конце, он уже шел. Первый-Из-Всех держал руку на его, то есть не на своем, плече и слегка так поталкивал, это воодушевлял, наверное. Но Ажбек от этого просто качался и не воодушевлялся или очень мало.

За дверью в самом конце оказался тоннель. Он был совершенно секретный для всех, и когда один предприниматель хотел открыть там кафе под названием «Кафеси», потому что после передачи одного телевизионного разоблачителя про этот тоннель туда и так все норовили протыриться, а он был строго секретный, и поэтому предпринимателю отказали, хотя он от природы был очень обаятельный, но секрет есть секрет, и поэтому всех, кто пролезал в тоннель, строго отлавливали, а часовым били морды за невнимательность — это называлось «часовщина». Один часовой даже из-за этого попросил политического убежища в монгольском посольстве, и ему дали, но потребовали, чтобы он поменял свое имя, поэтому его зовут теперь Цэгтэнамсрай, а раньше его звали Насирдин. Этот такое древнее имя, и когда строили тоннель, находили очень много доказательств древности и даже праздновали целый год праздник ее древности, но не сами, а под руководством одной международной организации, посвятившей всю себя вот этому.

Ажбек про это немного знал и поэтому тосковал еще сильнее, идя по этому тоннелю с рукой на самом плече, а когда его остановили и опять начали пудрить, начиная с головы, он вообще затосковал, потому что к этому его не готовили — пудрят и пудрят. Но это заметил не один он, и Первый-Из-Всех тихо, но доказательно распорядился обдуть с него пудру, кроме той, что уже крепко схватилась: ее надо было обкалывать, и это могло навредить. А перед ними была уже дверь наподобие той, которая была во входе, и даже в чем-то лучше. Под ногами были разбросаны осколки пудры, и если их склеить, можно восстановить некоторые лица, но про это Бурангулов догадался сам, но про почему и когда и чем скалывали, догадываться не хотелось, и он себе это позволил.

Тут его отпустили рукой и сказали — ну иди, и помни, родина надеется на тебя прямо как не знаю на кого.

А куда, хотел спросить Ажбек, а тут дверь так открылась, что он даже вздрогнул, потому что за дверью был огромный зал с сидящими людьми в нем.

Они все сидели под огромной-огромной, просто гигантской картиной, которую нарисовал один художник, а там был мертвый воин в полном вооружении с прямыми ногами, [2] а над ним стояли народные певцы, готовые его оплакать, если не поможет, потому что вдали стояли народные врачи, которые, наверное, уже сделали все, если смотреть по ногам. Но люди были самые разные, и всех цветов кожи обуви, а один даже босиком и в юбке, но с книжкой. Но он был не женщина. Это явно.

Все они так смотрели на Ажбека, что он тут же заметил книжки у них у всех. Сразу. Как ему полегчало, это не передать — словно ему раньше пришили вместо бюста мешок с химическим веществом, а потом ему его снова отпороли. Но бюста у него и так не было, поэтому ему стало еще легче. Так, незаметно сказал он себе, нервы в кулак, и р-р-работаем!

Напряг Ажбек мышцы, про которые не знали даже инструкторы, и как сказал фразу, которую изобрел сам и которую даже инструкторы не знали.

Дорогие сидящие в нашем зале! Это сказал он. Сами мы, сказал он, местные…

Дальше в нем пылал такой огонь вдохновения, что он говорил, пока не пошел дождь.

Тут все начали писать в своих книжках, и усталым взглядом Бурангулов разгадал такие движения авторучками и каламами, какими рисуют нолики. Один при этом даже пел, но тихо и неубедительно. Потом Ажбек приметил, что все отрывают эти листки, кладут их на стол из дерева, на котором тоже выражен мертвый воин, и убегают протокольным шагом, невзирая на национальность. Человек сто ничего не писали и не отрывали, но им явно было стыдно. Потом мертвый воин совершенно закрылся, и Ажбека схватили сзади и задернули в тоннель, а там его стали так обнимать, что он понял, откуда там осколки с отпечатками.

Первый-Из-Всех значительно повел кожей лица, и Бурангулов прочитал в этом — ну ты клевый чувак, убедительный, всех убедил, и Мировой Банк Прогресса тоже, они там наклали самое меньшее миллиарда четыре, или даже одиннадцать с половиной, и даже просили народ всей нашей страны не возвращать никогда.

Ажбек так обрадовался, что успеет к ужину, что выглянул в зал, и что он там увидел! Мертвого воина на столе уже совсем не было видно, а мертвый воин на стене тоже исчез. Там теперь висела новая картина такой же огромности и того же явно художника и тоже исполненная в масле, но куда намного приятнее. На ней мертвый воин был живой и улыбался во всем вооружении, вот народные певцы и народные врачи валялись все до единого, что явно было добрым знаком. А теперь вокруг стояли народные фотографы и народные аудиторы. [3]

Очевидно, этим управлял специальный прибор, но где он был скрыт, нельзя было узнать без разрешения. Но аппетита это не оттолкнуло, а даже усилило. Но по дороге ему сказали, что прошли те времена, когда каурму-шурпу давали за здорово живешь. Теперь ему будут давать ее в награду за такие вот достижения. Или могут в обмен пригласить какого-нибудь знаменитого скрипача. [4] Но сегодня ему дадут, потому что скрипач даже согласен, но в зарубежной стране, а он достиг уровня вручения каурмы-шурпы…

Прошло примерно много времени, и Ажбек понял, кем он теперь работает, отчего стал еще убедительнее. Страна процвела так, что это было заметно, и качество пудры сильно улучшилось, она теперь была марки «Грегорио Померанец», но Бурангулов почти не пудрился теперь никогда. Он стал очень уверен. Пару раз ему самому удавалось расплатиться своей продукцией, как его наставляли, и он находил в этом вкус. Он объездил много стран и избороздил уже все океаны, кроме Ледовитого, потому что там не было ничего интересного по его специальности, и понял великую роль своей страны, потому что много раз по костюмам узнавал свою школу, а одного даже в бурнусе с саблей. А несколько были даже президентами, но он их легко узнавал по выученным ими предметам. Кроме того, при них можно было тихо-тихо сказать: «Авокадо!» или «Каурма-шурпа!» на любом языке, и у них начинала сразу течь слюна, и охрана тут же прикрывала их своими телами.