Звездою учахуся

Мужик дипломатично промолчал.

— А ты вон, значит, шибко в Бога веришь? — Репья тянуло на дебаты.

— Ну, как сказать… Верую, конечно, но мог бы и сильнее верить, глубже. Увы, грешен.

— Ой, ну уж так прямо и грешен? — хохотнул Репей. — Скольких порезал? А баб много завалил? Ну вон то-то. Тебя Бог должен по шёрстке гладить, ты ж примерный…

— Да какой я примерный, — тоскливо протянул мужик. Костыль как-то сразу понял, что тому очень не хотелось лезть в базары с Репьем. — Ничуть не лучше прочих… Много всякой мути во мне. Удивляюсь, как это Господь всё мне прощает?

— А он у них добренький, — подал вдруг голос Шуряк. — Он у них свечки любит. Они ему свечку, денюжку в копилку, он им дело и закроет. Типа как Сан Палыч.

Репей недовольно хмыкнул, и вновь Костыль уловил его настроение. Не стоило светить при лохе Сан Палыча. Конечно, откуда тому знать имя… но мало ли… А вдруг он именно там, в прокуратуре, и пашет? Младшим подметальщиком?

— А ты вообще кто по жизни, мужик? — сладким голосом осведомился Репей. Не понравился Костылю его голос. Жди теперь чудачеств…

— Учитель я, физику в школе преподаю, — сдержанно ответил мужик.

— И что, физика уже Бога признала?

— Это же разные вещи, — вздохнул тот. — Это за пять минут не объяснить. Наука и вера друг другу не враги. Они просто о разном говорят… Про это сотни книжек написано.

— Мы книжек не читаем, — булькнул Шуряк. — Мы глаза бережём.

И заржал. Смешно ему было, Шуряку.

— Ну а вот скажи… — задумчиво протянул Репей, — вот Бог, значит, тебя терпит. Выходит, любит, да?

— Конечно, — судя по тону мужика, он столкнулся с незнанием таблицы умножения. — Господь всех любит, и праведников, и грешников. Для того Он и стал человеком, и смерть на кресте принял. Самую страшную смерть.

— Угу, плавали-знаем, — улыбнулся Репей. — А только вот где доказательства, а? Любит, говоришь? Всех, говоришь? Значит, и меня? — Тут бригадира повело, голос его забулькал ядом, и тут же взвинтился до крика. А где ж Он был, когда сеструхе мою разложили? В четырнадцать лет! И кто, главное? Директор школы, прикинь, козлина! Кончилась девка, на панель пошла. А когда меня на зоне шакалы подрезали, где Он был? Любовался, да?

Костыль поморщился. Чем дальше, тем у Репья конкретнее тараканы в голове шуршат. Уж не заторчал ли? Может, пришла пора от него сваливать? Мансур вот с Коптевского рынка недавно звал… как бы и шутил, а как бы и нет… Это стоило обдумать… после праздников, конечно.

Мужик муторно вздохнул, будто его по загривку отоварили. Не так, чтобы совсем с копыт сшибить, а типа с намёком.

— Ребята, поймите, всё куда сложнее, чем вам кажется. В жизни очень много зла…

— Вот Он в этом и виноват! — разом успокоившись, заявил Репей. — Он нам такую подляну устроил, Он нас такими сделал. А ты Ему кланяешься, свечки жжёшь… Думаешь, будто спасёшься…

Костыль аккуратно вырулил на Семёновскую площадь. Машин почти не было, но снегу намело изрядно. Шины, конечно, зимние, но очертя голову рвать тоже нефиг. Опять вспомнился Зубной. Нет уж, тише едешь, позже сядешь…

— Да не так всё, ребята, — едва ли не простонал мужик. — У вас детсадовские какие-то представления. Ну нельзя ж так, судить, ничего не зная. Да в любой храм зайдите, поговорите с батюшкой… или в самом деле почитайте, книг навалом, уж с пары книжек не ослепнете…

Это он зря сказал. Репей если разойдётся, его надо молча слушать. Нипочём не возражать. Костыль догадывался, почему его так клинит на этой теме. Баба эта помятая, как там её… Антонина, кажись. Ух, она разорялась тогда, Богом стыдила, адом пугала! А с какого бодуна? Всё по понятиям тогда сделали. На квартиру — дарственная, сама же подписала… ну, намекнули смальца. Нефиг было её плоскозадой дочке садиться в ларёк, не умея бабло считать. И ведь по-человечески всё с ними обошлись, никакого беспредела. Во Владимирской области тоже жить можно. Хошь дояркой на ферме, хошь давалкой на трассе. Но Репей почему-то тогда сильно перебздел. К тому же у него болячка нехорошая как раз тогда случилась… так надо смотреть, где и с кем. Да и давно уже пролечился. Но вот, выходит, крепко заело ему на этой божественности мозги.

Сам Костыль никогда про такое не думал. А вот мамка сильно не одобряла. Даже когда от гангрены мучилась, и то ни словечка. Санитарка там ей одна намекнула, типа за попом сбегать, так мамка из последних сил её обложила конкретно. Дядя Коля, тот всякой фигнёй не заморачивался. Его интересовали вещи простые и понятные. Что, впрочем, не мешало ему в ответ на мамкины попрёки, на какие, блин, шиши нализался, отвечать: «А Боженька послал». Ну, мамка его тоже, конечно, посылала. А он её… И понеслось…

У Костыля даже зуб залеченный заныл при этих мыслях. Хорошо же праздник начинается…

— Нет, ты думаешь, что спасёшься, — упрямо протянул Репей. — Что вот ты помолишься, лбом в паркет потыкаешься, и разлюли-малина тебе. Типа из любой дырки Он вытащит, да?

— Есть такое понятие, Промысел Божий, — сухо возразил мужик. — И знать мы его заранее не можем. Захочет Господь, будет это мне на пользу духовную — и действительно, вытащит. Были у меня в жизни такие случаи. Но и по-другому было… — он вздохнул. — Надеяться и молиться надо, а стопроцентно рассчитывать на помощь… нет, так нельзя.

Репей надолго замолчал. Уже и метро проскочили, и железнодорожную ветку-узкоколейку, скоро уже засияет фонарями Преображенка. И тут он вдруг хохотнул.

— Слышь, Костыль, тормозни. Есть тема.

3

Михаил Николаевич не сразу даже понял, что случилось. Вот только что он сидел в тёплом салоне иномарки — а теперь его выволокли на мороз. Все трое непрошеных благодетелей, хлопая дверцами, выскочили из машины.

Места были знакомые. Летом тут хорошо — большой тенистый сквер, спортплощадка, и в отдалении приземистые, старой постройки дома. Однако сейчас всё гляделось довольно мрачно. Редкие фонари давали света ровно столько, чтобы отличить древесные стволы от снега. Свежего, хрусткого снега, ещё не помеченного здешними собаками.

Куртку, ту самую, «на рыбьем меху», с него сорвали сразу же, ещё в машине. Кинули куда-то на переднее сидение. Двое коренастых парней водитель и тот, что сидел с ним рядом, взяли его за локти, а третий, тощий и жилистый, пошлёпал через дорогу вперёд, к скверику. Махнул оттуда рукой давайте, мол.

Сопротивляться было бесполезно. Тем более, очки слетели сразу же, а без них мир сделался рыхлым и каким-то нереальным. Несмотря на бодрящий, казалось бы, мороз, у него закружилась голова и перед глазами поплыли радужные пятна. То ли звёзды, то ли новогодние игрушке на ёлке. Как радовался тогда трёхлетний Димка, как рвался развешивать золотые шары и серебряные бутафорские конфеты…

Время куда-то провалилось, ускользнуло из-под ног — и тут он обнаружил себя прислонённым к шершавому (ощущалось лопатками даже сквозь свитер) стволу. Вспыхнул мутный огонёк — жилистый щёлкнул зажигалкой.

— Вот, физик, — начал он, — это у нас эксперимент будет. Насколько сильно любит тебя твой Бог. Давайте, пацаны, принайтуйте его. Собственным же ремешком.

Тут же грубые руки скользнули ему под свитер, деловито завозились. Резкое движение — и брюки ослабли, хотя и держались кое-как на тощих бёдрах. А запястья, захлёстнутые ремнём, завели за спину и рванули вверх.

— Во, — одобрил жилистый, — и к стволу. Хороший ремешок, крепкий. Медведя выдержит.

— Ноги бы ещё, — озабоченно заметил тот, что всю дорогу горбился на переднем сидении.

— Да хрен с ними, — жилистый махнул рукой с зажигалкой, и рыжий огонёк прочертил в тёмном воздухе дугу. — Пускай попляшет. Никуда не денется.

Накатила дурнота, радужное мелькание перед глазами усилилось. Но что странно — не ощущался мороз. То есть это пока, понимал Михаил Николаевич. Потом схлынет возбуждение, и холод возьмёт своё. Если только раньше не случится чего похуже.

Внутри было горько. Ничего не осталось от рождественской радости. Разбилась, как хрупкая елочная игрушка. Дзинькнула на паркетном полу, и сейчас же заревел Димка, захлопотала над ним Люся… Конечно, он вновь и вновь читал Иисусову молитву, но чувствовал — без толку. А ведь что-то такое кольнуло душу, едва сел в гостеприимный джип. Бежать надо было, бежать без оглядки… Хм… С его-то сердцем. Он ведь и до метро добежать не успел. Господи, Иисусе Христе, ну сделай же Ты хоть что-нибудь! Воссия мирови свет разума!