Каторга

— Жри давай, туловище, — сказал Дед со злостью. — Жри, идиот, а то сдохнешь до ужина.

Умник вроде бы очнулся и тоже застучал ложкой. Съев полтарелки, он задумался.

— Невкусно? — Лысый хихикнул. — Другого здесь нет, не было и не будет.

— Да нет, — отозвался Умник вдруг тихим и ясным голосом. — Вообще здесь очень красиво вокруг. За зоной. Просто невероятно как. Я такого неба не видел нигде.

Лысый с Дедом переглянулись.

— А какое такое небо ты еще видел?.. И где, интересно?..

— Не знаю. Но не видел. А горы! К северу — там, на плато — такие красивые камни... И воздух, наверно, там тоже такой...

Лысый с Дедом молчали. Наконец Дед хмыкнул, качнул головой и обратился к тарелке.

— И какие же это там красивые камни? — Лысый тоже хмыкнул. — И что же в камнях может быть красивого? — он пнул обломок породы.

— Все каждый день ходят мимо, и никто ничего не видит, — Умник опустил глаза в миску и стал доедать похлебку.

— Случай, конечно, тяжелый, — сказал Дед в тарелку. — Но ничего, ничего... Скоро полегчает. Постучит тут по камням, и полегчает.

Обед закончился, и снова обрушился адский грохот, и едкая пыль столбами пошла по забою, и ничего не было видно, и только сыпалось крошево камня, и бился в руках отбойник, и руки уже омертвели, и сердце выскакивало из горла. Мимо несколько раз проходили дежурные, но Умник стоял и работал, и даже ни разу не уронил отбойник. И дежурные уходили снова, и потом возвращались, и снова смотрели, и уходили снова, и так продолжалось и продолжалось, пока, наконец, звонок не сообщил, что на сегодня работе конец и пора возвращаться в бараки.

И они вернулись наверх, и стояли под душем, сдирая с кожи каменную коросту, харкали, плевались, сморкались и матерились, и вот, наконец, вышли на улицу и зашагали к баракам вдоль электрического забора, за которым вдалеке высились угрюмые горы. Они дошли до бараков и уже собирались войти, как вдруг из толпы к Умнику подбежал длинный жлоб с пятнистым лицом. За ним семенили шестерки и несмело хихикали.

— Вот этот? — прохрипел жлоб, схватив Умника за воротник так, что тот поперхнулся.

— Ага, Засранец, ага! Он самый, Засранец, как раз! Он, подлая жаба, он!

— Засранец, что за проблема? — Лысый шагнул вперед. — Оставь его. Новенький, еще не ворвался.

— Интересно, хи-хи, во что тут врываться? Не вижу, Лысый, во что тут врываться. Гадить все умеют, засранцы, это нам из башки не стирают, — Засранец встряхнул Умника. — Чем же тебе, мой хороший, мы так не понравились? Что же ты вдруг не стал с нами гадить, засранец ты долбаный?

— Я не стал гадить не с вами, а просто там, где вы гадите, — Умник сжал челюсти.

— И почему же так, мой хороший? Чем же тебе вдруг не понравилось где мы гадим, все?

— Мне не понравилось, что вы, все, гадите прямо под окнами. Я не хочу срать там же где сплю.

— Ага... — Засранец мерзко ухмыльнулся и сильнее стянул Умнику воротник. — Значит, мы все такие гадкие, такие сволочи, и ты один вдруг нашелся хороший и правильный? Такой, на тебе, чистенький?

— Я этого не говорил, — просипел Умник. — Просто я не хочу срать под своими же окнами. Где срете вы — дело ваше. А я под своими же окнами срать не хочу.

— Засранец, — Дед тронул жлоба. — Оставь новенького в покое. Его только утром воткнули. Еще не ворвался.

— Ну вот и ворвется, гаденыш. Если вы объяснить не успели, я как раз объясню. А ну-ка, — Засранец снова встряхнул Умника, — снимай штаны, мой хороший. Снимай штаны и садись, засранец ты долбаный.

— В смысле? — просипел Умник.

— Садись и испражняйся! Прямо здесь, прямо под окнами! — шестерки за спиной Засранца захихикали и закривлялись. — Где ваши окна, Лысый, — вот эти? А ну-ка...

Засранец проволок Умника по дерьму и швырнул под окна барака. Умник упал лицом и руками в дерьмо, плевки и окурки, попытался подняться, но после ужасного дня в забое сил у него не осталось.

— Устал, даже сесть не можешь? Давай я тебе помогу, бедненький, — Засранец вздернул Умника за воротник. — Сри, засранец ты долбаный!

— Отстань, — просипел Умник. — Я не буду гадить у себя под окнами.

— Значит, не будешь? — издевательский тон Засранца стал зловещим. — Не будешь, значит, срать у себя под окнами? Где срут все честные люди, засранец ты долбаный?

— Засранец, — произнес Дед спокойно, — он убогий, больной. Он бракованный, не трогай его. Ты знаешь, иногда это бывает.

— И что? — жлоб обернулся к Деду, сощурившись. — Пусть, значит, среди нас заводится всякая тля, да еще больная? А лечить его кто будет — ты? — он обернулся к Умнику, который сидел на корточках и смотрел в сторону. — Спрашиваю в последний раз. Ты будешь здесь гадить?

— Нет.

Засранец выхватил из сапога железный стержень и ударил Умника в голову. Стержень звякнул над ухом, Умник опрокинулся вбок, ткнулся виском в землю, и кровь медленно потекла по месиву грязи и испражнений. Шестерки заверезжали от радости и восторга.

— Если очухается, будет гадить со всеми, — ухмыльнулся Засранец и потыкал Умника стержнем. — Смотри, какой умник нашелся... Не нравится ему где все гадят. Засранец долбаный.

Засранец ушел, шестерки уволоклись за ним. Подошел дежурный, двинул Умника сапогом, обронил Деду:

— Убери.

Лысый с Дедом подхватили Умника и, стараясь не заляпаться кровью, поволокли в барак к медикам.

— Вот вы достали уже, — врач покосился на окровавленный череп.

— Делай свое дело, — Дед положил Умника на топчан. — Залепи дырку, залей там чем нужно, и если очухается — свистни. Он бракованный, так что если подохнет, ему же и лучше.

— Вот ведь неугомонный кретин, — Лысый хихикнул, оглядывая пустые нары. — Дыра в башке еще мокнет, а он отвалился куда-то.

— Жалко, что его не убили, — отозвался Дед. — Но ничего, скоро убьют.

— Куда, интересно, он смылся? — пробормотал Лысый, заворачиваясь в одеяло. — Искатель.

— Пошел гадить куда-нибудь, подальше от всех, — Дед хмыкнул.

Умник вернулся посреди ночи. Он долго и осторожно пробирался между нарами, добрался до своего места, сел на постель. В полумраке ночных фонарей замерцала повязка с черным пятном. Умник посидел так немного, улегся.

— Где был? — пробормотал Лысый, разлепив веки. — Завтра в забой, надо спать.

Умник не ответил. Позже, когда Лысый снова почти заснул, Умник пошевелился и тихо сказал:

— Лысый... Тебе не интересно, за что ты тут дохнешь?

— Умник, мы этот вопрос уже обсудили и закрыли, — Лысый помолчал. — Какой смысл мукалить? Все равно я никогда не узнаю, за что я здесь. Если я здесь, значит, было за что.

— Лысый, ты не дурак, и не сволочь. Здесь все как один, за маленьким исключением, твари. Вы с Дедом не такие, и вам-то должно быть интересно, за что вас сюда? Что вы такого сделали? За что вам такая каторга?

— Значит, было за что, — Лысый отвернулся. — Спи, говорят.

— Я, конечно, здесь не так долго... Как Дед, например, — Умник кивнул в сторону Деда, который спал, накрывшись с головой, чтобы отгородиться от смрада. — Но понимаю, что мне на самом деле не повезло. Может быть, если бы Засранца не замочили и он бы меня добил, было бы хорошо.

— Не то слово, — Лысый хихикнул. — Так куда ты ходил, все-таки? И кто там дежурный — тебя выпустили и впустили?

— Выпустили и впустили. Лысый, я был там, у них.

Лысый привстал на локте и посмотрел на Умника.

— Где?

— Лысый, я нашел место, где хранится вся информация. Чую нутром, там все можно узнать — можно.

— И как, интересно, ты его разыскал? Как ты вышел из зоны?

— Лысый! — Умник посмотрел на Лысого с укоризной. — Не притворяйся дураком, здесь все свои. Я не выходил ни из какой зоны. Все это здесь, в зоне, можно сказать, перед носом.

— То есть? — Лысый сел. — Где это здесь, в зоне, можно сказать, перед носом?

— Ты видел в стене люк, у ворот? Видел ведь, триста раз.