Синий олень. Трилогия (СИ)

Глава семнадцатая

Люди в городе ждали мяса, и ярые активисты еще накануне, сразу же после выступления прокурора Баяндина, установили дежурство возле магазинов. Вновь подходивших заносили в списки очередников и каждому присваивали соответствующий порядковый номер. Кто‑нибудь из первых вместе со списком обязательно нес вахту у входа – ведь вновь пришедшие могли бессовестно начать новый список.

Пять раз в день и трижды за ночь проводились переклички, и всем очередникам полагалось строго, как штык, быть на своем месте, а отсутствующие вычеркивались сразу и без всяких поблажек. Прошедшим же перекличку присваивались новые номера, старые списки уничтожались и составлялись новые – работа нудная и утомительная, но каждый знает, что составить новые списки необходимо, иначе вычеркнутые могут явиться к шапочному разбору и предъявить свои права по старым. Кому нужны склоки, разборки, доходящие порою до рукопашной? Нет уж, разорвали листок с твоей фамилией, и словно тебя вообще на свете не существовало. Так что извольте во время прийти и отметиться, дорогие товарищи, а то одни должны маяться и сторожить очередь, а другие будут где‑то порхать по своим делам? И в назначенные для переклички часы с высоты птичьего полета могло показаться, будто людские потоки стекаются в строго определенные места.

На улице Свободы у магазина с вывеской «МЯСО‑РЫБА» народ дежурил уже более суток, наиболее активные провели под дверью всю ночь. На ступеньках были расстелены газеты – на них расположились те, кто не доверял своим уставшим от долгого бдения ногам. Вокруг валялись обрывки бумаги и прочий мусор. Две интеллигентного вида старушки пришли на дежурство со своими складными стульчиками и чинно на них восседали с книжками в руках. Крепко сжимая в руках список очередников, у самой двери незыблемо стояла Агафья Тимофеевна Кислицына, соседка Николая Тихомирова, и спорила с красавицей Галей Ефремовой.

– Ты что, думаешь, я слепая, не слышала, что Степанова и на свой, и на твой номер откликнулась? Потому тебя и вычеркнули.

– Неправда, я сама откликнулась!

– Молодые, а бессовестные стали, не краснея, врет, – сурово изрекла полная и круглая, как колобок, Мария Егоровна Голубкова.

Она, как и Агафья Тимофеевна, знала, что в очереди никому нельзя давать послабления, иначе сам останешься на бобах. Интеллигентный пенсионер Великанов был того же мнения – отложив газету, он поправил на носу очки и, с укором глядя на Галю, покачал головой.

– А еще спрашиваем друг друга, почему такая жизнь! Потому что такая молодежь пошла – в наше время жили тихо‑мирно, а сейчас что? В Закавказье бойню устроили, в Средней Азии уши друг другу режут. А в Литве что делается? И ГКЧП тоже…гм… Когда это прежде видано было?

Упоминание о ГКЧП добило Галю. Она покраснела так, словно сама была зачинщицей путча, и с вызовом в голосе созналась:

– Ну и что? Ну, не смогла я на перекличку ночью прийти – у меня дети маленькие.

– У тебя муж есть, пусть с детьми и сидит, коли жрать хочет, – отрезала, как обрубила, Агафья Тимофеевна, – записывайся теперь в очередь заново.

– Почему заново, когда я со вчерашнего дня еще записалась?

– Записалась, так на перекличку приходи! – неприязненно пророкотала Мария Егоровна. – А то будешь по ночам с мужем трахаться, а мы тут за тебя в очереди стой!

Вместо того, чтобы смутиться, Галя задорно тряхнула хорошенькой головкой.

– Ну и что? Я со своим мужем трахаюсь, а не с чужим, как ваша Катька.

Катя, дочь Марии Егоровны, прежде была одноклассницей Гали, и еще со школьных времен между ними сложились неприязненные отношения. Мечтой родителей было найти Кате надежного и обеспеченного мужа, но та наплевала на их желания и тайком бегала на свидания с женатым человеком. Вернее, считалось, что тайком – об этой связи знало полгорода. Поэтому слова Гали острым ножом вонзились в душу Марии Егоровны. Она побагровела, и, возможно, разговор перерос бы в грандиозный скандал, но тут дверь магазина распахнулась, и на пороге стала продавщица Евдокия.

– Чего вы тут шумите, граждане‑товарищи? – весело сказала она. – В девять не откроемся, сразу говорю – рефрижераторы с комбината еще не приехали, потом пока мясо рубить будем. Погуляйте, сходите.

И скрылась. Сидевшая на стульчике старушка неожиданно ахнула и схватилась за сердце.

– Забыла! Люди добрые, номер свой забыла, что делать?

– На руке писать надо, – наставительно заметил пенсионер с газетой.

– Так у меня же старый записан, а после переклички новый дали, забыла я его!

– Вы после меня, я точно помню, – успокоила ее пожилая дама и повернулась к Агафье Тимофеевне: – Посмотрите, Тихонова после Петровой стоит?

Время близилось к девяти, и народу вокруг магазина, несмотря на предупреждение продавщицы Евдокии, становилось все больше и больше. Галя, боясь, что останется вообще ни с чем, записалась заново. Ровно в девять очередь загудела, люди придвинулись поближе к державшей список Агафье Тимофеевне. Она скалой вросла в порог, плечом к плечу с ней стояли Марья Егоровна и еще несколько активисток.

– По списку проходить, без списка никого не пропустим!

Люди топтались на тротуаре и проезжей части дороги, не обращая внимания на отчаянные гудки машин и ругавшихся нехорошими словами водителей. Все глаза были в ожидании устремлены на массивную дверь – пошел слух, что мясо уже привезли, и мясники рубят туши. Директор же магазина в это самое время звонил на комбинат, пытаясь прояснить ситуацию.

Сначала ему сообщили, что авторефрижераторы скоро отправятся, потом это «скоро» застыло на одном месте. Время шло, толпа снаружи напирала, а директор все звонил, не решаясь дать указание продавщице Евдокии открыть магазин.

Наконец, ближе к обеду он позвонил в последний раз и тут враз получил исчерпывающую информацию: директор комбината в больнице, его заместитель занят с внезапно приехавшей комиссией, а мяса в ближайшее время не будет. Когда будет? Неизвестно, возможно даже, что вообще никогда. Продавщица Евдокия, знавшая своего начальника, как облупленного, сразу все поняла по его обескураженному виду, и лицо ее пошло пятнами.

– И что ж мне теперь, как к людям выйти? – строго спросила она. – Мне и без того покупателям стыдно в глаза смотреть – приходят, а у меня вместо мяса ширпотреб лежит на продажу. Тьфу! Нет уж, идите сами Петр Денисович, скажите им. Идите, идите, я не пойду!

– Погоди, куда? Ты… это… ты выйди и скажи им что‑нибудь – просто так, чтобы успокоились.

Пожав плечами, Евдокия вышла на крыльцо и пробормотала что‑то невнятное вроде «магазин откроют после обеда». Люди поняли ее именно так, как хотели понять – откроют, когда будет мясо. Все немного успокоились – пусть хоть после обеда, только что б открыли. Народ повеселел, из толпы даже понеслись шуточки.

– Что ж ты, Евдокия Прекрасная, томишь‑то нас? Уж мы тут тебя ждем, не дождемся, все глаза ночью себе проглядели.

– Ну, чего дальше‑то делать будем? – захлопнув дверь, буркнула продавщица и вопросительно посмотрела на трусливо вжавшегося в стенку директора. – Дальше тогда сами им говорите.

– Во время перерыва скажу, – решился, наконец, тот. – В два обед, половина разбредется, меньше крику будет.

Однако, вопреки его ожиданиям, к двум часам народу меньше не стало – пошли слухи, что из‑за позднего прибытия мяса магазин будет работать без обеда. Тогда директор написал крупным почерком на листе бумаги «СЕГОДНЯ МЯСА НЕ БУДЕТ» и притулил лист за стеклянной витриной магазина.

До стоявших возле самой витрины не сразу дошел смысл прочитанного. Потом передаваемая из уст в уста новость поползла, распространяясь по всем направлениям. Растерянность и недоумение овладели очередью, люди пожимали плечами, смотрели друг на друга и перекидывались возмущенными репликами.

Поначалу каждый из обманутых как бы пытался воззвать к сочувствию в сердце ближнего: