Телефон Господень (сборник)

После получасового копания в латунных потрохах и кованых шатунах, я оказался в еще большем недоумении. Конструкция сия никак не могла работать! Описать устройство этой машины я затрудняюсь, но по уровню технического решения все это напоминало велосипед, в котором вращение педалей приводит в действия два брусочка, которые методом трения друг об друга нагревают воду в паровом котле, который приводит в действие паровую машину, которая крутит электрогенератор, который приводит в действие электромотор, вращающий колеса… Конечно, там все было не так, но по количеству бессмысленных, на мой взгляд, преобразований энергии – примерно похоже. Более нелепой конструкции я в жизни не встречал. На мой технический взгляд, она нарушала все законы термодинамики и годилась только в качестве садового украшения. Пожав плечами, я отправился спать.

Во сне я снова увидел себя в кабине паровоза и почему-то ничуть этому не удивился. Похоже, подсознательно я ожидал развития событий. На это раз мы никуда не ехали, а стояли на запасных путях какой-то немыслимо древней станции – может быть той, которая была тут когда-то. Во всяком случае, видневшийся в отдалении пакгауз был весьма похож, только выглядел посвежее. Феофанов в каком-то замасленном картузе, тихо насвистывая, натирал тряпочкой медные детали. Мне захотелось вновь промчаться на паровозе по тем красивым местам, которые я видел в прошлом сне, но Феофанов покачал головой:

– Сегодня стоим – пассажиров нет…

– Что с вами случилось? – спросил я, – А с паровозом? Как все было на самом деле?

Феофанов помолчал, а потом сказал совершенно не в тему:

– Зря ты их накормил.

– Кого? – удивился я.

– Гремлинов. Они тебе, конечно, помогут, но с ними проснулся и некто другой…

– Никого я не кормил! И кто это другой?

– Ты окропил своей кровью паровоз, и они проснулись, но проснулись не одни… И тот, другой, он не успокоится…

– Я не понимаю…

– Поймешь. Иди, тебя зовут.

Я немедленно осознал, что лежу на раскладушке в пакгаузе, через окна бросает яркие лучи солнце, а в дверь кто-то барабанит. Дурной спросонья, я поплелся открывать. За воротами стоял Тюркин собственной персоной. Он не успел ничего сказать – я махнул ему рукой, чтобы заходил, а сам поплелся к колодцу умываться. Похоже, что спал я долго – солнце было высоко. Придется объяснять этому «буржую», почему я не касался его машины… ну и фиг с ним! Тоже мне, цаца какая. Скажу, что обдумывал и готовился – пусть уважает мастера.

Вернувшись от колодца, я увидел, что Тюркин буквально подпрыгивает в дверях, напоминая привязанный за ногу полуспущенный аэростат.

– Ну, братан, ты даешь! – восторженно заголосил он, – Ты зачем сказал, что красить не можешь? Шутка, да?

Я прошел в пакгауз и взглянул на машину – левое крыло теперь ничем не отличалось от правого. От вмятины не осталось и следа. Ноги мои подкосились, и я сел на инструментальный ящик, на некоторое время перестав воспринимать окружающее. Вокруг меня суетился и подпрыгивал Тюркин, что-то нес своим высоким визгливым голосом, совал мне какие-то деньги, которые я, не считая, сунул в карман комбинезона – но перед глазами моими стоял печальный лик старенького механика Феофанова и слышался его голос: «Они тебе помогут, но с ними проснулся и некто другой…». Мне было как-то нехорошо, и когда Тюркин унесся на своем Форде, я вздохнул с облегчением. Мне надо было о многом подумать.

Раздумья завели меня в логический тупик – собственно, никакой достоверной информации о происходящем у меня нет. Разве что сны… Но что такое сны? То ли отражение реальности, то ли бред усталого мозга… Ну почему со мной всегда случается всякая чертовщина? Утомленный попытками объяснить необъяснимое, я уже начал задремывать, но тут примчался встрепанный лейтенант. Глаза его метали молнии, нос раздувался, но вид при этом был какой-то ошарашенный.

– Там, Тюркин… – выговорил он.

– Помер? – перебил его я. В моей голове с легким щелчком сложилась вся картина.

– Откуда ты знаешь? – сработала профессиональная подозрительность, и Федор уставился на меня с нехорошим прищуром.

– Догадался.

– Что значит догадался? – взгляд лейтенанта буквально сверлил во мне дыры.

– То и значит. Ты и сам уже догадался, только сам себе в этом признаться не хочешь. Иначе бы ко мне не примчался. Какова причина смерти?

– Автокатастрофа. Он всегда носился по дорогам как раненый в жопу дятел, но это было нечто – разогнался, наверное, до двухсот и забыл повернуть…

– Готов поспорить, что он умер до столкновения…

Федор внимательно на меня посмотрел, но не стал спрашивать, почему я так в этом уверен, лишь на секунду взгляд его метнулся к паровозу и обратно. Он пожал плечами:

– Тюркин всегда был надутым придурком, но мне это все не нравится. А Михалыч? Что они видели перед смертью? У обоих был такой ужас на лицах… Что ты скажешь?

– Ты мне не поверишь.

– А ты попробуй.

– Все дело в паровозе. Похоже, несчастный мастер Феофанов, пытаясь заставить эту нелепую машину работать, пересек границы доступные человеку, и результат ужаснул его самого. Это больше чем паровоз, это нечто живое…

– Действительно, чушь какая-то… – резко сказал лейтенант, – бред сивой кобылы.

Он решительно поднялся.

– Поменяй-ка мне лучше рулевую тягу, механик! А то совсем разболталась… Тяга в багажнике.

Федор направился к воротам. Спина его был напряжена, как на параде.

– Подожди, – остановил я его, – ты уверен, что так надо? Ты точно не путаешь храбрость с глупостью?

Старлей мрачно усмехнулся.

– О чем ты? Я всего лишь прошу поменять тягу.

Помолчав, он добавил:

– Я отвечаю за этих людей. Даже за болвана Тюркина.

Федор ушел. Я удивленно смотрел ему вслед – надо же, какой пафос может скрываться в провинциальном милиционере! Похоже, он действительно чувствовал себя шерифом, а не чиновником на маленьком окладе. Ему было не все равно.

Открыв инструментальный ящик и достав домкрат, я полез менять тягу. Проклятая железка здорово приржавела, и я провозился дольше чем рассчитывал, поэтому, когда лейтенант вернулся, я только успел закрыть капот и вымыть руки. На этот раз – никаких гремлинов! Только тяжелый физический труд…

– Готово? – спросил он.

– Готово. Забирай машину. И… Это… Будь осторожен, ладно?

– Не говори чепухи – лейтенант был совершенно спокоен, – мало ли что может померещиться.

Когда он уехал, я сразу улегся на раскладушку и попытался заснуть. Это было нелегко – нервы были натянуты как гитарные струны, но я изо всех сил успокаивал дыхание и медитировал, пока наконец не провалился в тяжелый сон.

Оказавшись в кабине паровоза, я совершенно не удивился. Каким-то краем сознания я осознавал, что сплю, но меня это не смущало. Паровоз медленно ехал среди серых холмов, Феофанов в своем картузе стоял за рычагами, молча вглядываясь вдаль.

– А где Тюркин? – спросил я. Я был уверен, что увижу в кабине покойного «буржуя».

– Уже там, – спокойно ответил механик.

– Где там?

– Не стоит тебе этого знать…

Голос его прозвучал так, что я понял – действительно, наверное, не стоит… Некоторое время мы ехали в молчании. Пейзаж за окнами кабины не менялся – те же низкие серые холмы, сглаженные потоком бесконечного времени. Потом Феофанов заговорил, но так тихо, что я не расслышал первых слов:

– …никогда не просить.

– Чего не просить?

– Вечности. Нельзя менять бессмертие души на вечность существования.

– Я не понимаю…

– Я искал вечный двигатель, но хотел-то вечной жизни… Я думал, что если мне откроется одно, то недалеко и второе. Но и вечное движение мне не давалось – годы потратил я на этот паровоз, а он не желал работать. Тогда я обратился к гремлинам – я знал о них, ведь я столько лет проработал механиком… Я досыта накормил их своей кровью, но вечное движение было им не по силам. Тогда они призвали нечто… Оно выполнило мое желание, но сожрало мою жизнь. Теперь у меня есть вечное движение и вечное существование, но нет жизни – я лишь слуга, механик при паровозе.