С нами бот (сборник)

И опять пошли чудеса. Даже на мой непрофессиональный взгляд, дела по всем показателям выровнялись помаленьку, а там и вовсе полезли в гору. Я уже начинал ревновать к своему автопилоту. Ладно, пока я умничал да ехидничал, можно было утешиться рассуждением, что в мире торжествует глупость, поэтому, дескать, от меня люди шарахаются, а к боту тянутся.

Но глупость-то моя, скажите на милость, чем хуже его глупости?

Что я тычу пальцем в небо, что он!

Но у него почему-то всё идёт на лад, а у меня рассыпается.

Хоть расколись, не понимаю…

Не исключено, что дело просто в дозе кретинизма. Слабая доза расхолаживает коллектив, сильная – сплачивает.

Можно ли вообще быть тупее бота? Не спешите ответить отрицательно. Мне, например, с ним тягаться трудно, а вот моей бывшей начальнице… Конечно, он отзывается невпопад, но хотя бы членораздельно. А что вытворяла эта королева оговорок!

– Не будем конкретно называть пальцем тех, кто в этом виновен…

Уверяю вас, каждый день выдавала прямо противоположное тому, что хотела сказать.

Но руководила ведь, чёрт возьми! И успешно руководила.

Меня давно уже беспокоит, что в последнее время я не могу думать ни о чём другом. Только о нём, о боте. Стыдно признаться, но мы теперь на равных. Глухо враждуем. Точнее – я с ним враждую. Ему-то самому всё равно. Железо оно и есть железо. Вот спрятался я в своей бирюзовой келье. А толку? Снаружи – он, в мыслях – тоже он. Раньше я был склонен к шизофрении: на что посмотрю, о том и начинаю рассуждать, фантазировать, бредить. Бывало, что и вслух. Золотые времена. Теперь же я скорее молчаливый параноик с пулей в голове. Думаю об одном.

Да уж! Озаботили – так озаботили.

Несомненно, что-то надо делать, что-то надо ломать, что-то…

Хватит! Обрыдла мне вконец эта бирюза. Пора сменить обои внутреннего мира. Подкладка души обветшала и требует обновления. Кроме шуток, настолько приелся бирюзовый цвет, что уже кажется просто серым. Диким, как говаривали во времена Лескова.

Заодно отвлекусь.

Значит, так. Подойдём к этому делу ответственно. В нынешнюю эпоху выбор фона – задача, прямо скажем, непростая. Наш развращённый век успел опошлить все оттенки. Голубой и розовый сразу же отпадают. Коричневый отдаёт фашизмом, жёлтый – прессой, оранжевый – майданом, синий – правящей кликой, зелёный… Зелёные сейчас не лучше коричневых. Красный… Весь мир насилья мы разрушим? Оно бы, допустим, и неплохо, но это ж с ума сойдёшь – этюд в багровых тонах! И мальчики кровавые…

Фиолетовый. Почему бы и нет? Тем более что на молодёжном жаргоне «фиолетово» нынче означает «до лампочки», «по барабану». С другой стороны, с чего бы мне косить под тинейджера? В мои-то годы! Несолидно как-то.

В итоге остановился на бледно-сиреневом. Хорошо бы ещё узорчик запустить какой-нибудь этакий симпатичненький. Розовые фигушки на бледно-сиреневом фоне… Очень бы неплохо смотрелось.

А потом пригласить соседей. Чтобы тоже полюбовались.

«Ах, какой у вас внутренний мир…»

Вскоре кончилось моё безначалие. Критяне вернулись. Оба ублаготворённые, в меру загорелые, с чемоданом сувениров для раздачи сотрудникам и сотрудницам. Мне был поднесён уникальный обломок амфоры с фрагментом схемы кносского лабиринта. Путеводитель. Чёрт знает какой век до Рождества Христова – и наверняка изготовлен нынешними умельцами из тамошних краёв. Автохтонами. Они же индигенты. (См. словарь ин. сл., 1888.)

Интересно, обрывками клубка Ариадны на Крите тоже торгуют?

Затем руководство удалилось в свои кабинеты, и что-то стало мне сразу не по себе. Как вскоре выяснилось, правильно стало. Своевременно.

Уже через полчаса последовал звонок и велено было явиться. Голос звучал настолько грозно, что показался незнакомым. И если бы только мне!

Бот не опознал!

– С кем я говорю?

– Со мной! – рявкнул Труадий Петрович, и понял я, что дела мои совсем никудышние. – Кстати, считай, что ты уволен! Но попрощаться зайди!

Рассказывают, пришёл однажды Репин к Сурикову, а тот пишет «Утро стрелецкой казни». От полотна жутью веет. Плахи расставлены, виселицы в дымке маячат. Пустые. Посмотрел Репин, поморщился: «Вы бы хоть одного стрельца повесили!» Послушался Суриков, повесил пару стрельцов – и тут же замалевал. Потому что ужас ожидания исчез.

Примерно то же самое случилось и со мною. Стоило прозвучать роковому слову «уволен», страхов моих как не бывало. Мало того, я ощутил чувство, близкое к восторгу. Прискорбный факт, что сам я лишаюсь места и снова становлюсь безработным, казался мелким и незначительным по сравнению с моей радостью при мысли, что дура железная наконец-то оступилась.

Развязно ухмыляясь, я вышел в коридор, однако перед дверью Труадия всё же малость перетрусил и решил, что мудрее предстать пред грозны очи невидимым и неслышимым (для себя, естественно, для себя). Убрал звук, убрал изображение и двинулся, так сказать, по приборам, постоянно сверяясь с путеводными стрелками.

Будем надеяться, что мебель в кабинете не переставляли.

Наощупь открыл дверь, вошёл. На бледно-сиреневом фоне возникли две тоненькие красные окружности, напоминающие мишени. Затем сработала распознавалка. Левой мишенью оказался Лёша Радый – правой, понятно, сам Труадий Петрович. Во рту у меня шевельнулся артикулятор, а в гортани отдалась неслышная дрожь динамика. Затем перед глазами выскочил значок в виде стульчика.

Мне предлагали сесть.

Что ж, спасибо.

Я нащупал нужную бусину чёток и затребовал изображение стула в натуральную величину. Его, и только его.

Посадка прошла успешно.

Мне уже было настолько всё фиолетово, что ни о каких сожалениях, ни о каком самокопании не могло идти и речи. Я удивлялся лишь одному: откуда во мне взялось столько злорадства? Когда накопилось? «Допрыгался, козёл? – с бесстыдным ликованием думал я о своём верном боте. – Ишь! В конкурсе он победил! Начальник отдела геликософии, вы только подумайте! Ну везло тебе какое-то время – по теории вероятности. И на этом основании ты возомнил себя выше Леонида Игнатьевича Сиротина? Да, лентяя! Да, пофигиста! Но человека, чёрт побери, человека! Который, по мнению одного бомжа из пьесы Горького, звучит гордо!..»

Гордиться принадлежностью к роду людскому! К этой раковой опухоли на теле планеты! До чего ж он, гад, меня довёл?

Судя по тому, что левая мишень была обозначена пунктирно, Лёша, по своему обыкновению, молчал. Беседу вёл исключительно Труадий Петрович – непрерывная линия, образующая окружность, опасно тлела алым.

Так прошло минут десять. А может, и больше. На этот раз за временем я особо не следил.

Это ещё зачем? Мы люди скромные, можем удалиться и на автопилоте.

Я включил изображение и звук.

Труадий Петрович уже не сидел за столом, он стоял. Лёша Радый – тоже. Оба смотрели на меня со странным выражением.

Встал и я.

– Н-ну… – недовольно пошевелив усами, буркнул наконец Труадий. – Будем считать, что ты оправдался…

«Будем» он произнёс как «бум».

– Если бум не поддерживать, он быстро выдохнется, – изрёк бот.

– Тоже верно… – подумав, согласился Труадий.

Глава одиннадцатая

Пару часов спустя в более спокойных условиях я прокрутил весь разговор с начала до конца. В принципе автопилот – идеальный инструмент шантажиста. Скрытая камера, по сути дела.

Интересно, разрешат ли со временем предъявлять подобные записи в суде взамен свидетельских показаний? Видимо, если и разрешат, то нескоро.

Но это, я вам доложу, была сценка! Редкий случай, когда жизнь поднялась до уровня фильма, отснятого талантливым режиссёром.

Нет, я не оговорился.

Попробуйте представить из любопытства, что перед вами не быт, а кино. По молодости лет я довольно часто так развлекался. Попробуйте – и вы ужаснётесь. Принято считать, что, чем произведение ближе к жизни, тем оно талантливей. Бред. Страшно представить, какое количество обыденности надо промыть, чтобы получить одну крупицу искусства! Но обыденность в сыром виде… Боже, как отвратительно мы исполняем собственные роли! Станиславский наверняка бы завопил: «Не верю!»