Синий олень. Трилогия (СИ)

– Все, извините, что заставил вас ждать, садитесь, – сказал он клиенту, который со странным выражением лица рассматривал в эту минуту какой‑то снимок, – что это вы смотрите? А, это не из бабушкиных, это в шестьдесят пятом снято – мои папа с мамой на юг тогда ездили, в дом отдыха. Да вы садитесь – сюда, перед зеркалом. Это вообще, можно сказать, трагический снимок.

– Трагический? – Самсонов поднялся и неожиданно покачнулся. Алексей решил, что он зацепился за что‑то ногой.

– Осторожнее, не упадите, ради бога. Садитесь, давайте, я вас простыней оберну, чтобы волосы за воротник не летели, – он укутал клиента, легонько пощелкал ножницами и начал стричь, продолжая разговор. – Так вот, про снимок. Мои родители тогда со своими друзьями были в доме отдыха в Шеки – есть такой курорт в Азербайджане, – и их группой повезли на экскурсию. А отцу до этого подарили на день рождения фотоаппарат, и он все время фотографировал. Перед тем, как садились в автобус, всю группу щелкнул, и в дороге как что интересное, так снимал. Короче, одну кассету целиком отщелкал и матери в карман платья положил (у нее кармашек с молнией был), а другую не успел – их автобус на другой день попал в аварию. С моими родителями уцелело человек пять, остальные погибли, и друзья родительские тоже погибли. Мне тогда четырнадцать было, я помню, какие папа с мамой оттуда вернулись – немного не в себе оба. Фотоаппарат пропал, конечно, а кассету мама у себя в кармане нашла, но с нее только одну фотографию удалось напечатать – остальные засветились. Она тогда долго успокоиться не могла – постоянно фото это всем показывала, рассказывала про аварию. Глаза блестят, сама трясется и одно и то же повторяет: подумать только, были люди живы, а потом в один момент их не стало – это вот Андрей с Зиной, это Лиза Лузгина с сыном. Даже жутко становилось от ее разговоров. Бабушка мне тогда потихоньку сказала: ты, Алешенька, забери у мамы незаметно эту фотографию и спрячь, не то она себя вообще изведет, а то и с ума сойдет. Я так и сделал – унес и в бабушкин альбом положил. А мама и вправду после того успокоилась. Потом, когда мой младший брат у нее родился, она вообще прежняя стала. Видите, как бывает – время все лечит.

Самсонов дернул головой и откинулся назад. Недовольный Алексей хотел сделать ему замечание, но вдруг увидел в зеркале лицо клиента – оно было смертельно бледным, а на лбу выступили капельки пота. Взгляды их встретились, Самсонов хотел что‑то сказать, но из груди его внезапно вырвался стон. Парикмахер испугался.

– Вам плохо? Вы очень бледный.

– Жарко… очень.

– Воды холодной, может быть, дать? Или, если хотите, у меня в холодильнике лимонад есть.

– Нет‑нет… Нет, все нормально, я… – он сделал над собой усилие, – у меня… Понимаете, у меня в автокатастрофе… У меня погиб очень близкий человек, и я сейчас вспомнил… Простите.

– Это вы меня простите, зря я рассказал.

Расстроенный Алексей молча достриг клиента. Тот сидел, закрыв глаза, и лицо его казалось высеченным из мрамора.

– Сколько я вам должен? – поднявшись, спросил он уже почти обычным голосом, но в отличие от прошлого раза даже не взглянул в зеркало. – На дому, наверное, дороже?

– Нет, также – два пятьдесят, – отводя глаза, проговорил Тихомиров и начал сворачивать простынь.

Самсонов, достав из кармана бумажник, вытащил трешку, но внезапно уронил все это на журнальный столик и шагнул к мастеру.

– Я прошу вас, отдайте мне эту фотографию, она ведь вам не нужна! Или продайте, я заплачу. Сколько вы хотите?

С минуту Алексей смотрел на странного клиента, потом открыл альбом, достал фотографию и протянул ему.

– Что вы, какие деньги! Возьмите.

– Спасибо. Спасибо вам огромное!

Прижав снимок к груди, Самсонов почти выбежал из квартиры, хлопнув входной дверью. Тихомиров, растерянно смотревший ему вслед, не сразу увидел на журнальном столике забытый клиентом бумажник.

– Погодите! – он схватил бумажник, но тот выскользнул из его рук, и все содержимое вывалилось на пол – ключи, две красные десятки и паспорт в целлофановой обложке.

Собирая все это, Алексей не удержался и, открыв паспорт, полистал страницы. Паспорт, как паспорт, все есть – фотография, прописка, национальность. Непотрепанный – выдан всего пару месяцев назад в связи с утратой старого. В графе «семейное положение» стоял штамп о разводе, и этого Тихомиров почти что ожидал. Что‑то заставило его вновь открыть первую страницу, и он сразу понял что – дата рождения. Согласно паспортным данным Самсонов Леонид Аркадьевич родился в одна тысяча девятьсот сорок втором году, но парикмахер мог бы поклясться, что его клиент лет на восемь‑десять моложе – возраст по волосам он мог определить с точностью до года.

За бумажником Самсонов вернулся спустя час, и лицо у него было уже не таким бледным.

– Простите, оставил у вас бумажник с ключами, домой не могу попасть.

– Да‑да, вот он лежит – как вы и оставили, – равнодушно молвил Алексей, – и сдачу с трех рублей я вам еще должен.

– Нет‑нет, это я вам должен, – их взгляды встретились, и Самсонов вдруг улыбнулся: – Когда мне можно будет в следующий раз у вас постричься?

– Как вернусь – приходите в любое время, милости просим.

Годы шли, со стены холостяцкой квартиры Алексея Тихомирова юная Дося в костюме горничной графини Мицци по‑прежнему весело и нежно взирала на своего взрослеющего внука. Однажды Коля, регулярно прибегавший к старшему брату постричься, осмотрел себя в зеркале, перевел взгляд на портрет и ухмыльнулся.

– Слушай, мне б еще метелочку – я точно буду, как баба Дося.

Алексей тоже глянул и впервые поразился сходству Коли с Феодосией Федоровной в молодости – при жизни‑то ее ни ему, ни кому другому не пришло бы в голову сравнивать хорошенького мальчика с его сгорбленной старенькой бабкой.

Учение в школе давалось Коле легко, хотя учителя недолюбливали его за развязное поведение и крайнюю самоуверенность. Влюбленные одноклассницы названивали в квартиру Тихомировых, что вызывало у матери крайнее беспокойство.

– Ты об этих девчонках меньше думай и меньше время на них трать, тебе в институт поступать надо, – внушала сыну Ирина.

– Ой, мам, ты что думаешь, я в институт не поступлю? Ха! А девки это так – побалдеть, на фиг они мне нужны!

В последних классах у него отбоя не было от девчонок, и мать прямо‑таки тряслась от страха – ей мерещилось, что «ребенка» непременно окрутит и потащит в ЗАГС «какая‑нибудь наглая стерва». С годами опасения ее крепли – Коля постоянно ездил на олимпиады в Воронеж, а матери так ни разу и не удалось вырваться, чтобы поехать с ним, потому что за полгода в их гастрономе прошло около десяти ревизий и пятнадцати мелких проверок – шел восемьдесят третий «андроповский» год. Когда же младший сын поступил в Воронежский Политехнический институт, у Ирины уже четко сформировались три идеи фикс: женить старшего сына, уберечь от брака младшего и обменять свою двухкомнатную квартиру на трехкомнатную.

Вопреки всем опасениям матери Коля, сдав первую сессию, приехал в отчий дом на каникулы никем не окрученный, веселый, но безумно проголодавшийся. Уплетая материнские котлеты, он с набитым ртом разворачивал перед родителями и братом перипетия своей студенческой жизни:

– Две практики прогулял – уже к декану. Зашибись, да? Главное, девчонкам всем зачеты поставил, а мы тридцать первого декабря до девяти вечера сидели – еще одну лабораторную делали. Потом сразу в общагу на дискотеку рванули, а второго уже по математике экзамен – один день всего готовиться. Одна дура в чулки себе шпаргалок напихала, потом на экзамене никак вытащить не могла – юбку задирает, вся из себя чешется, а вытащить не может. Да, мам, чуть не забыл, голова моя садовая, – он хлопнул себя по макушке, – вам всем от Васьки Щербинина горячий привет и низкий поклон.

– Ты что, заходил к Полине Ивановне? – поразилась Ирина.

Полина Ивановна была сестрой Зины Щербининой и после ее гибели взяла опеку над осиротевшим племянником. В первые десять‑двенадцать лет после трагедии Ирина, наезжая в Воронеж по делам, обязательно забегала проведать сына погибшей подруги, и иногда брала с собой Колю. Тот от всей души ненавидел чопорную неулыбчивую тетку Васи и теперь в ответ на изумление матери презрительно фыркнул.