Вечные мы (СИ)

— Понимаешь... Перевлюбиться можно, да. Не в кого угодно, но можно. Труднее, конечно, и больнее... Но тут совсем уже другое. Тут надо не только о себе думать, да ведь? То есть перевлюбиться можно, но нельзя, потому что это не только тебя уже касается. Это становится твой выбор, а не просто что тебе случайно выпало...

— Прям-таки выбор? Вот выбрал себе, и...

— Элли, полюбить — это примерно как выучить новый язык. Не намного сложнее... и не легче, конечно. Но реально, и способ тот же самый: родиться и прожить детство, новое детство, с этим языком, с этим человеком. Стать опять ребёнком...

— М-м... То есть всё забыть... всё заново?

— А разве плохо? Забывание — добрая сила, полюби её... Ты никогда не забудешь до конца то, что тебе по-настоящему важно. Только лишнее. А нужное — вспомнишь, в самый нужный момент и вспомнишь, и тем больше ему обрадуешься. По-новому увидишь... И кстати — чем больше языков знаешь, тем легче новые учить. Правда, язык можно любой, а человека всё-таки нет, тут химия... бывает с первого взгляда отторжение, не судьба. Но нам повезло... Да? И ещё: язык задан, не меняется, ну или почти. Люди меняются гораздо сильнее. И тот кто и тот кого, и себя и друг друга...

— ...Ох, Маша... Ох. Просто... Страшно мне, страшно и...

Всхлип.

— ...А знаешь, что надо делать, когда страшно?... (громким шёпотом) Танцевать!

Смех сквозь всхлипывания.

— Я думала, ты скажешь...

Шёпот. Смех.

— А ты хочешь?... Ах ты же хочешь, милая девушка, прости меня, ну конечно же...

Смущенный смех.

Шорох. Шум постели.

Поцелуи.

— Как же я не... Потанцевать всегда успеем, да?... А давай-ко ляжем, вот я тебе колыбельную спою...

Шелест одежды.

— Шли мы долго... ох да по дороге... Ох да устали наши ноженьки, ох ноги...

Песня без слов.

— Маш... подожди... Я просто... посмотрю ещё на тебя, вблизи... можно?

Тихий смех. Дыхание.

— А хочешь?...

Детски-жалобное мычание.

Шорох. Рывок. Что-то мягкое падает на пол.

Шумное дыхание.

Судорожный счастливый смех.

— Ой... Маш... Ты правда мне... да?

— ...(глухо) Дык...

Жалобный стон.

— Ох... нет, нет, лучше не так, а... ага...

Стон. Крик.

Срывающееся дыхание.

— Маша... Маша, Маша, Маша... Вот так тебе, вот...

Дыхание поднимается. Хрип. Мгновение стиснутой тишины.

Глубокий полувыдох, полустон.

Постепенно слабеющие всхлипывания.

Глубокий вздох.

Тишина.

— Маш... Маша... А у тебя висит — «одни»?

— ...А ты хочешь?...

Заглушённый смех.

— Ты не забыла, у нас же сегодня... ночь...

— Да я помню... но до ночи ведь ещё...

— Время быстро летит... девушка Элли... Ничего, что я тебя так?

— ...Ага... А кто сегодня...

— У-у-у, это страшная тайна...

Смех, долгий шёпот. Счастливый вздох.

Тишина.

Шорох, тихое звяканье.

— Какой у тебя...

— Нравится? Я тебе такой сделаю... И всем бы надо сделать, хорошая вещь. Да ленива я, знать...

— Ты?!

— Ну... Видела водомерок у нас в ручье, в лесу? Висишь над прозрачной водой, разглядываешь камни на дне... время остановилось... медленно, медленно сносит течением... вдруг рывок, жизнь, порыв, мгновение — и снова золотая лень, снова медленно проплывают камни... Вот это я и есть. А Катя — стрекоза.

— А...

— А ты... Дай подумаю...

— Нет, я про...

— ...Андрей... он просто мальчик. Гениальный счастливый мальчик... Он всегда мальчик и всегда растёт, и никто не знает, кем он станет... Ни ты, ни я, ни он сам. В каком-то смысле он наше будущее... если мы не отстанем по дороге...

— ...Маша... А ты ведь... ты его любишь?

— ...Да, Элли. Я его люблю.

— А Катю? А... меня?

— Да, Элли. Я люблю Катю. Я люблю тебя. Ты поросёнок, вот ты кто.

Тихий долгий смех.

— Я... эльф...

— Дык. То же самое. Оба розовые и с ушками.

Смех.

Мяуканье.

— О, кто к нам, смотри-ка... Где тебя носило, разбойниче... Ну-ко шасть сюда, шасть...

Мягкий стук лап. Беззвучный прыжок.

Шорох.

Мурчание.

— Ух ты, ох ты... Угнездился... Что в лесу делал, признавайся? Хороводы с мышками водил?... Дня три ведь его не было, да?

Мурчание.

— Лес-то наш такой маленький стал, жалкий, как листья сбросил...

— Ой, да... грустно. Я как летний ребёнок... В смысле, я как родилась только... летом, и вот моя первая осень...

— ...А воздух сегодня какой чистый — видела? Только осенью бывает... Дальний берег залива виден страшно близко, будто придвинулся... Или будто мир наш сворачивают трубочкой... как сухой лист...

Мурчание.

— Маш, вот всё-таки... мне это важно. Ты можешь мне объяснить... Как можно... любить всех?

— А как нельзя, если все хорошие? А как нельзя, если все плохие? Как нельзя, если все есть?

— Есть?...

— Вот да. Вы все у меня — есть. Вот я вас и люблю.

— Так просто? А вот как это — не сравнивать, не делить? То есть... я вижу как, но всё равно не понимаю...

— «В этике есть только парадоксальные ответы» — помнишь? Это хороший пример тебе... Чтобы не делить — надо всегда отдавать. Чтоб не сравнивать — стать несравнимо разными...

— Ох... разными, да... Знаешь, мне всё время страшно — потому что к одному... прилипаешь, и сразу: а как же остальные? Или: эй, ну-ка, а почему я с ним сейчас, это у меня... или просто чтоб равновесие поддержать? Я понимаю, смешно... но ведь это всё всерьёз! Страшно даже переключаться между... вами. Как в воду каждый раз. На одного-то можно полжизни убить, пока понимать научишься, притрёшься... а тут...

— Значит,  на нас надо три полжизни? Полторы жизни, всего-то, ужмём легко...

Смех.

— Ничего, Эль. Не торопись. Тебе ещё будет казаться, что мы все тоскливо одинаковые... будет такой период, наверняка. Но и он пройдёт...

— ...Слушай, а может это быть самообман — одного только любишь, остальных... терпишь?

— Хо. Знаешь-ка, если бы все семьи так друг друга терпели, как мы...

— Маш, я серьёзно. Вот откуда ты, например, решила, что...

— Элли, это называется юношеский максимализм... погоди обижаться. Это клише, но точное. Modulo gender, естественно. Все ведь рождаются чёрно-белыми, да-нет, в генетике ничего сложнее не умещается. Минимум выживабельный и всё. А потом всю жизнь мы эту детскую монохромность размываем, перемешиваем. Расширяем спектр. И это значит — подожди, подожди — это значит и освобождение от слов, среди прочих освобождений. Мудрецы немногословны. Потому что слово не для того изобрели, чтобы неоднозначность мира выражать, понимаешь? Это мы сейчас понакрутили, а изначально-то речь — чтобы влиять, убеждать. Подчинять. Охмурять — вот точно. Так что не держись за слова. Охмурят в два счёта.

— Я не...

— Это я про любовь — про слово «любовь». Очень авторитарное. Сказано любовь, изволь соответствовать. Сказано не любовь — всё, завяли помидоры. Да?

— А разве нет? Что вообще имеет хоть какой-то смысл, если...

— Элли, всё имеет тот смысл, который тебе хватит сил туда вложить. Я просто не хочу держаться за слова... Давай не говорить «любовь» вообще, давай просто мычать. Будет честнее.

— Как мычать?

— Да так. Вот с Андреем у меня... м-м-м, с Катей... м-м-м, а с тобой вообще: м-м-м! Видишь, какие все разные?

— ...Интересно, как это в записи будет...

— И бессмысленно спрашивать, что сильней. И где там любовь и нелюбовь... А запись это не берёт, проверено. Будет м-м-м везде и всё.

— ...То есть... века словесных ухищрений... всё, будем теперь мычать?

Смех.

— Слово — это знак. Знаки изнашиваются... Вещи растут и меняются, старые знаки им тесны. Поэт — это кто умеет делать новые знаки. И знак не обязан быть понятным и простым. Целое стихотворение может быть знак для какой-то вещи. Оно же и создаёт эту вещь — открывает, объясняет. Ну а когда стих не написан, цитировать нету... а сказать надо... то хоть бы и мычи...