Двойники

Нет там Тани, не приехала, не поселилась. Он к подругам, с которыми она в кемпинг — а подруги-то дипломницами оказались, после отдыха по рабочим местам разъехались.

Марк решил идти до конца. Поехал в ее родной город, в горсправке узнал два адреса на ее фамилию — не те оказались адреса. В кемпинг податься? Ищи там ветра в поле. Их там сотня, кемпингов этих.

И он всё принял как должное. Стало так пронзительно ясно, что он потерял ее навсегда. И решил тогда с горя поехать в то самое место, куда они собирались вдвоем.

И вот этот домик на берегу Крымского моря. Хозяйка, как договаривались, отдала ключи и подалась к родственникам в поселок. На две недели он стал безраздельным хозяином этого дома и этого берега, этого моря и неба над ним.

Закат. Марк вышел на балкон. По поверхности моря тончайшим ассистом разлито золото, бриллиантовые сполохи вспыхивают на гребешках мелких волн.

«А зачем я здесь?» — подумал он и проснулся.

Точнее — оказался между сном и явью, в вязком мороке дремоты, когда уходящий сон всё еще кажется реальностью, а реальность умещается в три слова — «я не сплю». Еще колыхалась тяжелая волна утраты. Но ведь уже всё произошло, ничего не поправить, надо смириться.

Вдруг ясная как день мысль: «Так куда это она исчезала? Да на следующий день позвонила, и мы встретились».

Действительно, встретились, долго обнимались, гуляли в парке, катались на лодке. Договорились, что едут к морю через три дня. Все три дня виделись и прекрасно общались. А на остановке троллейбуса — уже ехать на вокзал, — встретилась Ирина. И по-простому, с обиды, поинтересовалась — почему перестал звонить, когда же новая встреча? На Татьяну смотрела взглядом нехорошим, затаенным. Марк пожал плечами, сказал: «Знаешь, это моя девушка, Таня». У Иры задрожали ресницы, она хотела что-то ответить, но не смогла и, круто развернувшись, ушла, чуть ли не убежала.

— Кто это?

— Ира.

— Так ты встречался с этой вместо меня?

Марк не нашелся с ответом. Тогда она подхватила сумку и ушла в другую сторону таким же быстрым, но решительным шагом.

И Марк никуда не поехал. Сейчас он ясно видел тот день, удаляющуюся фигурку Татьяны — тяжелая дорожная сумка бьется о ногу, — и себя, обескураженного, растерянного. Ему захотелось закрыть глаза, открыть, и чтобы всё это оказалось иллюзией, сном, а Таня рядом, беспокоится, чтобы не опоздать — «удивительно необязательные троллейбусы в этом городе».

Такси, поезд, горы, море. Дом, они вдвоем, и вожделенная свобода от всего мира.

На неделю они хозяева большого дома на берегу. Ночь, он смотрит из окна на море. В небе две луны: белая, с сероватыми разводами, и голубая, как бы в дымке. И море под ними светится, искрится, отражает множество крупных звезд, не закрываемых от Земли никаким облаком космической пыли. Две лунные и множество звездных дорожек колеблются на волнах, перекрещиваются, сплетаясь в дивные узоры.

Так светло и чудно бывает лишь в первую половину ночи, а затем станет очень темно. Уйдут большие две луны и встанет одна — маленькая медная луна. Куда скрываются в это время звезды — неизвестно.

Вот уже ушла с неба белая луна. Марк курит у раскрытого окна и следит за движением голубой. Она ему не нравится — слишком быстро движется по небу. Вот и она уходит за горизонт.

К окну, в чем мать родила, подходит Таня и предлагает идти купаться. Марк же сообщает, что голубая луна ему активно не нравится — больно шустрая. Она говорит:

— А мне Менона нравится, она ласковая. Сурт не люблю.

На небо неспешно выползал медно-коричневый Сурт. Маленький, зловеще поблескивающий диск, казалось, сосредоточил в себе все направления этого мира, явив собою единственную возможную ось мироздания или, наоборот, втягивая в себя всё, что есть окрест.

Ни лунных дорожек, ничего — море исчезло, растворилось в кромешном мраке ночи. Только прибрежный плеск волн да порывы ветра.

Марк услышал неясный шорох на крыше, что-то соскользнуло со стены и рухнуло вниз на камни. «Черепица?» Но это что-то вдруг с шумом побежало-поползло в сторону скал.

«С неясным звуком, — подумалось Марку, и эта мысленная фраза породила цепь ассоциаций. — С неясным звуком неясные тени будят неясную пляску неясных аборигенов неясных пустынь. В неясных чащобах неясный чащобный центр неясного города. Неясные огни рекламы неясно пробивают весьма неясный туман. В неясном казино идет неясная игра. Неясные лица. Цели игроков совершенно неясны из-за неясного табачного дыма. Выигрывает ли никотин, разрушая легкие курильщика? Неясный белый шар, неясно мерцая, вращает неясно переливающееся колесо фортуны и, выскочив на красное, вылетает. С неясным треском врезается в оконное стекло. Летит по весьма странной траектории… Good bye, cruel world».

— Хочешь историю о старом сабинянине?

— О ком? — лениво спрашивает она и трется щекой о его плечо.

— Слушай.

Как известно, римляне, прибыв из разрушенной Трои на Апеннины, не привезли с собой ни одной женщины, так как женщинами завладели ненасытные греки. С целью продолжения рода будущие римляне дерзко похитили у местного племени сабинян всех их сабинянок. И стали жить-попивать, государство Римское строить-развивать.

А между тем среди сабинян имелся некто по имени Корд. И вот явился он однажды, уже на старости лет, в дом похитителя своей дочки и обратился к тому с такими словами:

— Ты, беспутный римлянин! Мало того что ты украл у меня мою единственную дочь и тем лишил меня опоры в преклонных летах! Но ты ни разу не воздал мне почестей, не оказал сыновьего уважения, ни разу ты не прислал мне подарков и денег. Ты даже в дом свой меня ни разу не пригласил, и нет мне здесь места для ночлега. Но ничего, чтобы переночевать у тебя в доме, мне не нужны ни мягкое ложе, ни жесткая циновка. Мне достанет обычного ржавого крюка, а веревка, она у меня всегда с собой!

Посмеялся римлянин над его речами, мол, что возьмешь со старого пня, махнул рукой да и ушел в Сенат заседать. А Цимбр направился…

— Разве Цимбр? Ты же говорил — Корд?

— Ну да. Вот он и направился прямиком на кухню — ну, ты хорошо знаешь эти римские кухни, с дырой в потолке вместо дымохода, с лоснящимися от жира, забрызганными кровью стенами и огромным открытым очагом, над которым под потолком висит балка с железными крюками для копчения рыбы… И вот достает наш Фланк…

— Кто?

— Сабинянин, кто ж еще, веревку и вешается на крюке. Под вечер на кухню являются повара, рабы с вечерним уловом тунца. О Юпитер-громовержец! Крики, шум. Прибегает хозяйка, узнает в висящем отца. Натурально, падает и бьется в истерике. Тут к ужину возвращается наш законодатель. Незадачливого сабинянина вынимают из петли. По наступившему окоченению узнают, что старикан уже спустился в Аид, и призывают шамана из этрусков. Этруски — это тоже местный, но очень древний народ. Все — сплошь шаманы. Тот, разумеется, пожимает плечами, мол, медицина бессильна, и уходит. Вот тут-то покойный открывает глаза, встает и, обращаясь к хозяину дома, говорит: «Зачем ты меня разбудил, мерзавец? Я же предупредил тебя, что для ночлега с меня достанет крюка и веревки. Так ты, зятек дорогой, и крюка на меня, отца матери твоих детей, пожалел? Тьфу и еще раз тьфу на тебя, на весь твой дом и весь род твой, мерзавец!» С тем и удалился.

Происшествие это в скором времени взбудоражило весь Рим, от Капитолийского холма до Бирюзовой гавани, ибо наш Фавст подал в суд на зятя, обвинил того в нарушении семейного кодекса и предал огласке всю эту вопиющую историю с крюком.

Случилось нашему старому Титу проходить базаром, где он был узнан кухаркой зятя. Собралась толпа; шум поднялся небывалый. Одни вопят «позор лгуну!», другие зубоскалят и пальцами тычут: «Эй, Авл, покажи-ка нам, как спать с помощью крюка и веревки!» Третьи ничего не кричат, но швыряют в него несвежими плодами нагуайи и зелеными помидорами.

На суде старому сабинянину никто не верит. Судья отказывается рассматривать дело, публика ропщет. Между тем наш Аппий зычно обвиняет зятя и поносит его последними римскими словами. Наконец решают — изгнать истца из суда, а дело закрыть за нелепостью оного.