Двойники

А вот старички твои исторических корней не имеют. Складывается впечатление, что они возникли из ниоткуда. За делами битвы я этим не интересовался. К счастью, наша победа опрокинула мое предсказание, и ты жив. Ты по-прежнему желаешь остаться на землях Геи?

— Это мое твердое решение.

— Я тебя понимаю как никто, Глебуардус. Но имей в виду — в твоем мире есть темное нечто. Отсюда это видится как воронка, через которую к вам лезет черт знает что. Может, старички появились оттуда. А уж ацтеки — те точно из нее. Я имею в виду этот безумный дух, овладевший вдруг варварскими племенами.

— Безумным его не назовешь. Чтобы варвары воспылали идеей всемирного завоевания да взялись за дело рационалистичнее любого европейца…

— Согласен; это очень умный дух. Безумие — его цель.

— Вот с ним я и потягаюсь.

— В этом деле, Глебуардус, я с тобой.

Глава одиннадцатая

В ту самую ночь, когда Кирилл мирно спал на верхней полке вагона на пути к Крымским горам, Марк Самохвалов видел странные сны.

Тревожное и сильное чувство посетило его, как только пересек он порог собственной квартиры. Будто не к себе в дом зашел, а к малознакомым людям в гости. Даже запах какой-то чужой. В характере Марка была одна скрываемая от всех черта — осторожность в странных мелочах. Вот, например, с запахом. Незнакомые запахи в неслучайных местах пробуждали первобытную настороженность, что-то атавистическое — в голове возникали тревожные образы, которые никак не получалось прибрать к рукам, укротить их бессмысленное громождение.

Марк в сердцах цыкнул на себя: «Держи себя в руках, придурок, ты же дома!»

Вышла мать, сообщила, что борщ разогрет и что кто-то звонил по его душу, но не представился.

— А ты спросила, что передать?

— Это уж само собой. Он ответил, что тебе уже всё передали, а он перезвонит попозже.

В обычных обстоятельствах Марк разнервничался бы, весь вечер ломал бы голову — кто и зачем его разыскивает. Но сейчас лишь пожал плечами и, пробормотав «ну ладно», пошел есть борщ.

Борщ показался пресным и каким-то неборщевым. Марк хотел даже сделать укоризненное замечание матери, — он был склонен к подобному занудству, — но подумал: «Наверняка тоже глюки. И кто окажется тогда виноватым?» И решил в пререкания не вступать.

Вечер он убил на искоренение глюков. Это было делом принципа. Но странное чувство не покидало. Марк открыл окно, втянул холодный, но по-весеннему терпкий воздух — что-то было всё же не так. Нет, это в нем самом что-то не так. Словно никакого отношения он, Марк Самохвалов, к этому миру не имеет.

«Что ж, значит, это так бывает, когда на Галсу пора? Лягу, усну и исчезну, как Григорий».

Лето. Солнце палит, накаляет асфальтовую сковороду города, выжигает траву и листья, тяжелое, душное летнее солнце этого города. В небе зависла желтовато-бурая ангидридная дымка: ветра нет, и никто ее развеивать не спешит.

Двадцатилетний Марк движется к «Букинисту». Там встреча с коллекционерами-старинщиками, обычными, в общем-то, делягами. «Вот загоню федоскинский сервиз — и живи себе полгода в ус не дуючи».

А навстречу две бойкие, но уже истаявшие на солнцепеке девицы — продавцы-разносчицы никому не нужных лежалых товаров. Одна довольно симпатичная. Не дожидаясь от них рекламы, он заговаривает первым.

Естественно, выпускает длинную очередь восторгов: как же — такие хрупкие создания столь мужественно, в такую жесточайшую жару, зарабатывают деньги. Наверняка, еще ничего не продали — на улице вон как пустынно, а босс всякого дерьма напихал и алчет успешной реализации. «Чем шутить, лучше бы что купили?» А вот и куплю, куплю.

Покупает много чего. Девушки растаивают, на этот раз от душевной широты Самохвалова. Тот вызывается проводить вон до того столба. «А как вас зовут? И чем вы занимаетесь вечером? Только не говорите, что замужем. Заметьте, я совершенно одинок. Зовут меня… Значит так, в двадцать ноль-ноль, уважаемая Иринушка, буду ждать возле ресторана «Юбилейный». Прошу без опозданий и при параде. Серьезно! Серьезно, какие шутки — иначе зачем бы я всё это барахло покупал? Это мой залог, Ириночка!»

А ведь не далее как вчера вечером, в стенах родного студенческого общежития, куда он часто наведывался в гости, Марк страстно целовался на подоконнике со своей Таней, своей любимой, с которой тесно встречался вот уже второй год. Такая была страсть, что всех своих прежних симпатий позабыл-позабросил.

В ресторан Ирина, разумеется, пришла. Ясное дело, в ресторане она была впервые. К тому же ее шокировал вид Марка. Марк выпрыгнул из такси с роскошным букетом, одет он был в дорогущий твидовый костюм, при галстуке — в общем, был это настолько шикарный молодой человек, что ей захотелось тут же ретироваться вместе со своим дешевеньким «полувечерним» платьем, взятым напрокат у подруги. Но Марк приветственно помахал рукой — деваться уж было некуда.

Ужин в ресторане для нее оказался ошеломительным праздником, всё казалось невозможным. Если бы молодой человек вел себя по-мажорски нагловато или, напротив, — с ленивой вальяжностью видавшего виды богача, она бы четко знала свою роль и задачу. Слово «аристократичность» как-то не пришло к ней в голову, а между тем Марк вел себя именно аристократично, чем, похоже, шокировал даже официанта, привыкшего в этом городе к совсем другой публике.

Марк же обрел себя в совершенно новом ракурсе — обращался к ней на ты, но имя «Ира» произносил так, что выходило, будто знакомы они уже целую вечность. Рекомендовал блюда и спрашивал ее мнения о кухне так, что чудилось ей — она и взаправду разбирается в этом гастрономическом роскошестве. Один только раз заказал лабухам танец — вальс. И танцевал с нею. В общем, пришло к нему совершенно новое ощущение какой-то особенной полноты жизни, хозяина этой жизни, хозяина тонкого, понимающего все ее оттенки.

Таким образом образовались у него с Ириной странноватые отношения. Марк водил ее по ресторанам и презентациям, на вернисажи и концерты — как в городской дворец спорта, так и в филармонию, в общем, всюду, куда позволяла скудная культурная жизнь этого города. Ирина, девушка простая и не склонная к эстетству, терпеливо ждала, когда же их отношения обретут более радикальную форму.

Однако этого всё не происходило. Подруги любопытствовали — ну как там у вас, уже было это? На что она отвечала по-разному: от «было, дуры, много чего было, и отцепитесь» до «у нас другие отношения — он человек культурный». Но чем дальше у них это продолжалось, тем чаще она огрызалась на расспросы. Ей уже и самой казалось, что происходит что-то не то; то, чего быть не должно.

Обычно Марк ей звонил — своих координат он ей так и не оставил, — с очередным предложением. Они договаривались, а она всякий раз давала себе слово — при встрече сразу же потребовать от него сказать, чего он все-таки от нее хочет.

Но только лишь она встречала его удивительный, словно ласково заглядывающий внутрь взгляд, как мысль о предстоящем объяснении вылетала из головы.

Продолжались эти встречи пару месяцев, до середины августа. Татьяны в это время не было на горизонте: сдала сессию и подалась с подругами в горный кемпинг. Но закончилось всё так же внезапно, как и началось.

В тот вечер они ходили в филармонию на заезжего чтеца-декламатора. После спектакля, проходя мимо афиш, он задержал взгляд на «органном вечере» — приезжал знаменитый органист, — и, уверенно как всегда, произнес: «Сходим на орган, Ира, надеюсь, ты не возражаешь?» Но, заглянув в ее глаза за подтверждением, вдруг увидел в них страх. Подумал — «эх, молодо-зелено, и на органе она, конечно, не бывала».

Но уже дома этот взгляд ему вспомнился. Марка осенило, что ни в каком не в оргáне дело. Здесь что-то иное, иной то был страх. И понял, что то было. «Боже мой, что я с ней делаю! Она же с ума от всего этого сойдет. Ей же ничего этого не надо». Больше он ей не звонил.

А между тем уже должна была вернуться из своего кемпинга Таня. Время шло, сентябрь на носу — а звонка всё нет. Начались занятия — ни слуху ни духу. Марк решил нанести визит в общежитие.