Доспехи бога

И это – жизнь Владыки Империи? Тьфу!

Богоравный оторвал наконец многострадальный герб дан-Баэлей от письма и так свирепо на него глянул, что дан-Каданга расхохотался:

– Тебе на шаамаш-шур сейчас – всех бы загрыз! Начиная с магистра.

Владыка помрачнел.

– На исходе второй луны обещали собраться. Все. Кроме магистра.

– Надо же! – прицокнул языком Ллиэль. – Всего-то девять лет ты их зовешь – и вот опять пообещали… Все как всегда. Не приехали еще, не собрались даже в путь, но хоть посулили – и то хлеб! Или ты уже все нужные им законы подписал? Они ж у тебя такие послушные, только по закону хотят Рыжика скушать, чтоб все знали: не бунтуют они, а свое, кровное отвоевывают, вот и указ, покойным Императором дарованный…

– Не зли меня, Дылда! – заскрипел зубами Рыжий. – Чего ты хочешь? Гвардию двинуть? Куда? На Баэль, на Орден? Тут-то все и слетятся, и сожрут меня, ко всем Светлым, с потрохами…

– Ну-ну, высочайший, зачем же так? – спокойно ответил тот. – Владыка не должен быть бичом и карой своим подданным. Владыка должен быть им отцом родным и от напастей защитником.

– Каким отцом?! От каких напастей?!

– Родным. А насчет напастей – особый разговор…

Император сразу понизил голос:

– Ты что-то придумал?

Дан-Каданга кивнул.

– Ну?

– Опять нукаешь? – прищурился эрр.

– Дылда!

– Ладно, слушай. Что тебе нужно? Во-первых, напомнить, что ты имеешь верховное право – верховное! – и на бесхозные поместья, вплоть до провинций, и, между прочим, на осиротевших девиц.

– Баэль? – шепотом спросил владыка.

– Да. Цепь надо рвать по самому слабому звену. Земли не бедные, в казне не помешают.

– А с козявкой что я буду делать? – уже совсем по-хозяйски осведомился Рыжий.

– А козявку ты, добрейший, будешь отечески опекать и замуж выдавать.

– За кого?

– За достойного, разумеется.

– Кто же достоин, кроме тебя?

– И то правда – шестнадцатый год вдовею. – Блестящие выпуклые очи Дылды подернулись поволокой. – Да и остепениться пора, не к лицу императорскому тестю за каждой юбкой бегать…

– Да уж, папенька, попрошу вас быть умереннее…

Они дурачились, словно не было никакой угрозы и все, о чем говорили до этого, было шуткой или рассчитанным спектаклем; впрочем, Дылда и впрямь подумывал о женитьбе, а Рыжему давно приглянулась его дочь, пятнадцатилетняя тростинка удивительно скромного нрава; говорено было об этом несчетное число раз – и всегда друзья веселились с самым серьезным видом, как когда-то, в детстве, деловито обсуждая разнообразные фантастические темы…

Император согнал с лица улыбку. Беззаботный дух давних дней растаял.

– Не видать мне, батюшка, жены как своих ушей до шаамаш-шура, – уныло напомнил он. – Сам знаешь: закон запрещает. Не мой закон! древний… И шаамаш-шура, похоже, не видать…

Дан-Каданга прищурился.

– Будет тебе шаамаш-шур. Это во-вторых. – Между улыбчивых, словно припухших от бесчисленных страстных поцелуев губ неожиданно хищно блеснули ослепительно-белые зубы. – Сами приползут.

Владыка знал этот тон – тон Дылды-полководца, втравливающего младшего друга в очередное сомнительное приключение. Впрочем, ни одно приключение не закончилось плохо для наследника. И таким же голосом юный эрр Каданги после своей первой битвы отдал приказ зарубить восемь сотен пленных варваров, а потом, повернувшись к недоумевающему отцу, спокойно пояснил: «Ведь это же мои пленные, папа. Ты подарил их мне, так? А мне они не нравятся».

Император молча ждал.

А мерзавец Ллиэль потянулся за персиком, неторопливо сжевал его и тщательно вытер руки о клочья своего маскарадного наряда.

– Твои верноподданные, – сказал он как выругался, – забыли о вассальном долге. Их нужно встряхнуть. За шкирку. Как твой дед в год нашествия синелицых.

Дан-Каданга рывком подался вперед.

– Нужна опасность. Серьезная опасность. Для всех. Чтобы Шестеро почуяли вонь паленых задниц. Чтобы сами молили тебя о шаамаш-шуре!

– Уже согласен. И где я возьму им опасность? – Император развел руками. – У меня в опочивальне синелицые не кочуют.

– В твоих покоях кочуют другие твари, – заметил Дылда. – Но не о них речь. Тебе известно, Рыжий, что за этот год только у меня в Каданге холопы бунтовали семь раз?

– Бедненький, – посочувствовал Император.

– А ты не смейся. Тебе небось и невдомек, что в Империи третий год неурожаи.

– Вдомек, вдомек, – буркнул Рыжий. – Все уши мне прожужжали этими неурожаями: налоги-де платить не с чего…

– Бедненький, – очень похоже передразнил повелителя эрр Каданги. – Налоги ему не платят. А то, что вилланы с голоду пухнут? Что в Златогорье лебеду жрут? Что в Тон-Далае уже и до людоедства дошло?

– И кого съели? – вяло полюбопытствовал богоравный.

– Не эрров твоих драгоценных, к сожалению.

– А это мысль! – оживился владыка.

Ллиэль грохнул кулаком по спинке козетки, та развалилась.

– Ты, Рыжий, дураком был, дураком помрешь, и скоро.

– Так по делу говори! – заорал в ответ Любимец Вечности. – Что ты мне тут про несчастное быдло заливаешь? Мне что – сбегать пару пирожных им отнести?

– Не надо. Они нам нужны голодные и злые.

Какое-то время Император кусал губу.

– Бунт? – разочарованно протянул он. – Ты о бунте, что ли, Дылда? А говорил: придумал, приползут… Сколько их было, тех бунтов, и сколько еще будет…

– Это ты сказал – бунт, – жестко отозвался друг детства. – А я говорю: война. Большая война, Рыжий. Чтоб полыхнуло в Баэле и – на всю Империю.

– Затопчут, – поморщился владыка.

Дан-Каданга мотнул головой:

– Серых с дрекольем – да, сплющат и забудут. А если степные объединятся, а быдло за ними пойдет?

– Объединятся? Они ж режутся друг с дружкой и вождей не признают!

– Кое-кого признают…

Император поглядел на друга внимательнее.

– Оружие, – полувопросительно произнес он.

– Были бы деньги…

– Вот именно.

– Пусть Наместник Вечного не тревожит себя земными заботами…

Дылда зря не говорит, вспомнил Рыжий. Вдруг получится?

А Ллиэль вскочил с разбитой козетки и рубанул по воздуху кулаком:

– Под каждой задницей, понимаешь, под каждой! И Каданга никуда не денется. И Орден. Всем жарко станет! И вот тогда…

Император не утерпел, тоже встал:

– Шаамаш-шур…

– Правильно, сынок! – завопил Дылда, и крик его почти прорвался сквозь перезвон позлащенных бубенцов и заливистые трели флейт.

Рыжий тряхнул шевелюрой, расправил плечи и словно засветился изнутри, как и подобает Наместнику Вечного. Не часто Императора видели таким. И эрр Каданги, умница Ллиэль, как никто другой знающий пределы допустимому, подобрался, вытянулся в струнку, точно на официальной аудиенции.

– Эрр Ллиэль, наш верный и любимый вассал! Действуй по разумению своему, и да послужат дела твои благу престола и укреплению Империи. Мы дозволяем тебе обратиться к нам с просьбами.

Дан-Каданга склонил голову.

– Пусть Посланец Вечного молит пославшего его об успешном исходе.

– Да будет так.

– И пусть Посланец Вечного соблаговолит скрепить подписью и печатью эту грамоту.

Император скользнул взглядом по первым строкам:

«За помощь в подавлении мятежа врагов Империи…»

– Соблаговолю, – проворчал он, понемногу становясь самим собой – рыжим, конопатым, вечно неуверенным во всем. – Чем подписывать-то?

– Если Посланцу Вечного будет угодно! – Ллиэль шустро выхватил из рукава «морское перо», не нуждающееся в чернильнице.

– А печать? Думать же надо…

– Пусть Посланец Вечного не гневается! – Из того же рукава явился крохотный тигелек с «жидким золотом».

– Хватит, Дылда, – бросил владыка, – не во дворце.

Перо приблизилось к пергаменту.

Замерло.

Отодвинулось.

Не отрывая глаз от строк, Император прикусил морскую диковину.

– Что-то не так, государь? – негромко спросил Дылда.

– М-м… – сказал Коронованный. – А ты уверен, что… мы сможем загнать бъяхху обратно в кувшин?