Храни тебя бог, Ланселот!

Быть может, кто-то осудит меня за то, что я вновь прерываю рассказ и, как уже не раз бывало прежде, вмешательством своим препятствую естественному ходу моей истории. Но я все-таки должен это сделать, поскольку наступила минута — о, тот, кому доводилось пережить подобное, знает, сколь длинна такая минута! — наступила минута, когда Ланселот стал Ланселотом; а еще это была та минута, которая заставила Галахада на самой вершине жизни его — подлинной вершине! — остаться Галахадом. Ланселот, все еще с открытым забралом, держа палаш поперек на коленях, опустил голову и молился. По лицу Галахада нельзя было прочитать ничего, он просто сидел на коне своем и ждал. О чем думал и о чем молился Ланселот, про то я знаю, и о том, что за мысли кружились в голове Галахада, догадываюсь. Каждый боялся за другого — за того, кого победить необходимо. И так как каждый из них боялся за другого, то оба мучительно старались позабыть сейчас все смертоносные приемы-уловки, запечатленные в нервах и мышцах. Оба хотели только лишить противника возможности продолжать бой и, выиграв поединок, даровать пощаду тому, победить которого жаждали. Скверное положение. Ведь когда воин сходится лицом к лицу с тем, кого ненавидит, презирает, почитает за червя поганого, тут все просто: он накидывается на врага и убивает — как сумеет. Но эти двое?!

Галахад был тих и недвижен, словно статуя, Ланселот волновался, рыдал беззвучно, и на лбу у него выступили капли пота. О вы, кто в спокойном своем обиталище станете, быть может, читать мою бесхитростную хронику, вы не знаете, невыносимо долгой и мучительной может быть такая единственная минута!

Но наконец — наконец-то! — протрубил рог, словно очнувшись от сна, лишь теперь опустил забрало Ланселот. Медленно двинулись рыцари навстречу друг другу, и кони их — явственно почуяв безмерное напряжение их ездоков — мгновенно и беззвучно повиновались поводьями, малейшей посылке колен.

Думаю я, излишне умножать и без того страдающие многословием бездарные хроники в той их части, где высокопарно описывается сражение, например, так: «Он же ударил еще, и удар был неслыханной силы, тот же себя защитил и в ответ так ударил, что сам господь бог содрогнулся и архангелов спрашивать стал: „Что такое, что там случилось?“» Право же, никакого нет смысла в таких описаниях. Уже в самом начале сей хроники я признался, что рука моя давно отвыкла держать перо — а только хотелось бы мне видеть того борзописца, пусть наиученейшего и премудрого, коему под силу поведать самую суть этого поединка. Ибо длился он очень долго, до самого конца оба сражались с таким жаром, что простому смертному этого все равно вообразить невозможно. Ни Галахад, ни Ланселот не желали проливать кровь друг друга, наносить раны, но победить желали оба. И при том с такою страстью, с такой жаждой победы, что, право, немногие их поймут. Ланселот-то сражался с Галахадом, но Галахад — вот-вот, здесь и кроется самое главное, — Галахад сражался в истинным, в Ланселоте живущим Ланселотом, а потому хотел и не хотел, чтобы этот Ланселот одержал над ним верх.

Ни ни один не отступал. Они как сошлись, так уже и держались на расстоянии длины меча, бились, не давая перевести дух ни себе, ни другому; мечи свистели, звенели, гудели, зависимо от того, воздух, или меч, или панцирь попадал под удар. Лошади же друг друга не задевали — это с удивлением отмечали в королевской ложе — и только старательно выполняли волю своих хозяев, точно угадывая ее по рывку поводьев, нажиму шенкелей или просто движению бедер. С губ у них клочьями свисала пена, сразу же и отлетая, но во всей их стати, в каждом повороте полыхала та же ловкая сила, та же могучая энергия, что и в сражавшихся их господах.

Ланселот, воспользовавшись мимолетной паузой, нетерпеливо тряхнул головой и, тяжко отдуваясь, поднял забрало. По лицу его струился пот. Галахад, увидя перед собой незащищенное лицо Ланселота, тотчас открыл и свое лицо, он тоже измучился, тоже исходил потом, — но они вновь бросились друг на друга. Однако вокруг поднялся протестующий гул, и славные рыцари Круглого стола, забыв или отложив на время свое недоброжелательство к Ланселоту, а пуще всего страшась за Галахада, тоже запротестовали, ибо и так уже беспримерен был сей поединок по чистоте своей, длительности и неистовству — такого они еще никогда не видали! Артур встал, Гиневра не сводила с ристалища глаз, Галахад покачнулся, и Ланселот словно обезумел. Да и не под силу простому смертному обрушить такой град, такой ливень ударов, какой обрушил в одержимости своей Ланселот на Галахада, все отступавшего, все дальше отклонявшегося в седле назад, и в громе этом, в звоне металла — ибо Галахад по-прежнему достойно отражал выпады Ланселота — раздался вдруг голос Артура, ему пришлось закричать во всю мощь своих легких, чтобы быть услышанным:

— Да разоймите же их!

— Назад! — вскочив на ноги, крикнула тут королева, и кинувшиеся было на поле герольды остановились с разбега. — Прочь от них! Все — прочь!

И теперь уже всем стало понятно — о господи, как понятно и видно всем, кто знал в этом толк! — что изготовился Ланселот к последнему удару, что вся жизнь его сейчас в его палаше и он верит в палаш свой! Он все сильней наклонялся вперед в седле, вновь и вновь осыпая Галахада ужасными ударами сбоку, одного из коих довольно, чтобы разом разрубить и человека, и лошадь. Галахад все еще держался, однако и устроители поединка, и мастера-фехтовальщики, и герольды, одним словом, все, кто находился в непосредственной близости, с ужасом видели, что неудержимую лавину ударов обезумевшего — найдется ли слово вернее? — обезумевшего Ланселота Галахад Безупречный отражает крестовиной меча! Оба сражались с открытым забралом, так как оба знали, что скорей проиграют бой, чем нанесут другому удар в лицо. Ланселот даже не тратил более сил на то, чтобы защищать себя. Вот теперь он что-то шепнул своему коню, и тот словно тоже взбесился, ринулся к коню соперника, укусил его в шею — и тогда конь Галахада в испуге повернулся к коню Ланселота задом. А Ланселот уже стоял в стременах и сверкнул над головой его меч, поднятый для последнего страшного удара (видел, видел Ланселот незащищенную спину Галахада, но даже не помыслил проткнуть ее!), и тут наконец Галахад отбросил меч свой и вскинул руку.

Герольды с отменным усердием, дабы показать, быть может, сколь в деле необходимы, бросились между ними, хотя не было в том никакой нужды, так как Ланселот, увидев отброшенный в сторону меч противника, опустил свое сверкнувшее на солнце оружие, круто повернул коня и отъехал от Галахада.

— Господин мой король! — Галахад, тяжело переводя дыне, говорил негромко, с трудом, — Я объявляю себя побежденным, но, богом клянусь, не стыжусь того! Это был славный бой, такого у меня еще не бывало ни с кем. Нет, я его не стыжусь, ибо тот, кто заставил меня отбросить меч мой, — первый рыцарь земли британской!

Тут и Ланселот отбросил меч — проворные герольды всем скопом подбежали, подхватили оружие — и, послав своего вороного к Галахаду, остановился с ним рядом.

— Господин мой Артур! Тебе лучше всех ведомо, ради чего я сражался, ведомо и то, сколь высоко я почитаю и люблю сэра Галахада. Потому-то и требую я себе рыцарский меч, а еще требую, чтобы провозгласили герольды: хоть и верно, что Ланселот Галахаду достойный противник, но вот то, что я победил… право же, в седле коня моего было нас не иначе как двое: я и удача!

— Ждите меня там, где стоите!

И вот на взрыхленной, разбитой конскими подковами площадке появился король, за ним королева и вся расфуфыренная придворная рать.

— Нужно еще одного рыцаря, Ланселот, — прошептал Галахад, — Проси сэра Кэя.

— Спрашиваю тебя при всех, славный рыцарь, — повернулся Ланселот к сэру Кэю, — готов ли ты засвидетельствовать, что я достоин сей чести?

— Готов.

Вот как все было. Там же, не сходя с места, стал Ланселот рыцарем, и хотя сама по себе церемония посвящения — вздор, однако два пустячных с виду, а между тем весьма существенных эпизода требуют упоминания. Общеизвестно, что при посвящении в рыцари используется ритуальный текст: «Свидетельствую, что он вел достойную жизнь, а в суровых сражениях, равно как и в поединках, проявлял себя славно». Промолвить слова, хоть наспех, скороговоркою, — только всего и требовалось от сэра Кэя и от Галахада. Первым заговорил сэр Кэй: