Лига мартинариев

— Отвяжись, Олежек, — без тени благодушия пробормотала мать, не отрывая глаз от журнала, — ты весь грязный, меня испачкаешь.

Мальчик схватил из вазочки еще одну сливу и вновь куда-то умчался.

— Господин Орас велел мне зайти… — Я оглядывалась по сторонам: роскошь апартаментов казалась чрезмерной.

— Не та лестница, — отвечала хозяйка, по-прежнему не поднимая головы. — Его кабинет направо.

Мне показалось, что местоимение «его» она произнесла неприязненно, почти брезгливо.

Олежек ожидал меня на лестнице и опять сунул мне в руку сливу. А хотела обнять его, но он вырвался и убежал, счастливо бормоча.

Кабинет Ораса выгодно отличался от апартаментов его жены: просторен, светел, строго обставлен. И хотя солнечные лучи падали прямо на стол, массивная лампа с зеленым абажуром все равно была включена. О пристрастии Ораса к яркому освещению писали даже в газетах.

— Ну наконец-то! — приветливо махнул мне рукой Орас, едва я вошла. — Ты что, не могла подняться сюда, пока не съела весь запас булочек?

— Только четыре, — пробормотала я смущенно.

— Никогда не поверю! Минимум восемь, — смеясь, он протянул мне бумагу с замысловатой виньеткой наверху и огромной, с блюдце — печатью внизу. В бумаге значилось, что деньги для лечения Вадима Суханова перечислены на счет частной клиники.

— Вадим будет на седьмом небе от счастья. Вы святой человек, Андрей Данатович.

— Святой? Какая чушь! Вот моя жена — та просто не может пройти мимо благотворительных объявлений. Я не успеваю подписывать счета.

Я кивнула и попыталась скрыть недоверчивую улыбку.

— А это просто маленький подарок обиженному судьбой человеку от большого удачника, — весело продолжал Орас. — Я только что приобрел «Мечту». Ева, вообрази — «Мечта»!

Я не могла вообразить — потому что никогда там не бывала, знала только — самый дорогой ресторан в нашем городе, местная знать там обедала. Само простенькое блюдо стоило не меньше двадцати баксов. И мест в зале было что-то около тридцати. Впрочем, Орас и так понял, что не бывала, и принялся мне описывать:

— Все стены покрыты деревянными панелями с резьбой, люстры бронзовые, приборы ставят серебряные. Но не в приборах дело. Главное — блюда. Там непременно русский стол, — он принялся пересказывать меню. — Из закусок — ветчина, осетрина, белуга. На первое подают селяночку с осетриной, а к ней — крошечные розовые расстегайчики, потом непременно поросенок с хреном…

Орас говорил о еде вдохновенно, так другие говорят о живописи или о музыке. Но при этом, слушая его, я ни на минуту не усомнилась, что нарезанная тоньше бумаги розовая ветчина вполне соизмерима с каким-нибудь бесценным живописным полотном.

— Главное, что мне не нравится, — продолжал Орас всё тем же доверительным тоном, будто я была не посторонним человеком, а его компаньоном, — что в «Мечте» принято давать очень большие чаевые — не меньше пяти долларов.

— Ого! Я бы пошла туда работать, — усмехнулась я.

— Тебя не возьмут. Официанты в «Мечте» вышколены гораздо лучше, чем в моем кафе, а у шеф-повара есть бумага, что он работал прежде в Париже и Стокгольме. Разумеется, бумага липовая. Но повар он отменный. Официанты не имеют зарплаты и живут из одних чаевых — прежние хозяева во всем следовали старинным русским традициями, в том числе и брали себе процент с чаевых. Но это не спасло их от разорения, и «Мечта» очутилась у меня в руках.

— Поздравляю! — воскликнула я, и радость моя была искренней. — А у меня сгорел дом. Тоже можете поздравить.

— Поздравляю, — Орас смутился. — То есть, конечно, сочувствую. А я-то думал — откуда это запах дыма. И такая здоровенная дыра на очень милой кофточке.

Надо же, я только сейчас заметила, как пострадал мой наряд в борьбе с огнем.

— Что же делать? А у вас не найдется, во что мне переодеться?

— Сейчас спрошу у жены.

— Нет, именно у вас, — упрямо повторила я. — Какой-нибудь куртки или рубахи.

Кажется, его немного обескуражила моя беспардонность. Он даже на мгновение запнулся, что с ним случалось нечасто. Но мне ужасно захотелось иметь личную вещь Ораса. Что-то вроде сувенира. Желание было столь неодолимым, что казалось, оно идет не от меня.

— Есть ветровка, — уступил он. — Но она будет тебе великовата.

— Ничего, велико — не мало. Как-нибудь помещусь.

Он вышел в соседнюю комнату и через минуту вернулся с серебристой, почти новой курткой. Я тут же залезла в нее, затянула молнию до горла и закатала рукава.

— Ну вот, и мне кое-что перепало, не только Ваду, — засмеялась я.

— Кстати. А что у тебя с этим Вадом? — спросил он невинным тоном.

— О чем это вы?

Не было сомнений — он задал вопрос намеренно. Неужели ревновал?

— Ничего, — ответила я противным фальшивым тоном, — в этом нашем кривом «Оке» мне подсунули его карточку. Вот и бегаю, хлопочу по служебным делам.

— Странно. Вад рассказывал все иначе.

У меня задрожали губы. Я что-то бормотала, на ощупь отыскивая дверь и не могла найти. Дверь куда-то пропала. Мне хотелось быстрее исчезнуть — только бы Орас не смотрел на меня. Скрыться, спрятаться под одеяло, под подушку, засунуть голову в чулан. В клозет, только вон отсюда. Мысль, что коротышка Вад, сопя от самодовольства, рассказывает подробности нашего свидания, жгла раскаленной сковородкой.

— Где же дверь?! — закричала я, выходя из себя.

Орас поднялся и медленно подошел ко мне. При этом глаза его просто впились мне в лицо. Так смотрел Кентис во время пожара. Так когда-то на уроках в школе смотрел на меня Сашка. Вернее — почти так. В Сашкином взгляде была любовь, а здесь… Мне показалось, что взгляд Ораса пытается нащупать то место в моей душе, которое сильнее всего кровоточит. Я отвернулась и принялась рассматривать матовый плафон на потолке.

«Если он дотронется до меня, я его убью…»

Но Орас остановился, не доходя двух шагов, распахнул незаметную меж облицовочных панелей дверь и, галантно поклонившись, сказал:

— Прошу.

Я бросилась в дверь как в колодец и сбила с ног Олежку, который дожидался меня у порога с очередной сливой в руках. Слива вылетела из маленькой ладошки и покатилась. Я же, с присущей мне ловкостью, въехала в нее каблуком. И, потеряв равновесие, растянулась. Я вскочила, схватила Олежку на руки и, пробежав с ним весь коридор, поставила его у дверей гостиной.

— Слушай, парень, прекрати раздавать всем сливы. Если дело так дальше пойдет, тебе прямая дорога в мартинарии. А это не самая сладкая жизнь, говорю тебе честно.

13

К дому Вадима я бежала бегом. Мне хотелось поскорее отдать ему бумагу и сказать, что он скотина. Пусть уматывает в свою клинику и растит на дареные деньги нормальные руки и ноги, только длинноногого красавца я все равно буду ненавидеть! Надо же, явился к Орасу и рассказал…

Я внезапно затормозила и остановилась посреди улицы как вкопанная. В самом деле — какая чепуха! С каких это пор Вад ходит в гости к господину Орасу? Да пустят ли его на порог? Нет, розыгрыш не удался, господин Орас! Захотелось немного позабавиться за счет заведения? Ладно, мы стерпим, нам не привыкать. Мартинарии — люди не гордые, для них самое главное — благо человечества. И об этом, окунаясь с головой в дерьмо, не следует забывать. Бедняга Вад! Я чуть не устроила скандал, а он ни в чем не виноват! Ну что ж, тем лучше — зайду, поздравлю с удачей и попрощаюсь. Он может собираться в дорогу и выезжать хоть завтра…

— …хоть завтра? — переспросил Вад, вертя в руках бумагу. — А эта штука дорого стоит?

— Очень дорого. Но деньги можно использовать только на лечение. Снять сам ты не можешь ни рубля.

— Только на лечение, — разочарованно протянул Вадим. — Такая сумасшедшая капуста — на всякую ерунду! Лучше бы дали наличными.

— Наличными нельзя, — заявила я назидательным тоном, будто все еще беседовала с Олежкой. — Возможно, тебе придется лечиться несколько лет. И этот полис — твоя гарантия.