Шантаж

ШАНТАЖ

Фантастический памфлет

Фред Хойл

Едва вступив в жизнь, Каррузерс уже усомнился в превосходстве человека над животными. Ему не было и двадцати лет, когда он сформулировал для себя коренное различие между миром людей и миром животных: люди посредством речи объединяют свои знания и, что не менее важно, обучают потомство. Перед изощренным мозгом Каррузерса встала проблема— найти средство общения не менее эффективное, чем язык, которое было бы доступно наиболее развитым видам животных. Идея сама по себе не была нова, однако настойчивость, с которой Каррузерс на протяжении многих лет добивался успеха, грозила обратиться в фанатизм.

Ангус, или Гусси, как его обычно называли, терпеть не мог людей, которые пытались разговаривать с животными. Он утверждал: если бы животные были способны понять человеческую речь, разве не сделали бы они этого давным-давно, тысячи лет назад? Следовательно, разговаривать с животными нет смысла. И только законченный дурак может надеяться научить свою любимую болонку читать Мильтона или декламировать сонеты Шекспира. Нет, нужно понять мир с точки зрения собаки или кошки. А когда проникнете в их систему мировосприятия, тогда и думайте, как ввести их в свою.

Гусси не имел близких друзей. Наверное, только меня можно было считать его другом, и то с большой натяжкой, но и я встречался с Ангусом не чаще чем раз в полгода. Когда же мне случалось где-нибудь с ним столкнуться, в облике его всегда было что-то освежающе новое и непривычное. Например, у него появлялась черная лопатообразная борода или, наоборот, слишком короткая стрижка на голове. Одежда тоже бывала самая разная — от развевающейся накидки до строгого дорогого костюма. Гусси полностью доверял мне и часто демонстрировал результаты своих экспериментов. Они всегда были по меньшей мере замечательными, а нередко намного превосходили все, о чем я слышал или читал. Я каждый раз говорил Гусси, что ему просто необходимо «печататься», но он в ответ только смеялся своим хрипловатым свистящим смехом.

В один прекрасный день я получил от Гусси записку с приглашением прибыть к нему по такому-то адресу такого-то числа около четырех часов. Я не удивился: Каррузерс и раньше не раз приглашал меня подобным образом. Необычным был только адрес: дом находился в пригородном районе, в Кройдоне. В прошлом мне приходилось разыскивать Гусси где-нибудь в дальнем Хертфортшире, в сарае-развалюхе. Гусси и фешенебельный Кройдон — это как-то не укладывалось в голове...

На лице Гусси уже не красовались большие очки в черепаховой оправе, запомнившиеся мне с нашей последней встречи; вместо них были совсем простые, с обычными стальными колечками. Прямые черные волосы оказались на этот раз ни длинными, ни короткими. Вид у него был мрачный, как будто он собрался играть злодея во второстепенной пьесе.

— Входите, — свистящим полушепотом пригласил он меня.

— Как это вам пришло в голову поселиться в этих краях? — спросил я, снимая пальто. Вместо ответа он рассмеялся прерывистым смехом с присвистом.

— Лучше взгляните сюда.

Дверь, на которую указывал Гусси, была закрыта. Я нисколько не сомневался, что увижу за этой дверью животных, и оказался прав. Хотя в комнате было довольно темно из-за сдвинутых штор, я разглядел сразу четверых— они жадно смотрели на экран телевизора. Показывали регби. Одно из животных оказалось кошкой с ржаво-красным пятном на макушке, другое — пуделем (он скосил на меня один глаз), а третье, мохнатое, развалившееся в большом кресле, я не сразу узнал. Когда я вошел в комнату, оно подняло лапу — как мне показалось, в приветствии, — и я увидел, что это маленький коричневый медведь. Четвертой была обезьяна.

Я давно был знаком с Гусси, имел достаточное представление о его работе, чтобы понимать неуместность любых слов в эту минуту. Я твердо усвоил, что нужно вести себя точно так же, как сами животные. Ну а поскольку я всегда любил регби, я с удовольствием подсел к этому невероятному квартету и стал смотреть на экран. Время от времени я замечал, что на меня устремлены блестящие настороженные глаза медведя. Вскоре мне стало ясно, что, в то время как я интересовался в основном движением мяча, животные с напряженным вниманием следили за действиями игроков — захватами, подножками, перехватами и прочим. Когда одного из игроков сбили с ног особенно эффектно, пудель, приглушенно тявкнул, а обезьяна заворчала.

Минут через двадцать я испуганно вздрогнул от громкого лая собаки — на экране же не происходило ничего необычного. Очевидно, собака хотела привлечь внимание поглощенного созерцанием медведя: когда он вопросительно поднял голову, собачья лапа драматическим жестом указала на часы, находившиеся немного левее телевизора. Медведь немедленно встал и подошел к телевизору. Обхватил лапой одну из ручек. Послышался щелчок, и, к моему изумлению, мы переключились на другой канал. Показывали только что начавшееся состязание по борьбе.

Медведь опять развалился в кресле. Он потянулся, опираясь на крестец — лапы у него были по-человечьи сложены на затылке. Один из борцов швырнул другого на канаты. Раздался громкий, чмокающий звук: бедняга расколол себе череп о столбик. В эту секунду кошка издала самый странный звук, какой я когда-либо слышал. Звук этот постепенно перешел в мощное глубокое мурлыканье.

Я решил, что уже достаточно увидел и услышал. Когда я выходил из комнаты, медведь махнул мне на прощание лапой — в этаком королевском стиле. Я нашел Гусси спокойно пьющим чай в комнате, которая, видимо, считалась в этом доме гостиной. На мои возбужденные вопросы он ответил обычным астматическим смехом. Потом сам стал задавать вопросы.

— Мне нужен ваш совет, профессиональный, как адвоката. Нет ли чего-нибудь противозаконного в том, что животные смотрят телевизор? Или в том, что медведь переключает программы!

— А что тут может быть противозаконного?

— Ситуация, пожалуй, несколько запутанная. Посмотрите вот на это.

Каррузерс протянул мне лист бумаги с машинописью. На нем были указаны телепрограммы за неделю, по дням. Если этот список представлял собой регистрацию просмотренных животными программ, то телевизор, по всей видимости, был включен почти постоянно. Программы были однотипными: спорт, вестерны, детективные и шпионские фильмы.

— Они любят смотреть, — пояснил Гусси, — когда люди раздирают друг друга на клочки. Это, конечно, обычный, обывательский вкус, только более выраженный.

В верхней части бланка я заметил название одной известной фирмы, занимающейся статистическими подсчетами.

— Что это за штамп? Я хочу сказать — какое отношение имеет все это к телевизионной статистике?

Гусси зашипел и забулькал, как сифон с содовой.

— Вот в том-то и дело. Этот дом — один из нескольких сотен, которые используются для составления еженедельной статистической телевизионной сводки. Потому я и спросил, можно ли моему Бинго переключать программы.

— Не хотите ли вы сказать, что выбранные животными программы входят в недельную сводку?

— О, не только здесь... Я купил еще три дома. В каждом из них — группа животных. А медведи сразу научаются обращаться с телевизором...

— Будет большой скандал, если об этом станет известно. Вы представляете, какой шум поднимут газеты?

— Отлично представляю.

Только теперь я понял все до конца. Гусси вряд ли мог случайно купить четыре дома, каждый из которых подключен к телевизионной оценочной системе. Но, насколько я мог видеть, не было ничего противозаконного в том, что он делал: он ведь никому не угрожал и ничего не требовал. Будто прочитав мои мысли, Гусси сунул мне под нос клочок бумаги. Это был чек на 50 000 фунтов стерлингов.

— А я ведь ничего ни у кого не просил, — просвистел он. — Чек пришел совершенно неожиданно. Я думаю, это от одного из крупных рекламных дельцов... Кому-то выгодно, чтобы поднимался спрос на подобные программы. А спрос, как известно, рождает предложение... Вот мне и платят, чтобы я ничего не разглашал. Так что я хочу знать, не подставлю ли я себя под удар, если получу по чеку.