Маленькая богиня

Йен Макдональд

Маленькая богиня [1]

Я запомнила ночь, когда стала богиней. Мужчины забрали меня из отеля на закате. Голова кружилась от голода, потому что оценщик детей не велел есть в день испытания. Я была на ногах с рассвета: умывание, одевание, раскраска — долгое и трудное дело. Родители вымыли мне ноги в биде. Мы впервые увидели эту штуку и сочли такое ее применение самым естественным. Никто из нас до того не останавливался в отеле. Он показался нам роскошным, хотя теперь я понимаю, что это был дешевый отель туристической компании. Помню, когда мы спустились в лифте, там пахло готовившимся на ги [2] луком. Я решила, что это запах лучшей в мире пищи.

Знаю, что те мужчины являлись жрецами, но не запомнила, как они были одеты. В вестибюле мама расплакалась; отец поджал губы и таращил глаза, как делают взрослые, когда им хочется плакать, но нельзя показывать слез. В том же отеле ждали испытания еще две девочки. Я их не знала: они приехали из других деревень, где могут жить деви. [3] Их родители не скрывали слез. Я дивилась — отчего: ведь их дочери могли стать богинями!

На улице водители рикш и прохожие гудели и махали руками, приметив наши красные платья и «третий глаз» на лбу. Деви, смотрите, деви! Другие девочки крепко уцепились за руки мужчин. Я подобрала подол и шагнула в машину с затемненными стеклами.

Нас отвезли к Хануман Дхока. [4] Полиция и механизмы оттесняли народ с площади Дурбар. [5] Я, помнится, долго глазела на машины с куриными ногами и обнаженными клинками в руках. Личные боевые автоматы короля. Потом я увидела храм, его крыши уходили все выше и выше в алый закат, и на мгновение мне показалась, что выгнутые вверх карнизы кровоточат.

В длинной сумрачной комнате стояло душное тепло. Пыльные лучи вечернего света пробивались в трещины и щели резного дерева с такой яркостью, что казалось, оно загорелось. Снаружи доносились шум машин и гомон туристов. Стены казались тонкими и в то же время словно километровой толщины. Площадь Дурбар осталась в целом мире от нас. В комнате пахло кислой медью. Тогда я не узнавала запаха, но теперь мне известно, что так пахнет кровь. Сквозь запах крови просачивался другой: времени, слежавшейся толстыми слоями пыли. Одна из двух женщин, которым предстояло опекать меня, если я пройду испытание, сказала, что храму пятьсот лет. Это была маленькая полная женщина с лицом, которое казалось улыбчивым, но, присмотревшись, вы не находили улыбки. Она усадила нас на красные подушки на полу, дожидаться, пока мужчины приведут остальных девочек. Кое-кто из них уже плакал. Когда нас собралось десять, женщины ушли, и двери за ними закрылись. Мы долго сидели в жаркой длинной комнате. Некоторые девочки вертелись и болтали, но я посвятила все внимание деревянной резьбе и вскоре забылась. Мне всегда легко было впасть в забытье: в деревне шакья [6] я на много часов растворялась в движении облаков над горами, в ряби серой реки далеко внизу, в хлопках молитвенных знамен на ветру. Родители видели в этом знак моей врожденной божественности — один из тридцати двух признаков, отмечающих девочку, в которой живет богиня.

В меркнущем свете я читала рассказ о том, как Джайапракаш Малла играл в кости с деви Таледжу Бхавани, явившейся к нему в образе красной змеи и поклявшейся, уходя, что станет возвращаться к королям Катманду лишь в образе юной девственницы самой низкой касты, чтобы посрамить их высокомерие. Темнота помешала мне дочитать до конца, но я в этом и не нуждалась. Я сама была окончанием истории — или одна из других девяти девочек низшей касты, собранных в святом доме богини.

Потом дверь распахнулась, захлопали петарды, и сквозь грохот и дым в зал ворвались красные демоны. За их спинами люди в багровых одеждах били в сковородки, трещотки и гонги. Две девочки сразу расплакались, и две женщины вошли и увели их. Но я-то знала, что чудовища — просто глупые мужчины. В масках. Они были даже и не похожи на демонов. Я повидала демонов, когда дождевые тучи уходили, и косой свет падал в долину, и горы разом вырастали над нами. Каменных демонов многокилометровой высоты. Я слышала их голоса, и дыхание их не пахло луком. Глупые мужчины плясали передо мной, потрясая красными гривами, но я видела их глаза в отверстиях раскрашенных масок, и в их глазах плескался страх передо мной.

С новым хлопком петард опять загремела дверь, и из дыма появились новые мужчины. Они несли корзины, укрытые красными полотнищами. Поставив их перед нами, они сдернули ткань. Головы буйволов, отрубленные совсем недавно, так что кровь блестела ярким шелком. Глаза закачены, вываленные языки еще теплые, носы еще влажные. И мухи вились у рассеченных шей.

Мужчина подтолкнул корзину к моей подушке, словно блюдо со священной пищей. Грохот и гул за дверью слились в рев, звон металла до боли резал уши. Девочка из моей деревни завизжала, ее крик заразил другую, и еще одну, и четвертую. Женщина, высокая, плоская, с кожей, подобной коже старого кошелька, вошла забрать их, заботливо придерживая им подолы, чтобы не измазать кровью. Танцоры вились вокруг, как языки пламени, а мужчина, опустившийся на колени, поднял из корзины голову буйвола. Он поднес ее к моему лицу, глаза к глазам, но я думала только о том, какая она, наверно, тяжелая: у него мышцы вздулись жгутами и руки дрожали. Мухи походили на черные самоцветы. За дверью что-то хлопнуло, и мужчины опустили головы в корзины, укрыли их материей и ушли вместе с глупыми демонами, извивавшимися и скакавшими вокруг них.

Теперь на подушке осталась всего одна девочка. Незнакомая. Она была из семьи Варджьяна, из неварской деревни ниже по ущелью. Мы сидели долго, и нам хотелось поговорить, но мы не знали, не полагается ли по условиям испытания молчать. Потом дверь отворилась в третий раз, и двое мужчин ввели в зал деви белого козла. Они поставили его прямо передо мной и неварской девочкой. Я видела, как он поводит злыми глазами со щелями зрачков. Один мужчина держал козла за путы, а другой достал из кожаных ножен большой церемониальный кукри. Он благословил нож и одним коротким сильным ударом отсек козлу голову. Я чуть не рассмеялась, потому что козел выглядел таким смешным: тело не знало, где оно, а голова искала свое тело, а потом тело догадалось, что у него нет головы, и повалилось, брыкнув ногами, и почему же визжит эта девочка, разве она не видит, как это смешно, или она завидует, что я первая разгадала шутку?

Как бы то ни было, улыбчивая женщина и иссохшая женщина вошли и очень ласково увели ее прочь, а двое мужчин опустились на колени в луже крови и поцеловали деревянный пол. Они подняли и унесли разрубленного козла. Я предпочла бы, чтобы они этого не делали. Мне хотелось, чтобы кто-нибудь побыл со мной в большом деревянном зале. Но я осталась одна в темноте и духоте и тогда сквозь шум уличного движения услышала, как зазвонили, раскачиваясь, низкие колокола Катманду. В последний раз отворилась дверь, и вошла женщина с огнем.

— Зачем вы оставили меня одну?! — закричала я. — В чем я провинилась?

— Как ты можешь провиниться, богиня? — сказала старая морщинистая женщина, которая, вдвоем со второй, стала мне отныне отцом и матерью, и учителем, и сестрой. — Теперь идем с нами, и поспеши. Король ждет.

Улыбчивая кумарими [7] и высокая кумарими (как я стану впредь называть их) взяли меня за руки, и я вприпрыжку пошла между ними из огромного, подавляющего храма Ханумана. От ступеней храма до недалекого деревянного дворца дорогу выстелили белым шелком. Народ впустили на площадь, и люди теснились по обе стороны церемониального пути, сдерживаемые полицией и королевскими автоматами. Машины сжимали в руках горящие факелы. Огонь отражался от обнаженных клинков. На темной площади стояло великое молчание.