Только один старт

Песах Амнуэль

Только один старт

I

Огненная волна захлестнула звездную сферу. «Гелиос» погрузился в солнечный океан, и Росину показалось, что пламенный поток несет их к центру Солнца. Спутник вынырнул из протуберанца и вошел в разреженную плазму короны

— здесь была тихая гавань, в которой «Гелиос» парил перед каждым погружением в штормовые слои хромосферы.

Кончился восемнадцатый виток звездной вахты, и — ничего. Никаких следов «Икара». Будто никогда и не было солнечной лаборатории, астрофизика Вершинина…

Росин посмотрел на Галанова, который сидел так близко, что, казалось, можно было угадать его мысли. Но сейчас только чуткие анализаторы солнечных зондов, плававших за сотни тысяч километров от «Гелиоса», улавливали планы и тактику конструктора. Мысль Галанова работала, но Росину было доступно лишь внешнее: он видел лицо конструктора с чуть приметной улыбкой, тронувшей углы подетски полноватых губ. Конструктор зондов был невероятно молод с точки зрения Росина, вышедшего из мира, в котором лишь немногие люди к пятидесяти годам достигали того, что сделал Галанов в свои неполные семнадцать.

Сферический экран вновь окатила огненная пена, и Росин инстинктивно закрыл глаза. Сколько они уже сидят здесь, повиснув в парящей капсуле у сфероэкрана? Галанов неутомим; но он, Росин, очень устал.

— Поиск затягивается, — сказал конструктор, будто почувствовав состояние Росина. — В запасе три витка, потом предстоит замена термоизоляции. Я мог бы форсировать поиски, но… Нужны данные об «Икаре»… Деталь, уточняющая момент, когда лаборатория изменила орбиту.

Росин поднялся, ощущая тяжесть в теле. Одна мысль о возвращении к прочитанным десятки раз документам приводила его чуть ли не в отчаяние. Он

знал, что не сможет найти в текстах ничего нового, но Галанов опять повторил:

— Нужна деталь…

Для Галанова это деталь, а для него, Росина, — часть жизни, потому что он современник Вершинина. Точнее — был современником до полета к Капелле. Но, несмотря на это, поступки и мысли командира «Икара» ему сейчас почти так же непонятны, как и при первом знакомстве с его записями. А понять их нужно не

только ему, Росину, не только Галанову, но и экипажу «Гефеста», звездолета-2.

«Гефест» возвращается к Земле. Завтра должна пойти в эфир передача, подготовленная Росиным для его экипажа. Завтра… А у Галанова в запасе только три витка. И почти ничего не сделано…

Росин вернулся в свою каюту, достал кассеты с магнитной записью: наброски передачи, предназначенной для «Гефеста». В этих кассетах споры с самим собой, с людьми новой Земли, с Вершининым. Росин прослушивал записи много раз, стирал, вписывал, исправлял. Сейчас он взял их, чтобы вернуться к тем первым дням, найти давно искомую точку опоры, или, как выразился Галанов, деталь…

Синяя кассета

…Я не долетел до Капеллы.

Механизмы обожают логику и, когда была израсходована на разгон ровно четверть горючего, они начали торможение. До цели оставалось три световых месяца, а мой «Вестник» повернул к Земле… Я был в полете около года — сто пятнадцать лет по земному времени. Программа включала такое количество исследований, что эмоциям почти не оставалось места. Только при подлете, когда закончился основной этап торможения, я начал принимать земные передачи

— отрывочные, искаженные расстоянием, часто непонятные. Тогда я впервые спросил себя: кому ты отдашь свою работу, Росин? Кто эти люди, опередившие тебя на сто пятнадцать лет?

Цикл передач специально для возвращающегося звездолета «Вестник» я смотрел несколько раз в сутки. Мне показали звездные старты, знакомые и незнакомые картины из жизни моего времени. Уходили в полет космонавты, люди, с которыми я встречался, которых знал, о которых часто вспоминал в пути. Была передача и о «Гефесте» — корабле, посланном к Гемме через семь лет после моего отлета. На нем ушли двое — Войтов и Вилецкий. Мне сообщили, что двусторонней связи с ними еще нет, но через несколько месяцев «Гефест» войдет в информационную зону.

Эти слова что-то сдвинули в моем сознании. Войтова я не знал, а со Станиславом Вилецким мы вместе учились в Воздушнокосмической академии. Станислав стал космонавтом на третьем курсе, а до этого занимался экономикой космических исследований, написал несколько статей и часто спорил со мной, доказывая, что экономическая целесообразность уменьшается с дальностью полета. Может оказаться, говорил он, что человечество дойдет до некоего рубежа в космосе, дальше которого полеты станут принципиально невыгодными, лишенными смысла. Интересно, сумел ли Станислав доказать свою правоту? Теперь он возвращается, и в первый же вечер, как только мы встретимся, я спрошу его об этом…

Передача продолжалась — шла киноповесть о конструкторе звездолетов Лозанове, с которым я тоже был знаком. Герой картины говорил о действительно существовавших вещах, но говорил как-то не так. Авторы фильма явно не понимали образа мыслей Лозанова, искусственно приближали его к себе, и Лозанов в фильме стал ученым из будущего.

Все последующие передачи отличались от первых. Это был методичный и очень доступный показ развития науки за последнее столетие Меня, «возвращенца», готовили к новой жизни. Но чем больше я смотрел, тем отчетливей сознавал, что по-настоящему эту проблему возвращенцев мне предстоит решать самому. Решать не только для себя, но и для «Гефеста» — для всех, кто еще не вернулся.

II

Росин вернулся в капсулу, когда «Гелиос» выходил из факельного поля. Россыпью холодных искр загорались звезды на темнеющем экране. Галанов, приветствуя Росина, сказал:

— Начинаю зонный поиск. Это последний шанс выиграть время.

— А у меня ничего нового.

— Догадываюсь…

Мальчишеское лицо Галанова еще сохраняло следы понимающей улыбки, а глаза были отрешенными: Галанов словно слился с мозгом солнечного зонда, плыл вместе с ним в раскаленном водороде фотосферы, где некогда погиб «Икар».

Росин подумал, что сейчас он для конструктора — условный персонаж поиска и, если бы не задание Центра звездолетной связи, Галанов, вероятно, не разрешил бы ему принять участие в рейде «Гелиоса». Ну что ж, пусть он, Росин, здесь не нужен, но кассета должна быть обязательно готова. Завтра передача для «Гефеста»…

Зеленая кассета

…На Земле меня встречали ученые, готовые работать днем и ночью, чтобы разобраться в привезенных мной материалах. Никаких длительных карантинов, никакого отчуждения. Но именно тогда я окончательно понял, что между мной и рубежами новой науки — вакуум. Да, я беседовал с учеными и внешне как будто не испытывал затруднений, но не мог перейти какую-то качественную границу. Трудность заключалась даже не в сумме знаний, а в ином масштабе воображения.

Когда шла работа по сдаче «Вестника», я вспомнил фильм о Лозанове и подумал, что в истории еще не было подобной ситуации. Действительно, с того момента, когда «Вестник» приземлился на антарктическом космодроме, я автоматически стал единственным в своем роде специалистом по двадцать первому веку. Я знал свое время, жил его волнениями, знал многих выдающихся ученых, и знания эти были для меня живыми, сегодняшними. Я мог стать в новом мире историком своего времени.

Окончательно решился я после встречи с Митей Добровым. Мы познакомились в Байконурском институте истории науки и техники. Когда меня представляли сотрудникам, белобрысый паренек буквально налетел на меня:

— Юлий Александрович, давайте займемся Арсениным! Я написал о нем две работы, но многие факты его биографии так и остаются неясными.

…Через несколько дней я стал работать в отделе «Двадцать первый век» при Байконурском институте.

Сразу возникло множество проблем. Изменилась организация научно-исследовательских работ, я же привык к дедовским методам: книги, архивы, микрофильмы. Начальник информационного отдела объяснил мне, что рукописи никогда не хранились в институте. Многие из них пересняты на голограммы, а не имеющие большого значения после периода ознакомления уничтожаются без всякой пересъемки.