Если кто-то звал кого-то...

Александр Силецкий

Если кто-то звал кого-то…

Было, наверное, около трех ночи, ясной апрельской ночи, когда позади вдруг раздались чьи-то торопливые шаги.

Я обернулся и — замер.

Меня догоняла девушка — она казалась сказочно воздушной в синеватой предутренней мгле… Возможно, виной всему было ее длинное белое платье…

Двадцатый век, восьмидесятые годы, бесстрастные громады нового Арбата и — девушка в кринолине…

Я ровным счетом ничего не понимал.

— Извините, — задыхаясь, проговорила она. — Пожалуйста… Я так бежала за вами…

Она была на редкость хороша собой, эта девушка в воздушном кринолине, и смотрела до того доверчиво, что я потерялся окончательно.

Давно уже на меня никто так не смотрел…

— Я вас звала, — пояснила она, смущенно теребя оборки платья. — Но вы, наверное, не слышали…

— Я несколько задумался, пожалуй… Да. Что поделаешь… Иногда на удивление приятно выйти в ночь и погулять. Просто так… А вы?

— Не понимаю.

— Ну, я хотел спросить, что вы одна здесь делаете? И… в таком вот виде…

Я запнулся и умолк, почувствовав, что нужно говорить совсем не то, что ситуация сейчас совсем не та…

— Не знаю, — пожала плечами девушка. — Я заблудилась, понимаете?

— Что? Заблудились, здесь?!

— Ну да! Кругом дома, которых не было, и улицы направлены не так, как я привыкла… Нет ни одного знакомого ориентира… Объясните, что случилось?

— Да, вроде, ничего… — и тут вдруг невероятная догадка шевельнулась во мне. Черт-те какая шальная мысль. — Постойте-ка! А может… — я понимал, что это чушь, но оборвать себя не мог. Мешало что-то. Глупая какая-то надежда… — Вас должны были отвезти? В карете, да?.. Огромный кучер, тройка лошадей, венецианские фонари возле каждой дверцы… А? Скрип колес по булыжной мостовой… Неужто — правда?!

— Я вовсе не хотела, чтоб меня везли, — произнесла она тихо. — Честное слово. Ведь сегодня — такая ночь… Мой первый бал…

— Ваш первый бал, — повторил я. — Самый первый…

Словно время замкнулось в кольцо, и не было уже ни нового Арбата, ни редких автомобилей — ничего…

— Я вышла через боковую дверь, никто и не заметил. А теперь, наверное, волнуются, ищут меня. Ну, пожалуйста, не говорите никому!

Я все еще не мог поверить.

— Он ждал меня на перекрестке. Мы уговорились… Еще раньше…

Вот оно что, тебя кто-то ждал, кто-то должен был проводить и поцеловать на прощанье…

А может, и нет…

Неважно!

Кто-то ждал…

И ты убежала к нему… Со своего первого — взрослого — бала…

— Да-да, — кивнул я. — Понимаю… Конечно. Вы окликнули меня…

— Я заблудилась.

— Вы позвали меня, а я и не услышал…

— Проводите меня. Пожалуйста, а? Здесь где-то совсем недалеко. Я только не могу понять… Ведь что-то случилось, правда?

— Возможно, — вздохнул я. — Даже наверняка. Еще бы!

Уже два года строчки не ложатся на бумагу. Не хотят, боятся… Два года просто так, впустую…

— А что же он? Все будет ждать на перекрестке? Ждать, и больше ничего?..

— Того перекрестка нет. Есть этот, но он — другой. Здесь стояли вы…

— У каждого свой перекресток, — попробовал я пошутить, но девушка даже не улыбнулась. — Ну ладно. Не будем горевать. Все поправимо. Где ваш дом?

— Если бы я знала!.. Где-то тут… В одном из переулков, у Арбата. Такой большой старый дом с фонарями… Собачья площадка. Знаете?

Она смотрела на меня доверчиво и с нетерпением, слегка склонив голову набок, и волосы, тщательно уложенные в прическу первого бала, гляделись в предутреннем тумане, как сказочная диадема.

А, в сущности, все было сказкой в этот миг! И оставалось либо верить, либо — нет.

Ты сама нашла меня, подумал я, и сама же уйдешь к тому, кто ждал тебя — тогда…

Невероятно!

Впрочем, ведь такая удивительная ночь!

— Ориентиров больше нет, — проговорил я медленно и твердо.

— Вот, и я вам говорила! — внезапно оживилась она, будто я принес ей радостную весть.

— Собачьей площадки тоже — нет. И того большого старого дома…

— Не может быть. Я там живу!

— Вы жили там, — сказал я как можно мягче. — Хотя, для вас-то все равно… Счастливая!.. Там, где нет ориентиров, жить можно вечно.

— Как это? — удивилась она.

— А я и сам не знаю. Сам борюсь с ними всю жизнь. Потому уже два года — ни строчки, ни единой… — я вдруг понял, что говорю ей правду, правду, которая родилась вот здесь, сию минуту, и — как знать? — останется, быть может, навсегда — Я не мог раздвинуть рамки, не мог, как ты, убежать со своего первого бала… Наверное, потому, что его и не было до сих пор… Где-то там меня никто не дожидался…

— Вы так все усложняете… Эта ее улыбка…

Ей-богу, я готов был поверить. Не мог не поверить, глядя на нее!

— Ладно. Давай попробуем. Я провожу тебя. Пошли.

Мне хотелось выглядеть беззаботным и ни в чем совершенно не сомневаться.

Я хотел стать похожим на нее.

Чтоб и она поверила мне…

— Пошли, — повторил я, улыбаясь.

Она взяла меня под руку, доверчиво взглянув снизу вверх, и тут случилось чудо: мой старый костюм вдруг потемнел, приталился, обращаясь во фрак; стены домов сомкнулись над нашими головами, образовав лепной высокий потолок со сказочными люстрами — дзонн-дзонн вызванивали хрустальные подвески вокруг тысяч и тысяч свечей; а на хорах, скрытый узорчатыми перилами, оркестр тихо играл менуэт; и мы оба, лишь двое на всем этом великолепном балу, двигались легко и бесшумно по сверкающему паркету, и тогда перед нами распахивались двери, открывая анфилады таких же залов, и мы скользили дальше и дальше, сквозь пространство и время, дальше — куда?

— Вот мы и пришли, — сказал я, останавливаясь. — Вот твой дом…

Я видел его!

Понимаете, видел!

В кругу иных ориентиров…

— Забудь, что я говорил. Я ошибался. Я не верил тебе. Извини.

— Ну, что вы, — прошептала девушка и неожиданно прижалась к моему плечу. — Спасибо. Не знаю, что бы я делала одна. Мне с вами было очень хорошо. Представляете?

— Представляю, — серьезно ответил я и вдруг поймал себя на том, что хочу увидеться с ней вновь, хотя бы раз… — Мне тоже было очень хорошо.

Она отступила на шаг и испытующе взглянула на меня.

— Правда?

— Конечно! Если бы не ты… Хотя, что я говорю! Это было действительно здорово, понимаешь?! Ты окликнула меня и показала путь, где я могу поставить собственные ориентиры. Если только захочу… Я ждал тебя, теперь-то ясно… Ждал! Ведь мы еще увидимся, правда?

— Не знаю, — она опустила голову. — Не знаю…

— Ты замерзнешь. Спокойной ночи, — я на секунду замешкался, а потом привлек ее к себе и с нежностью поцеловал. — Я приду сюда завтра, в шесть. Ладно?

— Не знаю, — мягко высвобождаясь, повторила она. — Может быть. Я пошла?

Я кивнул, и она исчезла в подъезде.

Старый привратник захлопнул стеклянную дверь.

И — ни звука на всей улице, ни единого движения…

Я машинально отступил на несколько шагов, на мостовую, и тут контуры дома дрогнули, вся улица шевельнулась и вздохнула, будто живая, — на какую-то долю секунды застывший мир словно утратил равновесие, и — все…

Точно изображение на киноэкране по чьей-то прихоти вдруг побежало вспять, стрелки часов рванулись обратно, нагоняя упущенное прошлое, тот единственный миг, в который началось и закончилось — что именно?

Я снова увидал ее, а рядом стоял кто-то, почти мальчик, и с робкой нежностью держал ее за руку, и по сему было видно, что минута расставания близка и оба страшатся этой минуты…

Потом он обнял ее и поцеловал.

Я хотел крикнуть:

— Не смей! Она не твоя!

Но сообразил, что кричать глупо.

Потому что этот юнец в поношенном сюртуке, с немыслимой кокардой на гимнастической фуражке — и есть я сам, вернее, тот, кем я был или мог бы быть, что я гляжу на самого себя со стороны, из иного измерения времени, и кому какое дело (да и мне, в том числе), если двое любят друг друга и сами еще не могут до конца поверить в свою любовь!..