МЫ - ТЕРРОРИСТЫ

Дмитрий Володихин

МЫ - ТЕРРОРИСТЫ

– Милостивые государи! Cчитаю уместным подчеркнуть одну важную мысль. Мы - не камикадзе. Нам совсем не нужно жертвовать жизнями, здоровьем и так далее. А тем более отдавать все это за уничтожение одного или нескольких подонков. Слишком неадекватная цена, - Тринегин сделал многозначительную паузу, - поэтому я еще и еще раз возвращаюсь к одному и тому же. Лучше отложить дело один, два, восемь, пятнадцать раз, чем очертя голову бросаться на верную гибель. Когда несколько больных и озлобленных людей убили государя на Екатерининском канале в Петербурге, это была, даже если не вспоминать о нравственных аспектах дела, грубо и глупо сработанная акция. Они считали, что жизнь человеческая не стоит ломаного гроша. Я с ними согласен: мир перенаселен, даже если гибнет сто тысяч человек, никто, в сущности, не замечает события. Пять минут в репортаже. Что ж говорить об одном агрессивном душевнобольном? Но это, видите ли, со стороны. А если изнутри? Если изнутри? Стоит ли жизнь каждого из нас так ничтожно мало, чтобы истратить ее на убийство? Не думаю.

– Миша, очевидные вещи говоришь.

– Ну все равно. Ваня, я себе верю. И вам тоже верю. Но жизнь, своя, личная, одна, ее жалко. Мне ее потерять на этом деле жалко. Моя, конечно, затея, но смысл в том, чтобы выйти из акции без потерь. Даже одним за одного - много. Нас и так морят разными способами, так не стоит им помогать в этом.

– Что ты предлагаешь?

– Конкретно - ничего. Еще раз: осторожнее. Ни единой, даже самой маленькой ошибочки. Ни единой зацепки для органов. Сделать дело и остаться живыми, свободными, румяными. В кабине вспыхнул свет.

– Давай-давай-давай! Пошел-пошел-пошел! - донеслись снаружи крики. «Как из какого-то фильма. У нас в армии так не кричат. У нас по- другому кричат. Вперед. Или быстрей. Или бегом марш… Это у американцев в фильмах кричат go-go-go. В смысле пошел-пошел-пошел…»

Окончательно проснулся, схватил автомат. Выпрыгнул наружу. Из станции наведения ракет. Из старой громадной гусеничной машины с шестью антеннами… Умельцы провели прямо отсюда, с позиции, провод в казарму. Только-только дежурному офицеру вздумается проверить бодрость ночной смены, только-только выйдет он за дверь, как сразу невидимый друг соединяет что положено, и в кабине вспыхивает свет. Сонный автоматчик выскакивает и кричит, хотя бы и не видя проверяющего, кричит хриплым со сна басом: «Стой, кто идет!».

Крик рядового Гордеева утонул в пронзительном вопле сирены. Протер глаза. Издалека видно: в казарме выключен свет. На случай засады. Противник, если раз в полстолетия он окажется живым и страшным, не сможет через окна расстреливать мечущуюся по коридорам батарею.

Пахомов, там, у себя внутри, в кабине, быстренько приводил станцию в боеготовое состояние.

Солдаты посыпались из главного входа, разбегаясь по местам. Встав по тревоге, каждый из них обязан за пазухой, в руках, в зубах, помимо штатного оружия, вынести весь нехитрый свой скарб: зубную щетку, мыло, сапожный крем…

– Давай-давай! Пошел-пошел-пошел! - так не кричат у нас в армии. Не кричат! Да хоть бы и кричали, отсюда нельзя было б этого услышать. А он слышит. Что за притча!

И тут в воздухе высоко над позицией вспыхнуло слепящее пламя. Вспыхнуло. Застыло. Двинулось по какому-то странному вектору, по замысловатой вертикали. Стрекот. Круглое слепящее око… По контуру судя, немецкий боевой вертолет Бо-105. Выбирает цель. Ш-р-р-р. Ударила в одну из пусковых установок ракета. Невидимая отсюда броня расцвела нарядным фейерверком. Женя Борисов сгорел. И еще кто-то второй, не помню.

Прямо под холмом со станцией неожиданно появилась фигура рослого человека. С оружием. Ды-ды-ды - ударил пулеметный гуд. Отец! Как ты здесь оказался? Прячься, отец! Он убьет тебя! Ды-ды-ды - бил, не переставая пулемет. Вертолет развернулся в сторону вспышек. Ррррр-а. Трассы огня вспенили землю вокруг отцовой фигуры. Спасайся, отец! Ды-ды-ды! Ды-ды-ды - не сдавался пулемет. Вертолет как-то судорожно крутнулся в воздухе и медленно потянул к земле. Туда, откуда калечили его стальное тело. Махина рухнула прямо на вспышки… В тот же миг все в этом месте поднялось и перемешалось в единой разрыве. Земля с огнем, с железом, с мясом. От-е-е-ец!

…Упал с постели, ударился. Отец! Отец! Зашипел от боли. Посидел на полу. Медленно забрался на покрывало. Хорошо. Дней пять, значит, его не будет. Или четыре дня. Здесь, в гостинице, охранники спят по сменам, не раздеваясь. Можно только снять ботинки и галстук. Очень похоже на караульных в армии. Или на какой-нибудь наряд.

Михалыч, оторвавшись от тихо побулькивающего телевизора, от экранов следящих камер, сунул ему курево.

– Что, опять являлся?

– Угу.

– Эхе-хе. Снотворное, может, принимай.

Гордей молчал. Раскуривал сигарету. Пыхнул. Унял руки. Затянулся еще. Вроде, отходит.

– Михалыч!

– Ау?

– Одну вещь хотел спросить.

– Ну давай.

– Я тут ствол хотел купить. Или два ствола. Ты как? Только без переноса.

– Рот закрой. Ясно, без переноса. Умник выискался. Сопливый умник.

Пауза. Ворчит. С понтом за старшого.

– Есть кой-что. Старый ТТ. К нему шесть патронов. Без крови, без никаких дел. Чистый.

– Михалыч, спасибо конечно. Мне б надо потяжелей. Без обид. Спасибо. Но мне бы посолидней стволы нужны.

– Чего ж тебе нужно? Машинка хорошая, исправная, бой у ней приличный. Тебе чего, гвардейский миномет?

– Нет, Михалыч. Миномет мне без надобы. Да. А вот калашник, а лучше два клашника - как раз то. Посодействовать можешь?

Молчит Михалыч. Он здесь еще месяц проработает. Или меньше. Уходит из гостиничной охраны к какому-то этому телохранителем. Или водителем. Или водителем-телохранителем. Говорит, баксами платит. И не как здесь. Ему только разговоры про стволы заводить, когда, он говорит, «самая жизнь начинается». Говорит, при делах буду. На что ему такие разговоры теперь заводить?

Михалыч со всей солидностью и степенностью выполнил обряд закуривания. Посидел. Помолчал. Сплюнул.

– Ты на какие дела подписался, Степа?

– Тебе оно надо, Михалыч?

Еще помолчал, старый медведь.

– Вот что. У меня один тут с Таджикистана приехал. Увольняться хочет. Бабки нужны. Мужик свой, вместе служили. У него, может, что есть. Я спрошу. Ну а нет, так и все. Больше я не знаю, не стану возиться.

– Спасибо, Михалыч. А что возьмешь?

– Ничего я с тебя не возьму. Еще погоди, захочет он, есть у него там твои калашники, или нет их… Я с товарищей ничего брать не стану. Вот приемничек у тебя тайваньский, подари, если не жалко, и квиты. Хороший такой приемничек, маленький совсем. Я когда завтракаю, люблю, чтобы трансляция играла. Не жалко?

– Да что, ты, если такое дело сделаешь, конечно, не жалко. Такое дело! Не жалко, конечно.

– В общем, погоди недельку-другую. Если что, я скажу.

Хороший мужик Михалыч. Спокойный такой, понимающий. Порядочный мужик, не алкаш, не шантрапа какая-нибудь. Семейный. Жалко, уходит. У Тринегина жил огромный рыжий кот. Огромный, такой пушистый, что даже мохнатый. Большие круглые глаза. Зеленые. Наглая морда. Толстые лапы. Живот как у мадам на сносях. Кот умел очень громко и сладостно урчать. Умел также ходить на унитаз, кошатники знают, сколь ценное это качество. Территорию он метил чрезвычайно редко. До такой степени редко, что в дом можно было приглашать гостей. Кота звали Тайгер, он недобро и с подозрениям относился ко всяческим пришельцам, которые - не Тринегин. Тайгер обожал философа настолько полно, насколько позволяет огромным рыжим котам обожать кого-либо их гордая и высокомерная натура. Котище однажды защитил хозяина от бульдожки, которая носилась вокруг тринегинской сумки с колбасой, пытаясь испугать философа хрипатым лаем. Досталось же бульдожкиному носу! Тайгер умел также ловить мышей и подавать голос. С мышами все просто: как-то раз в подвале он поймал мышку и принес обожаемому хозяину - то ли в припадке бескорыстия решил поделиться трапезой, то ли, что более вероятно, пожелал доложить о выполненном долге. Раз одну поймал, значит и вообще - умеет. Голос кот лучше всего подавал, когда хозяин приходил на кухню.