РЕСПУБЛИКА ПОГИБШИХ ВОРОБЬЕВ

РЕСПУБЛИКА ПОГИБШИХ ВОРОБЬЕВ

Хороши нынче дороги белорусские: ни пыли, ни гаишников, кати себе, посвистывай — никто не остановит. При условии, если вы обеспечены спецтранспортом.

Да и жизнь наладилась: тишь да благодать. Старухи на остановках дремлют, рейсового автобуса ждут терпеливо (одна из тех проблем, кои времени не подвластны). В полях техника постанывает, а сами поля повылизаны — впору самолеты сажать. Сажать, сажать… и сеять — без права сбора урожая. Так уж заведено отцами, народ же волен приклеивать свои названия нововведениям и явлениям. «РПВ» или «Р—П» произносилось чаще, чем название республики. Трагический смысл аббревиатур, суровая концентрация ужасов, домыслов и полуправд… Некоторые радикально настроенные издания щедро сыплют ими налево и направо, как некогда палили по сталинизму — съеденному ржавчиной бронепоезду, которого и след простыл.

«Республика Погибших Воробьев». «Республика—Полигон».

Тучные луга, рябит в глазах от коровьих батальонов, полянки, грибы коси, так их много, цветы в любую пору года полыхают. Но не везде одинаково: бывает, тут — вспахано, здесь — колосится, а там уж и урожай снимают, однако, не видать пестрых платков да промасленных ватников — сплошь техника. «Дадим урожая еще больше!» — гласят транспаранты.

Гигантская расческа прошлась однажды по сим местам, лишь маковки церквушек и ныне бросают вызов всеобщей приглаженности. Опрятненькие, чистенькие — они светятся неземным сиянием в лучах такого редкого здесь солнца.

Табличка при дороге сообщала название: «Воробьево». Колонна въезжала в очередную деревню. Мимо Доски почета, магазинов — книжного и продуктового, мимо школы, на территории которой, оседланные детворой, плавно кружили карусели, мимо памятника Последнему Воробью, которого нашли на этом самом месте, шли автобусы. Они держали путь на главную усадьбу колхоза «Нетчилово», что находилась в трех верстах от Воробьево.

Липкий язык асфальта слизал колонну и выплюнул ее у двухэтажных особняков. Дети с портфелями на остановке, старушки на скамейках, сразу же за перекрестком — кафе, велосипед у входа. Водитель нырнул под капот грузовика, куры на проезжей части — рядовой пейзаж. По левую сторону дороги, наискосок от правления высился добротный клуб белого мрамора с черными позументами окон по фасаду (с некоторых пор в РПВ строили на совесть, будь то жилой дом или общественное здание). Головной спец автобус поравнялся с парадным крыльцом, выпустил из нутра прозрачный, как намек, тоннель—переход. Прибывшие стали просачиваться в здание. Пока шла высадка «десанта», механик—водитель в сопровождении бортинженера произвел наружный осмотр машины, убедился в целостности траков, вычистил чьи—то останки, налипшие на ленивцы и направляющие… На дальних подступах к «Нетчилово» экипаж отметил на маршрутных картах «Волка», «Медведя» и «Зубра», но не эти звери попадают под колеса и траки: этим не дано сорваться с гранитных постаментов.

Отошел автобус, подкатил второй, третий… Процедура высадки и осмотра машин соблюдалась неукоснительно.

На главной усадьбе колхоза «Нетчилово» нынче праздник: из самой Москвы припожаловали лекторы—ученые во главе с академиком Несказановым Ч. П. Одним из последних покидал он автобус с порядковым номером «11», прошел по переходу в окружении восьми одинаково одетых молодых людей.

Внутри клуб тоже был хорош и нечем не отличался от сотен других, спешно выстроенных по всей РПВ. Обычные бронированные с орнаментом плиты плавно растекались по полу, вползали на стены; потолки были заведомо облегчены, однако держались на радугах арок из профилированного стеклобетона. Окна, хрупкие на вид, таковыми не являлись, и кто—то мог поплатиться здоровьем, возымей намерение протаранить одно из них.

Шесть люстр (не здесь и в иное время их называли прожекторами) высвечивали каждый закоулок небольшого в общем—то помещения на восемьсот посадочных мест. Голые, замурованные в бетон рамы, гладкие стены — наглядная агитация здесь не водилась. Да и не преследовали талантливые архитекторы цели достичь домашнего уюта, основное — доказать. А доказывать—то как раз и примчались москвичи.

За столом алого бархата собрались сторонники академика. Чревомир Петрович, как обычно, при параде и регалиях: массивные очки, пара портфелей с документацией, хранимой пуще собственных глаз, и первая Звезда Героя. Костюм вишневой нитки со свинцово—медным наполнителем придавал ему некую монументальность, лишь чрезвычайно подвижная голова а пучком волос на затылке, прилаженная к короткой толстой шее, скрадывала это впечатление.

Что ни клуб, то новый костюм. Это не излишество, это жестокая необходимость не только для его сторонников. За барьером, по ту сторону стола, — оппоненты академика, в большинстве своем студенты и неформалы; жутковато и одновременно смешно было смотреть на этих молодых людей, вооруженных по последнему слову техники космического века. Буквально за минуту до начала лекции один из чересчур мнительных парней тщательно покрошил пауков и муху, притаившихся в сиденье мраморной скамьи.

— Это уж слишком, — прокомментировал его действия академик. — Ну—с, все в сборе? — Несказанов окинул взглядом своих. — Все! — эхом отозвался его первый зам по вояжу Владлен Ильич Кваробо, после чего достал красную книжицу с траурным корешком и сделал в ней запись, которая свелась к проставлению галочки против графы «Колхоз „Нетчилово“». Рука его скользнула в крайнюю правую графу «количество прибывших», где и вписала число «441».

Академик откашлялся.

— Товарищи! Мы вплотную подошли к одной из долгожданных в науке дат. Да, товарищи, в следующем годы исполняется ровно триста лет со дня одной памятной катастрофы… — Чревомир Петрович приложился к графину разового пользования, затем опустил сосуд в специальный ящичек под столом. Присутствующие услышали, как хрустнуло стекло. Услышали и ядовитое шипение убиваемой в ящичке твари, но этому давно уже никто не придавал значения. — Товарищи! Сегодня мы обязаны признать, что эти триста лет были наполнены тревогой за будущее. Но сегодня, товарищи, мы обязаны отметить, что наши страхи оказались преувеличенными. Довольно скулить и косить лиловым глазом на некоторых насекомых, которые в определенной степени увеличились в размерах. Да, товарищи, угрозы для человечества в целом они не представляют! — и добавил негромко: — Чего не скажешь о каждом из нас. Но мы — ученые, и наш долг — осмеять домыслы вражеской пропаганды. Поэтому мы сегодня здесь. — И еще тише: — Хочется верить, что спец части Министерства Обороны не пропустят гадов через биологическую зону охраны…

Голос Несказанова вновь набрал силу:

— Надо признать, товарищи, что некоторые явления отечественной наукой прежде замалчивались. То, например, что молочные продукты, мясо и птицу ни под каким соусом нельзя было употреблять. Но что оставалось делать? Народ—то следовало хоть чем—то кормить, ведь не посадишь всех на лечебное голодание, как того требовал некто Г. А. Войтович в своем опусе «Исцели самого себя». Наше счастье, что в нем не было намека на известную катастрофу. Хорошо и то, что народ прислушивался к голосу желудка больше, нежели к крамольным речам Войтовского, которому было отказано в выступлении по республиканскому радио. И правильно сделали, что отказали. Но сегодня, товарищи, мы вынуждены признать: Войтович был прав. Что сталось бы с нами, последуй его советам большее число белорусов? Те две сотни мутантов находятся пока в специальном… э, лаборатории, шестерых, как вам известно, пришлось пристрелить при попытке улетучивания. Сегодня, справедливости ради, мы отдаем должное смелости ученого и человека Войтовича и признаем его правоту…

— Это потому, что народ уже не надо сажать на лечебное голодание? — раздалась несанкционированная реплика из зала.

Несказанов машинально облокотился на стол.

— К чему эти провокационные намеки, товарищи оппоненты? Народ не вернуть, и сегодня, когда причины самоустраняются, мы не должны… — У вас локти тлеют, — сказал тот же голос.