Истории СССР

Обнаглев до предела после успешной зимней сессии и разрешения отбыть на месяц на спортивные сборы, я попросил в деканате свободное расписание и появился в институте только в мае, прямо к зачётной неделе. К тому же стал вице-чемпионом СССР по дзюдо среди молодёжи. Товарищи и особенно подруги по институту сразу прилепили мне кличку — «гений дзюдо». На экранах тогда шёл фильм Акиры Куросавы с таким же названием. Сдача зачётов напоминала представление в цирке, но я его выдержал. Тыщи немке сдал легко, читая текст с листа. Тем более, что книжку я выбрал о борьбе дзюдо. Лабораторные по физике и химии за меня сделали девчонки из нашей группы. Они были такие славные. Все отличницы, золотомедалистки, как на подбор. Попроси я чего угодно, они бы дали. Староста наша, Таня Климович, стипендию прямо в аудиторию приносила и, как мать, журила за прогулы. Боролась за успеваемость. После пяти лет учёбы в вечернем техникуме атмосфера в ЛИАПе казалась мне санаторной. За заслуги в спорте Юрий Владимирович Захаров отправил группу студентов-спортсменов в южный спортивный лагерь, в Вилково, под Одессу. Он договорился с ректором Кишинёвского университета о взаимном обмене студентами на летние каникулы. Заботливый был, как родной отец. Уже на втором курсе он пригласил меня работать по бюджету СНО в его «лаборатории восприимчивости и адаптации человека к нагрузкам», которая стала моим родным домом. Там было несколько проектов, совместных с нашей кафедрой и с лабораторией Михаила Игнатьева, только начинавшей тогда разработки робототехники и скафандров. Пришлось помогать по проблеме газоанализаторов Славе Турубарову, доценту нашей кафедры и Кириллу Меткину, начальнику СНО, в разработке комплекса наведения ракет на подводных лодках. Мой опыт работы в Институте Электромеханики быстро оценили по достоинству. Да и рекомендации мне дал мой бывший начальник, академик Димитрий Завалишин, который здесь в ЛИАПе возглавлял кафедру электрических машин. Так что с самого первого курса ЛИАП меня кормил, поил, одевал и обувал. Вообще, придумать в жизни время вольготнее и слаще студенческих лет, по-моему, не возможно. Если чем-нибудь это варенье не отравить. Ну, например, можно жениться и родить ребёнка, проживая при этом в общежитии с голой попкой в ожидании подачек от родителей. Такие умники находились и среди нас. Да, да. На третьем курсе я тоже женился на студентке нашего института. Спросите, зачем? Ждите ответа, ждите ответа, ждите ответа…

На втором курсе в ЛИАПе оживилась самодеятельность. Толя Першин, Олег Рябоконь, чей фильм о Максимилиане Волошине «Кемерийский затворник» останется в веках, и Саша Першин стали создавать студенческие театры. Апофеозом их творчества были, разумеется, выступления Клуба Весёлых Находчивых, который проводился между факультетами и вызывал неподдельный интерес студенческой молодёжи. Я в это не лез. Я мечтал стать писателем и моя подруга по группе Люда Семёнова показывала мои рассказы в редакцию газеты «В полёт». Их даже печатали. Но смотрели на меня косо. Антисоветчиной несло от моих рассказов. У меня был и более серьёзный интерес в кинематографе. Времени, чтобы сниматься каскадёром, было предостаточно и я этого шанса не упускал. Мой кумир, Григорий Михайлович Козинцев тогда снимал «Короля Лира» и предложил мне помогать ему в организации трюковых съёмок. Половина всех спортсменов института целый семестр в 1969 году пропадали на съёмках в Нарве, изредка приезжая в Ленинград поторговать в деканате своим лицом и сдать пару-тройку лабораторных работ. Жили мы в Нарве в общаге Профтехучилища, ходили в костюмах воинов семнадцатого века и постоянно читали работы В.И. Ленина «Как нам преобразовать Рабкрин». Хохот это вызывало гомерический. Особенно смешно было смотреть на наших баскетболистов, которые играли на турнирах и во Франции, и в Польше и одевались в самые модные джинсы LEVI STRAUSS. Смотреть на них, сидящих с томиком В.И. Ленина в руках, без слёз было не возможно. Но попробуй не смотреть. Кафедра Истории КПСС была тогда главной в любом ВУЗе страны Советов. Завал этого экзамена приравнивался чуть ли ни к измене Родине. И ведь никто не роптал. Учили наизусть.

Но за что я благодарен коммунистам, так это за то, что нам приходилось изучать труды Ленина в Публичной библиотеке. В студенческом отделе на Фонтанке можно было на шару заказать любую литературу из фондохранилища. Хоть Плейбой! Но уж Ницше, Канта и Юнга точно. И это было только начало. Потом, когда на третьем курсе в программе появилась философия, визиты в публичку стали самым привлекательным занятием. А ведь туда же ходили прекрасные девочки всех институтов города Ленинграда. Институтки! Догадываетесь куда я клоню?

То ли студенческие годы самые бурные, то ли мне везло искать на свою голову приключения, но только одновременно с познанием термодинамики, квантов, кварков и энтропии состояния, одновременно с решением логарифмических уравнений, одновременно с бензольными кольцами и цепями молекул белков, одновременно с прямыми линиями на ватмане посредством кульмана, переводом с немецкого на русский, критикой буржуазных теорий развития человечества, мальтусовского перенаселения нашей планеты я искал своё место под солнцем. И почти одновременно засверкали своим дьявольским блеском вывески Коммунистической партии и органов КГБ. На третьем курсе после сельскохозяйственных работ в Волховском районе по уборке картофеля меня выбрали секретарём курсового бюро. Я сдвинул брови, насупил лоб и начал организованно принимать у однокурсников Ленинский зачёт. Проводил, так сказать, чистку рядов. Ребята с факультета, знавшие меня не понаслышке, упрекали меня в приспособленчестве и карьеризме. Среди ровно подстриженного поля соглашателей и оппортунистов появлялись принципиальные выскочки, типа Володи Колотова из 114-й группы, который заявил прилюдно, что он против колхозов и мечтает обнести свой дом высоким капиталистическим забором. Я не только не выгнал его из комсомола, но и не перестал здороваться с ним за руку. Товарищ Симановский, главный комсомолец ЛИАПа в те годы, накатал на меня жалобу в партком и в Горком ВЛКСМ. Ни дня не подождав, прямо начальнику Первого отдела товарищу Кошелеву настучал мой товарищ по парте Владик Болванович, с которым я поделился близкой, почти половой связью с американской студенткой Абигель, случайно мною встреченной на вечеринке у Юрки Шестова, зятя Михаила Аникушина и, следовательно, мужа его дочери Нины. Попал я туда не случайно, но об этом чуть позже.

Оба проступка предвещали полный крах моей карьеры и вылет из института. Но «гении дзюдо» на дорогах и тогда не валялись, а заведующий кафедрой физвоспитания Ю.В. Захаров не хотел меня терять на ровном месте. К тому же он был человеком дальновидным и со связями. Как оказалось, именно в партийных и компетентных органах. После собеседований у высоких начальников я принял предложение к сотрудничеству и пошёл в рост. Быстрый, но не долгий. Я отдавал распоряжение об очередном патрулировании улиц бойцами народной дружины, направлял студентов переписывать население СССР, организовывал отлов проституток и воров на Московском вокзале. На очередном субботнике по уборке территорий, когда пошёл дождь, я отпустил всех комсомольцев домой. Чтобы они не простудились. В парткоме мои доводы о возможных, ещё больших потерях, при болезни и пропуске занятий целым курсом студентов не поняли и приняли решение меня переизбрать. Органы КГБ от моей деятельности тоже остались не в восторге, но на Соловки отправлять меня пока не стали. Так, женившись, разменяв мамину квартиру на «Гражданке» и поселившись в коммуналке на бульваре Профсоюзов, в двух шагах от института, я зажил новой, прекрасной, да ещё и супружеской жизнью.

То ли от того, что в институт теперь можно было дойти за пять минут, прогулявшись по бульвару, то ли с третьего курса в учебном плане появились по настоящему интересные предметы, но в институт я ходил с таким удовольствием, как будто там мёдом намазано. Даже умопомрачительные лекции по сопротивлению материалов профессора Бушмарина и три исписанные доски формул вычисления углов ротации, нутации и кориолисова ускорения доцента Лестева не могли внушить мне отвращения к процессу познания и совершенствования. Ужасающую процедуру построения эпюр напряжений разных балок и вычерчивания шестерёнок с зубчатыми колёсами по Теории машин и механизмов я поручил делать молодой жене за кусок хлеба с маслом. Она со своей мамой долго убеждала меня в том, что кормить я должен её совершенно бескорыстно, но потом согласилась. На лекции профессора Семёна Евстафьевича Манойлова по биохимии я боялся опоздать, как на литургию. Первое, что он у нас спросил, начиная курс своих лекций, это вопрос о существовании Бога и зарождении жизни на Земле. Мы дружно поделились с ним основой марксистско-ленинской философии о первичности материи. Профессор покачал головой и сказал, что мы, как минимум, должны в этом сомневаться. Аэродинамика с продувками фюзеляжей и крыльев в аэродинамических трубах, космонавтика в лабораториях академии Жуковского, космическая медицина в Военно-Медицинской академии больше походили на парк развлечений Диснейлэнд, чем на скучные лекции. Первые расчёты на электронно-вычислительных машинах, занимавших несколько огромных залов института, приводили нас в состояние детского восторга. С нашим куратором, доцентом Лёшей Вареховым, после его лекций по радиобиологии мы часто прогуливались по набережной и заходили в Эрмитаж, подолгу простаивая у картин Питера Брейгеля. Когда в 1969 во дворе института установили настоящий истребитель МИГ-29, я притащил в институт своего приятеля Жорика Полтавченко, поводил его по лабораториям, познакомил с Алексеем Григорьевичем. Он рассказал ему про космос и Жорик решил поменять свою мечту о море на безбрежный океан вселенной.