Атомный век (СИ)

– Может быть… – согласился он, – может быть… Однако характер поражения говорит о том, что против них применили пучковое оружие, энергию в чистом виде.

Берзалов вдруг вспомнил, как шумит реликтовый гелий, именно так, как шумит солнце и вообще глубокий космос. А это значит… это значит… До ответа ему остался один единственный шаг, но он его не сделал. Не хватило толчка, намёка, картинка не сложилась, и он не сделал вывод.

– Что это такое?.. – удивился Гаврилов, хотя, разумеется, слышал о нём.

– Ну-у-у… – замялся Берзалов, – это моё предположение… – Оружия такого я не знаю. Объемное знаю, а пучковое – не знаю, чисто теоретически…

– Знаете, что… – в страшном сомнении начал говорить Гаврилов, но к ним уже с очумелыми глазами, спотыкаясь, как угорелый, нёсся Ефрем Бур, как всегда, теряя по дороге магазины, и он замолчал на полуслове.

– Товарищ старший лейтенант!.. Товарищ старший лейтенант!.. – кричал из последних сил Бур. – Там это… там такое!..

– Что?.. – оглянулся Берзалов, и душа у него похолодела от дурного предчувствия.

– Это… как его… вертолётчика нашли… – радостно доложил запыхавшийся Бур, – меня старший сержант послал...

– Как?! Где?! – в один голос вскричали Берзалов и Гаврилов.

– Да на хуторе неподалеку. Мы не дошли-то метров пятьсот… – начал объяснять Бур, но они оба его уже не слушали, а бежали что есть мочи туда, по заросшей лесной дороге, на которой, как маяк, подавая сигналы, метался старший сержант, командир первого отделения Иван Архипов.

***

Хутор находился в излучине реки. По правую руку стоял корабельный лес, а на берегу в крохотной бухточке, за стеной камыша – дом, да так уютно и к месту, что разглядеть его под сенью развесистых тополей да за вековым дубом мог разве что только опытный глаз, такой, как у Архипова или у Юпитина.

Капитана Русакова Берзалов узнал сразу. Возил он их и в транспортниках, и прилетал на «санитаре». Только был он тогда весьма представительным, властным и имел командный голос, от которого пчёлы на лету мёд роняли, а сейчас усох килограммов на двадцать пять с маленьким гаком, покрылся морщинами, вроде бы даже стал меньше ростом, ну и чуб соответственно сделался белым, словно Русакову было не тридцати семь лет, а все пятьдесят.

Обрадовался он, прослезился, и они обнялись. Куртку реглан, штаны и берцы ему, разумеется, тут же вернули, а то он был одет, как сельчанин – в штопанный-перештопанный тельник, в пиджак с чужого плеча, с короткими рукавами, и в разбитых донельзя кроссовках, которые просили каши. Подождали, когда он переоденется, попрыгает на месте, пощупает себя со всех сторон, скажет многозначительное: «Ага…» Правда, Берзалов заметил, что на лице у него пробежала странная тень недоумения, но не придал этому факту значения, а с радостью достал заветную фляжку со спиртом – настало её время. Выпили, закусили тушёнкой.

– Ты не думай, – сказал Берзалов, – мы твою форму сначала в дезактивационную камеру сунули, а потом специально трусили на ветру часа три. Так что в ней, если что-то осталось, то совсем капельку.

– Мне бы цистамина?.. – жалобно попросил Русаков. – А чувствую, что радиация совсем замучила.

Берзалов отсыпал ему горсть зарубежного зелья. Жалко, что ли для однополчанина? Русаков проглотил сразу три таблетки, несказанно обрадовался и разошёлся:

– Ты понимаешь! – возбужденно кричал он, размахивая руками так, что они походили на вертолётные лопасти. – Сбили-то меня на «чёрной акуле», здесь, километров в пяти на север, точнее в тридцать восьмом квадрате, – и, похоже, собрался было рассказать свою героическую эпопею, однако Берзалов страшно удивился.

– Подожди, подожди… как в тридцать восьмом? – едва не подавился он, потому что прекрасно ориентировался в картах. – А мы где?

Они сидели перед домом, вокруг валялись дрова, которые пилил Русаков, пахло опилками и берёзовой корой. Закуска на пеньке давно привлекали внимание Сэра, который, не отрывая зада от земли, подкупающе пересаживался от одного к другому и, как обычно, пускал слюни и отчаянно вертел хвостом, заглядывая в глаза. Берзалов уже и так выложил ему полбанки, но Сэр был ненасытным, как прорва. Может, у него глисты? – подумал Берзалов. Надо Чванову сказать, пусть таблеток даст.

– Мы в девятнадцатом, – убеждённо сказал Гаврилов.

– В каком девятнадцатом?! В каком! – возбужденно завопил Русаков. – Мы в тридцать третьем. – Как показалось Берзалову, соврал капитан, не моргнув глазом.

При других обстоятельствах Берзалов, конечно не допустил бы такого крика в глубоком тылу врага, но здесь был случай особый, как-никак однополчанине встретились – живые и здоровые, и Берзалов расслабился, чуть-чуть, на какие-нибудь десять минут, и потом же страшно корил себя за это, ну и Спаса костерил почём зря.

– Быть такого не может! – полез за планшетником Гаврилов. – Вот… – он раскрыл его и убежденно ткнул пальцем, а потом огляделся, чтобы сориентироваться на местности, и взгляд у него стал не таким уверенным, а может быть, даже и растерянным, потому что в реальной жизни, к которой они привыкли, таких вещей не бывало, никто ещё не нарушал логику времени и пространства таким наглым образом.

– А это что?! – снова взмахнул руками Русаков, и Берзалов почему-то стал опасаться за собственный нос, хотя ему-то, привыкшему к мордобою, это было не в лицу. – А это видели?! – Русаков ткнул им за спину, где на фоне зеленоватого неба и сосен торчали две рукотворные сопки – остатки соляных шахт.

– Ба!!! – воскликнул Берзалов и со всей дури шлёпнул себя ладонью по лбу. – А я вспомнить не могу, ну, где я это видел! Вашу-у-у Машу-у-у!.. Пардон… Вашу-у-у Машу-у-у!..

Русаков с восхищением посмотрел на него, расплылся в обаятельной улыбке, означающей: «А что я говорил?» и сказал:

– Ну да! У нас здесь дозаправка была. Забыл? Деревня Каракокша? Мы поэтому маршрут здесь и проложили в надежде на дозаправку.

Девяносто пятую отдельную гвардейскую бригаду специального назначения выводили из Краснолиманских лесов по частям. Уложились в трехдневный срок. Берзалов уходил в арьергарде. В его задачу входило прикрытие бригады. Дозаправка заняла час, и за это время он успел обежать окрестности и даже слазить на одну из лысых сопок. Вот откуда он их помнил.

– Конечно, забыл, – признался он, и подумал, что всю прошлую, такую дорогую его сердцу мирную жизнь, заслонила война, куча смертей, Варя – столько всего, что эти два года показались ему целой вечностью. – Точно, – сказал он мертвенным голосом. – Я тогда ещё здесь яблок для жены купил.

И, конечно же, не довёз, вспомнил он с тяжестью на душе. Некуда было везти. Через сутки разбомбили Санкт-Петербург. А куда я дел яблоки, я уже не помню. Славка Куоркис, наверное, сожрал. Больше некому. И ему захотелось пойти найти тот домик, где он купил яблоки, поговорить с хозяйкой, в общем, предпринять одну из тех жалких попыток вернуться в прошлое, которые он периодически совершал и из-за которых страдал и мучился.

Никто на его осевший голос внимания не обратил, потому что у каждого была своя трагедия, о которых если и вспоминали, то только в одиночестве, за бутылкой водки. Таковы были новые реалии атомного века. Прошлое стало табу, о котором неприлично было говорить в приличном обществе, потому оно – это прошлое – было общим для всех-всех-всех и в тоже время индивидуальным, потому что у каждого были свои воспоминания.

– А я как раз заставу под Бежтой отбивал… – вспомнил Гаврилов. – У нас это началось раньше. Диверсанты плотину взорвали. Главаря моджахедов мы аулу отдали на растерзание, у них водой полста домов снесло одним махом. Представляю, что с ним сделали.

Все трое помолчали, вспоминая каждый своё, и Русаков всё так же возбужденно воскликнул:

– Тогда я ничего не пойму!

– И я же об этом! – сказал Берзалов. – Мы должны быть, как минимум, на шестьдесят километров восточнее. А-а-а! – и снова что есть силы шлёпнул себя по лбу.