Любовь напротив

— А вы оригинал, — сказала Мириам. — Это редкое качество для столь молодого человека.

— Оригинал? Да, если угодно.

— Что ты будешь пить? — спросила она, глядя мне в глаза и внезапно переходя на «ты», словно дешевая уличная девка, только в устах богатой дамы из высшего общества это прозвучало гораздо вульгарнее. В то же время она подталкивала меня к дивану, расположенному между книжными шкафами. — Виски? Да не стой ты столбом со стаканом в руке, а то можно подумать, что ты на выставке.

Когда эта ненасытная женщина набросилась на меня, разбрасывая в стороны подушки, я почувствовал нетерпеливое желание открыть ее для себя такой, какой и ожидал воспринять на ощупь: затянутой, подправленной, зафиксированной в своих формах. Мои руки ласкали ее всю, как ласкали бы безукоризненно выполненные доспехи, скрытые под легкими складками шелка. Мне ужасно хотелось увидеть то, что на ощупь обладало жесткостью статуи, облаченной в кирасу из армированного гипюра. Разве старая и величественная Марлен, казавшаяся обнаженной в своем ажурном театральном платье, с «вечным», прекрасным телом, затянутым в тончайшую металлическую сеть, выполненную в виде изящных кружев, даже спустя годы не выглядела на сцене моложе самых молодых? Мириам, эта странная женщина в норковом манто, показалась мне такой же роскошной в нежных тисках черных и красных кружев, оставлявших открытыми участки нагого тела, матово светившиеся в приглушенном свете салона. Это была малышка Марс двадцать лет спустя. Мне бы не хотелось прослыть хвастуном, но какими словами выразить то, что молодость придала мне достаточно энергии и первобытной силы, чтобы не раз насладиться прелестями этой женщины?

Поговаривают о пресловутом «списке». В так называемых «литературных кругах» полно тех, кто — хоть они обрюзгли и разжирели — из кожи вон лезет, чтобы прослыть трахальщиком донжуанского масштаба. Но поскольку миф оказался не по плечу этим бумагомаракам, то вскоре выяснилось, что им хватило ума и здравого смысла поискать не столь обязывающее имя, хотя на мой взгляд Казанова, венецианский приятель Да Понте^[42], — персонаж еще более сложный для посягательств со стороны посредственности; считается, что он не только послужил образцом при создании «Дона Джованни»^[43], но даже, поговаривают, приложил руку к написанию некоторых сцен этого произведения. Черновики этих сцен были, якобы, найдены среди его бумаг в замке Дуке. И тут же я хотел бы добавить, что настоящий Казанова не имел ничего общего с той маской Казановы, под которой кое-кто пытается скрыть явное отсутствие оригинальности… например, я сам. Это уже теперь, по прошествии пятидесяти лет, я могу признать, как мало самобытности было во мне в те годы, когда я считал себя новым воплощением Дона Жуана… или Строхайма. К тому же Казанова не был Доном Жуаном, он являлся, скорее, его противоположностью: свободный человек, сердцеед с итальянским размахом, лишенный предрассудков и всяческих моральных принципов… за исключением тех случаев, когда дело касалось любви. Но главное, этот непредсказуемый человек и игрок всегда держался в стороне от нечистых «игр» власть имущих. Вечный юноша, он любил не Женщин вообще, но каждую женщину, которой — конечно, переспав с ней, — обеспечивал будущее, устроив «благопристойный» брак или назначив приличное содержание. И, наконец, тщательно пересчитав все победы, описанные в «Мемуарах» Казановы, исследователи пришли к заключению, что их было не более ста пятидесяти шести. Это далеко не тысяча три!

Поскольку всю предыдущую ночь я не сомкнул глаз, посвятив ее сначала малышке Саре Марс, затем Джульетте, а потом Мириам, усталость взяла верх, и я внезапно заснул, уткнувшись лицом в ложбинку между тяжелых белоснежных грудей Мириам, покинувших свое кружевное убежище. Долго ли я спал — минуту, час или много больше, — оставаясь погруженным в эту женщину? Не знаю. Но могу с уверенностью утверждать, что она старалась не шевелиться, храня мой сон, а когда я приоткрыл глаза, то совсем близко увидел ее предвкушающую улыбку, холеные пальцы, украшенные весьма приметными кольцами, по-матерински убирали с моего лба непослушную прядь волос.

— Как ты восхитительно молод, — прошептала она. — Ах, как же я люблю молодость!

Она произнесла это с нездоровым восторгом, который мне не очень понравился. Мириам разглядывала меня, словно игрок, получивший неожиданную сдачу и не знавший, в каком порядке разложить карты.

— Итак, все дело в Алекс?

— Я заполучу ее любой ценой, — пробормотал я, прежде чем она впилась в мои губы, вымогая последний ненасытный поцелуй.

Переведя дыхание, Мириам сказала:

— Можешь не беспокоиться, она будет нашей.

— Она будет моей.

— Конечно, она будет твоей. Их любовь — нечто совершенно чудовищное! Могу тебя заверить, долго она не продлится, и ты получишь ее.

Я зевнул и потихоньку извлек из нее свое достоинство. Как и все женщины, начиная с определенного возраста, она спросила голосом маленькой девочки:

— Ну, как? Тебе понравилось?

Я вспомнил темный коридор, где застал ее сидящей на корточках перед дверью Алекс и Шама, и мои губы скривила натянутая улыбка.

— Тебя что-то смущает?

— Слово «чудовищное».

— Действительно, возможно, я перегнула палку. Но я тебя уверяю, мой милый Пушкин, они выскальзывают между пальцев, их невозможно взять голыми руками. Если бы не живопись, то даже не знаю… Однажды мне показалось, что я поймала их. Может быть, ты помнишь, когда у Шама приключился приступ малярии…

— Нет, тогда мы еще не были знакомы. Я знаю их с недавних пор, от силы несколько дней.

— Что? Но ты говоришь о них так, словно вы закадычные друзья. Теперь понимаю, почему я тебя ни разу у них не встречала… Прошлой зимой я застала беднягу Шама в постели, мечущимся от жара. Тогда я узнала, что еще с детства он страдал сильнейшими приступами малярии. Алекс была очень напугана. Она впервые видела Шама в таком состоянии… Воспользовавшись случаем, я предложила им пожить у меня, о том, что она будет ухаживать за ним на мансарде, не могло быть и речи: там нет ни водопровода, ни отопления. Какой врач пойдет пешком на эту верхотуру? Они отказались. Я продолжала настаивать. В конце концов, Алекс согласилась, и я немедленно перевезла Шама к себе. Я поселила их в бывшей комнате моего мужа. В тот же вечер я вызвала малыша Габриэля, молодого интерна из больницы, красивого, как бог, любителя живописи и бабника. Короче, как я и предполагала, Габриэль безумно увлекся Алекс. Он ежедневно торчал у меня дома. Великолепно, не так ли? Я обожаю дергать за веревочки, управляя марионетками, какими вы все являетесь для меня, и теперь я могла это делать, не выходя из дома. А главное, мне больше не надо было взбираться по этой ужасной лестнице! Достаточно было навострить ушки, делая вид, что читаешь в соседней комнате. Шам трясся в лихорадке, Габриэль забегал каждую свободную минуту, и я с удовольствием наблюдала, как Алекс вертится перед молодым и красивым врачом. Иногда я заглядывала в дверь и видела их обоих, склонившихся рядком над постелью больного… а я боялась, как бы он не поправился раньше времени. Но нет, то, что неизбежно должно было случиться, все же не случилось. Дети своего времени разочаровали меня. Габриэль стал их другом, но никогда не позволял себе ни лишнего слова, ни жеста по отношению к Алекс, хотя признался мне, что «совершенно без ума» от нее. Он страшно боялся потерять их обоих! Со своей стороны Алекс, обеспокоенная состоянием художника, обращалась с Габриэлем чисто по-дружески. Что касается Шама и Габриэля, то между ними установилась мужская дружба, сложились прочные, почти братские отношения… Но потом, без всяких причин, Габриэль перестал встречаться с ними… скорее всего, просто захотел положить этому конец. Без лишних слов он ушел из их жизни и навсегда уехал из Парижа.

Не стесняясь своей наготы, Мириам, казалось, испытывала удовольствие от смакования подробностей этой истории. Может быть, она хотела поддержать мою авантюру, представив Габриэля как зеркало, в котором могло отразиться мое будущее… будущее всех нас троих? «Неужели все закончится мужской дружбой со связующим звеном в виде женщины, одинаково любимой обоими друзьями?» — уныло думал я. Как я уже говорил, какая женщина в глубине души не хотела бы оказаться в постели одновременно с двумя мужчинами… и быть влюбленной сразу в двух мужчин, полюбивших друг друга благодаря ей? Какая комфортная, сентиментальная ситуация! А что, прежде всего, ищут женщины, если не этот самый комфорт? Я чувствовал себя не в своей тарелке, лежа в объятиях Мириам, чересчур благоухающей дорогими духами, и понимал, что пора прощаться и приниматься за дело. Мне нужно было немедленно повидаться с Алекс и Шамом. Меня подталкивала какая-то таинственная сила, и вскоре, не раздумывая, я снова поднимался к ним на седьмой этаж.