Пиар по-старорусски

Докука внимательно и даже, казалось, подобострастно слушал Васины доводы.

– Верно ты говоришь, Василий Николаевич, – впервые назвал он Васю по имени-отчеству, – я и сам об этом думал, да только никому не говорил до времени. Не нужны будут здесь ушкуйники при московской власти. И спровадить их отсюда нужно, да только сделать это так, чтобы врагов не нажить. Чтобы они сами, своей волей выбрали себе эту стезю. Только как это сделать – не знаю.

– А на что у нас свой человек в ушкуйной слободе? Пашка-лекарь? Немалые деньги ты ему платишь ведь. Вот пусть он исподволь и готовит разбойничков к грядущим переменам. Пусть расскажет о своих странствиях по Дону и Волге. По Крыму и Турецкой земле. Какие там богатые города, богатые земли да прекрасные женщины. А мы с тобой ещё кое-что придумаем, чтобы ушкуйнички склонились к перемене мест. Как считаешь, боярин?

– Считаю я, что истину ты говоришь, Василий Николаевич. Так всё и надо сделать. Пиши приказание Пашке – пусть отрабатывает плату немалую.

– Да я ж не умею по-здешнему.

– Забыл, ястри тя. Ну, сходи позови Кирю – он грамоту знает.

Вася вышел из Докукиной горницы для секретных разговоров, которую он про себя называл «кабинетом», поймал за руку пробегавшего мимо дворового мальчишку, велел позвать Кирю – мол, боярин кличет. Тот убежал, быстрый, как ветер… Через пять минут Киря был у Докуки.

– Такие дела, Кирюха, – сказал Докука, – надо послание нашему человечку в ушкуйную слободу написать. Бери чернила, бумагу, береста для такого дела не пойдет. Бери песок – написанное сушить. Сейчас мы с Василием Николаевичем письмо придумывать будем. А коль сам что дельное надумаешь – говори, тоже запишем.

«Ого, – подумал Киря, – видать, сильно Вася Зуб Докуке угодил, коль тот его по батюшке величает, ой сильно!» Но вслух ничего не сказал, конечно, а взяв письменные принадлежности, уселся за стол.

– Пиши, Киря. Имя не указывай, дабы человека нашего в случае, если грамота не в те руки попадёт, не спалить. Пиши: ступай со всеми в поход на Волгу или ещё куда ватага и атаман пожелают. Дело своё, с каким в Новоград явился, делай в ватаге ото всей души, без устатку и лени. Как будут разграблены первые городки, рассказывай братии о вольной жизни в южных землях – на Дону, Яике и нижней Волге. Если чего-то о той жизни и не знаешь, то сочини и соври. И чем красивше соврёшь – тем лучше. За плату не беспокойся. Уговор остаётся в силе. Всё.

Потом, спохватившись, Кире:

– Всё – это писать не надо. Это я тебе сказал.

Киря кивнул, привыкший уже к боярским письмам, ведь все они были написаны им.

– Пообещать ему надо ещё чего-то, – сказал Вася Зуб (нет, теперь снова – Василий Николаевич), – Пашка, мужичонка тёртый, ушлый. Вмиг сообразит, для чего ему поручено такие песни петь. Пожалеет о плате, которую ты ему обещал, да так пока и не выплатил. Может не слишком рьяно о южных землях рассказывать, чтобы ушкуйнички не соблазнились. Чтобы потом с ними вернуться обратно в Новоград и деньгами своими распорядиться.

– Верно говоришь, – ответил Докука, искоса взглянув на Кирю: мол, не следует при слугах обсуждать, как их лучше обманывать, – пиши ещё, Киря: а как вернёшься в Новоград, плату получишь сполна, как уговорено. А сверх того, в случае, если ушкуйнички на Дону или Волге насовсем жить останутся – ещё награду немалую. Всё.

И опять спохватившись:

– Всё – тоже не пиши.

Привычный Киря уже закончил писать и привычно присыпал бумагу мытым песком – дабы чернила высохли побыстрее. Докука потянулся к письму:

– Дай-ка гляну – всё ли верно написано.

Киря сдул с послания песок и протянул его боярину. Тот быстро пробежал глазами текст.

– Всё правильно. Смотри, никому ни слова.

Киря лишь кивнул. Он был не из болтливых. Докука свернул лист в трубочку и засунул в пенал.

– Теперь передай это Феде, скажешь – я велел отправлять.

Киря взял пенал и без слов вышел из «кабинета», притворив за собой дверь. Но не успел он ещё, наверное, дойти до Фединой каморки, как в горницу Докуки постучал слуга:

– Боярин, тут у ворот дьячок из Посольской палаты стоит. Впускать или как?

– Пусть заходит, – ответил Докука, развалясь в кресле.

Привели дьячка. Тот отвесил Докуке приличествующий его положению поклон и начал:

– Боярин, тут посланник от аглицкого короля бузит. Пеняет нам, мол, дело тянем, ни да ни нет не говорим. А он уж поиздержался весь, пора королю ответ давать. Короче говоря, требует у тебя этава… как его… еди… еби… тьфу ты, слово-то какое срамное… единенции. Вот! Причём немешкотно.

– Аудиенции, наверно? – встрял с подсказкой Василий Николаевич.

– А ты не умничай, – сдерзил дьячок, – видал я таких умных. Желает он говорить с боярином без свидетелей, один на один по делу секретному. Вот значит, и единенция, а не эта… как его… да ну тебя вообще со словесами заморскими, сам ими язык ломай, а я не желаю.

– Передай посланнику, – перебил дерзкого болтуна Докука, – что через час я жду его в Посольской палате. Ступай, да не задерживайся.

Дьячок церемонно поклонился и вышел.

– Дерзок он не по чину, – сказал Вася, – почему не осадил наглеца?

– Ни к чему это. Дело своё он добре знает. Даже очень добре. Да и богат он на родню, и вес среди неё имеет. Прислушиваются к нему. А родни у него – чуть не каждый десятый в Новограде. И все горластые такие! Вот и подумай, стоит ли перед тем, как на Вече будут посадника кричать, ссориться с таким человеком. Он хоть и небогат деньгами, и чин имеет небольшой, а считаться с ним надо. Такие-то дела, Вася.

«Эх, Мишаня, – подумал Вася, – после того, как Новоград войдёт в Московское царство, как же ты разочаруешься, узнав, что там всё устроено совершенно иначе. Ой как ты разочаруешься!»

Но промолчал и перевёл разговор на другое:

– А зачем тебе этот английский посланник сейчас понадобился? Не до него сейчас.

Докука хитро подмигнул Васе:

– А-а-а-а! Это отдельная песня. Не ты один у нас хитромудрый. Посланника сего надо выпроводить из Новограда и в запросе ему отказать, но обстряпать дело надо так, чтобы и он, и его король считали, что мы с ними согласны и во всех их начинаниях идём навстречу. Вот для этого я сейчас посланнику и велел в Посольскую палату явиться. Потому как времени у нас мало осталось. Ладно, разговорился я что-то. Пошли, Вася, на двор, сейчас на встречу с посланником поедем.

Во дворе их ждали два осёдланных коня. За время пребывания в Новограде Вася уже прилично освоил верховую езду. И если совершенства Докукиных бойцов в этом деле ему достичь пока не удалось, то, по крайней мере, небольшое путешествие верхом на коне он вполне мог выдержать. Без всяких болезненных ощущений впоследствии. Не то что в первое своё путешествие в Ушкуйную слободу, после которого он пару дней отлёживался в своей келье… По настоянию Васи взяли с собой пять бойцов сопровождения – на всякий случай. До выборов посадника ведь совсем ничего осталось, а противник делом доказал, что способен на решительные действия. Потерпев неудачу с похищением, как бы он не решился на что-то посерьёзнее. Поэтому надо бы поостеречься.

Бойцов оставили у входа в палату, велев пропустить только английского посланника, которого все знали в лицо, а с ним – не больше двух человек. Сами же Докука и Вася поднялись наверх, в горницу, где проходил официальный приём посланников и торговых гостей. Вася опять изображал секретаря, только бумагу и чернила с перьями решили не готовить – посланник ведь настаивает на тайной беседе. Едва успели приготовиться, как внизу послышались шаги – прибыл англичанин. Один.

Беспрепятственно пропущенный охраной, он поднялся в палату. Удивился, увидев там, кроме Докуки, Васю. Боярин успокоил его:

– Ты, посланник, не бойсь. Что он, – указал на Васю, – что я – это одно и то же. Говори, какие заботы тебя гложут. Может, я чем смогу помочь…

Джон Пендергаст, граф Голубая Шкурка, мешая русские и английские слова, поведал, что совсем не имеет уже ни сил, ни денег, чтобы дожидаться боярского решения. Проклятый хозяин постоялого двора Иван Кубышка (олд девил!) дерёт с него втридорога, а прислуга необязательна и, похоже, воровата. По крайней мере, деньги, отложенные на проживание, как-то неожиданно быстро поистратились почти все, осталась самая малость. И, похоже, к тому приложили руку работники Кубышки, которые прибирались в комнатах постояльцев.